мы сидели в «Голове оленя», я спросила Киарана, каково это — жить в зоне боевых действий.
— Ну как… каждое утро на улице штабелями складывают трупы. По саду за домом ползают зеленые человечки в камуфляже. А перед отелем «Европа» — самым бомбардируемым отелем в мире — гильотинируют военных преступников. И что самое замечательное, эти публичные казни стали отличным семейным развлечением в выходной день. Все берут своих любимых крошек и устраивают пикник перед…
— Ладно, ладно, — перебила я. — Обещаю, больше не буду задавать дурацких вопросов.
— Истина — если только существует на свете такая штука, как истина, — состоит в том, что жизнь продолжается. Там, где живут мои родители — рядом с университетом, — все довольно спокойно, прямо-таки идиллия. С Фоллс-роуд и Шенкилл-роуд иногда доносится какофония. Надо хорошо знать географию Белфаста, поделенного между кучей группировок. Ну, а к танкам и британским солдатам на улицах привыкаешь довольно быстро. Так и живешь, с надеждой и страхом, как бы с тобой и твоими близкими чего не случилось.
— У тебя кто-то пострадал во время волнений?
— Снова ты начинаешь… так и тянет тебя погрузиться в Средоточие Ирландской Тьмы.
— Я просто спросила.
— И я на него отвечу: мою одноклассницу из начальной школы в прошлом году тяжело ранили в Лондоне в результате взрыва бомбы. Теракт на вокзале Кингс-Кросс. Бедная девочка. Она уехала из Белфаста, чтобы быть подальше от этого безумия, и напоролась на него в Лондоне.
— Боже, как странно. От судьбы не уйдешь.
— Или просто дикое невезение. Все боги — просто мерзкие педерасты. Ты же не веришь всерьез во всю эту галиматью — «рок, судьба»… все такое?
— Я пришла к выводу, что люди сами пишут свою судьбу, пусть даже непреднамеренно.
— И часто это непреднамеренное оказывается именно тем, чего они хотели, даже если впереди совсем не хэппи-энд.
— Точно.
Так вышло, что я рассказала Киарану о Бобе и профессоре Хэнкоке и обо всех причинах, по которым я смотала удочки и спешно уехала в Дублин.
Когда я договорила, он сказал:
— Неудивительно, что тебе захотелось сбежать от всего этого за океан. Я это прекрасно понимаю, как и то, почему ты не трубишь об этом на каждом углу…
— Не хочу предавать это широкой огласке.
Киаран слегка коснулся ладонью моей руки:
— Я постараюсь заработать нашивку «Заслуживает доверие». — И он сплел свои пальцы с моими.
— Да, — сказала я, отдергивая руку, — уж постарайся, пожалуйста. А Дублин — город, в котором господствует менталитет провинциального городка, характеризующийся особой мстительностью.
— Так ты его невзлюбила?
— Мне много что в Дублине нравится, даже очень. Особенно сочетание того, что он разом и дружелюбный, располагающий, и жестокий. Я ему не доверяю. Но в этой противоречивости есть странное очарование. И это, пожалуй, как-то характеризует и меня.
По пути до Пирс-стрит Киаран рассказывал мне довольно абсурдную историю о священнике, с которым он познакомился благодаря своим родителям, человеке достаточно широких взглядов и с тонкой душой, читающем, мыслящем, но при этом беспробудно пьющем. Дорожный патруль задержал его за рулем, когда он был пьян в лоскуты. Когда полицейский спросил, пил ли он, священник ответил: «А как еще, по-вашему, я бы мог здесь выжить?» Патрульный не нашелся с ответом и отпустил его.
Проводив меня до дверей, Киаран повел себя как истинный джентльмен. Слегка чмокнул и, пожелав мне спокойной ночи, предложил:
— Давай повторим через несколько дней.
— Было бы здорово, — согласилась я.
На следующий день я сходила на почту на Эндрюс-стрит и позвонила домой.
— Кто это? — сразу спросила мама, тяжело дыша, как будто запыхалась.
Когда оператор сообщил ей, что на линии я, она выдохнула с облегчением.
— Слава Богу! Скажи, что с моим мальчиком все хорошо. — Таковы были ее первые слова.
Это сбило меня с толку. Как мама узнала, что я была в Париже и виделась с Питером?
— Я не понимаю, о чем ты говоришь.
— Черта с два ты не понимаешь. Твой отец в воскресенье нашел Питера, даже перекинулся с ним двумя словами. Питер сказал ему, что ты только что прилетала к нему в гости.
— Как папа его выследил?
— А как ты думаешь?
— Его друзья из ЦРУ?
— Понятия не имею.
— Ты же знала, что папа работает в Конторе уже много лет.
— Перестань корчить из себя Полианну, Элис. Все мы живем в жестоком реальном мире, где все имеет свою цену.
Перед тем как позвонить, я долго обдумывала, как вести разговор. Я догадывалась, что мама не хуже меня осознает, какой опасности подвергался Питер. Но что именно рассказал ей папа? Во всем, что касалось мамы, он всегда старался сглаживать острые углы. И на то были свои причины.
Поэтому я ограничилась двумя словами:
— Да, я ездила в Париж и встречалась с Питером. У него все нормально.
— Какое там! Твой отец сказал, что, если бы он не вмешался, Питера прислали бы домой в цинковом гробу.
— Так и слава богу, что вмешался.
— Бог не имеет к этому никакого отношения. Это твой отец спас Питера. Почему он сбежал от меня тогда, в аэропорту? Ты хоть представляешь, как мне было больно? Мой ребенок, которого чуть не пристрелили эти помешанные леваки и который остался жив только благодаря отцу — и дяде Сэму, — заставил меня метаться по Ла-Гуардиа. А ведь я прикатила туда — в этакую даль, — чтобы забрать его домой. Не в тюрьму же я собиралась его посадить. Просто хотела провести несколько дней вместе.
— Ты права, он паршиво поступил.
— Ты серьезно?
— Конечно же серьезно. Я и Питеру сказала, что он нехорошо с тобой обошелся.
— Первый раз ты хоть в чем-то на моей стороне.
— Мне правда очень жаль, что он причинил тебе боль.
— Скажешь мне, где он остановился в Париже?
— Питеру сейчас необходимо побыть одному.
— Да ты что думаешь, я сейчас прыгну в самолет и полечу в Париж? Не собираюсь. Мне просто нужен адрес. Уж на такую-то малость я имею право рассчитывать.
— Тогда пусть он сам тебе его и даст. Почему папа не дал тебе адрес, раз уж он знает, где найти Питера?
— Твой отец тоже скрытный как не знаю что. Хочешь, скажу, почему он не даст мне адрес? Потому что я могу поспорить на что хочешь — у Питера есть на него компромат. И они заключили сделку: Питер ничего не скажет, если отец спрячет его от меня.
Такая «сделка», произойди она на самом деле, ничуть бы меня не удивила. Дело заключалось в сложных отношениях между ними.
