для того, чтобы получить венец мученика, а для того, чтобы избежать высшего упрека, обвинения в трусости, которое не смывается. Такой упрек привел бы к тому, что были написаны «плохие песни» о нем, позорящие не только его, но и всю его семью, его клан, его потомство, навсегда обесчещенное. Чтобы избежать этого позора, рыцари эпопеи и романов в некотором роде приговорены к героизму. Один специалист в области средневековой литературы отнес к разряду «культуры стыда» эту систему ценностей, которая из-за социального давления и положений морали провоцирует рыцаря на переход всех границ в поисках подвигов7[760]. Эта система существует еще до конца XIII века, но уже смягченная и улучшенная двумя веками размышлений. Жуанвиль, например, рассказывает о нерешительности, проявленной во время сражения при Мансуре Эраром де Сиври, раненным в лицо и потерявшим многих своих людей:
«„Сир, если вы считаете, что ни меня, ни моих потомков в этом не упрекнут, я позову на помощь графа Анжуйского, которого я вижу посреди поля”. А я ему сказал: „Мессир Эрар, мне кажется, что вы окажете себе великую честь, если отправитесь за помощью для нас, чтобы спасти наши жизни, так как и ваша в большой опасности”; (...) он спросил совета у всех присутствующих там рыцарей, и все ему посоветовали то, что я ему посоветовал»8[761].
К этому страху бесчестия прибавляется иногда формальное уважение к личной клятве, добровольному обету, сделанному Богу, как в случае Вивьена в «Песне о Гийоме»: он поклялся никогда не отступить перед сарацинами на поле боя. Та же песнь, как и большинство эпопей, противопоставляет такому поведению героя без страха и упрека трусость антигероев, которые, как Тибо де Бурж и его подчиненный Эстюрми, бахвалятся перед битвой, но проявляют малодушие при ее приближении, постыдно дезертируют с поля боя, предают своих товарищей, подвергнув их большей опасности, добавляя моральную грязь их страха к физической грязи, которая за этим следует9[762]. Так в различных литературных вариациях на тему сражающегося героя мы находим сущность проблематики рыцарства. Однако речь здесь идет только о наиважиейшей задаче солдата во всех армиях мира — не сбежать во время сражения, не дезертировать с поля боя, «не выйти из строя», не получив приказа, не бросить своих товарищей. Это центральная позиция военного регламента, основной элемент всей военной деонтологии, а не отличительный знак рыцарства.
Однако именно рыцари, которым легче покинуть поле боя и которые чаще так поступают, берут на себя обязательство уважать эти принципы. В 1130 году Ордерик Виталий рассказывает об эпизоде, который объединил два упомянутых нами аспекта. Он рассказывает о чрезмерном желании молодого рыцаря Галерана де Мёлана проявить рискованную храбрость во время сражения при Бургтерульде в 1124 году. Нарушив приказ Амори де Монфора, этот молодой Галеран, желая с помощью оружия сделать себе имя10[763], хотел атаковать противников, принявших оборонительную позицию. Он уже представил их побежденными. Но Амори его отговорил: вражеские рыцари сошли с лошадей, а значит, имеют намерение сражаться до конца, так как, по его словам, рыцарь, который спешился, готов победить или умереть, но не покинуть поле боя11[764]. Другие презирали своих врагов, которые собирались сражаться как простые пехотинцы, и видели в них только сборище крестьян и слуг, неспособных, в их глазах, оказать достойное сопротивление цвету рыцарства Франции и Нормандии, который стоял перед ними12[765]. Галеран первым повел за собой в бой войско из сорока рыцарей. Но он потерял лошадь, убитую под ним выстрелом из лука, с другими приключилось то же самое еще до того, как они смогли что-нибудь предпринять. Галеран был взят в плен с восьмьюдесятью рыцарями, а большинство его сотоварищей пустились в бегство.
В 1141 году в сражении под Линкольном, в то время как многие рыцари (среди которых многие принадлежали к знати, чьи имена Ордерик Виталий называет) поддались панике и разбежались кто куда, король Англии Стефан и его соперник Ранульф спешились, чтобы сражаться вместе с пехотинцами, подбадривая их таким образом и показывая, что их обязанность — сражаться до конца13[766].
В истории этого периода известны многие примеры массового бегства рыцарей, оставляющих своих пехотинцев в крайне тяжелом положении и обрекающих их на верную смерть. Ричард де Девиз рассказывает об очень суровом правиле, существующем на этот счет и об обещанных наказаниях виновным — утрата воинского пояса для всадников (то есть их положения), ампутация ноги для пехотинца14[767].
Дезертирство знаменосца еще тяжелее, так как это может заставить ошибочно подумать о приказе об отступлении или поражении и привести к массовому бегству с поля боя. Гийом де Нефбург рассказывает по этому поводу о недоразумении, произошедшем с Генрихом Эссексом, знаменоносцем короля Генриха II, во время сражения в Уэльсе. Ошибочно подумав, что король погиб, он опустил знамя, знак единения, и бросился бежать, распространяя ложную весть о смерти короля. Он был обвинен в предательстве Робертом де Монфором, который вызвал его на судебный поединок; проиграв этот бой, Генрих Эссекс был признан виновным и приговорен к смерти. Его наказание было смягчено самим Генрихом II, но он должен был уйти в монастырь и оставаться там до конца дней своих, а все его имущество было конфисковано15[768]. Однако здесь речь не шла о явной трусости, а всего лишь об ошибочном суждении.
Известно бегство (или скорее отказ) графа Стефана Блуаского во время Первого крестового похода в Антиохии, когда он счел ситуацию крестоносцев, окруженных огромной мусульманской армией эмира Карбуки, безнадежной. Стефан на время уехал из города по медицинским причинам, но его отсутствие было так плохо воспринято, что ему инкриминировали симуляцию болезни, с целью покинуть войско и подготовить свой побег. Его «трусость» была повсеместно заклеймена позором, и его жена Адель, дочь Вильгельма Завоевателя, не смогла вынести этого. Достойная наследница своего отца дала понять своему мужу, слишком мудрому, чтобы быть героем, что его долг — снова отправиться в Святую землю, чтобы смыть эту грязь с рода. Он принял участие во второй экспедиции в 1101 году и на этот раз нашел там славную смерть, которая его реабилитировала16[769].
Бегство рыцарей не было непостижимым в ту эпоху, и возможно, именно поэтому рыцарская этика выносит такой суровый приговор. Потому эпопеи описывают своих героев, благородных рыцарей нечувствительными к страху17
