столу в противоположном углу. Я вспомнила о газетной вырезке, которую носила в сумке, о мамином письме и об ужасной новости, которую мне нужно было сообщить Карли. Страшно было даже заговорить с ней о таких вещах.
Киаран сразу почувствовал мое беспокойство:
— О чем думаешь?
— О том, чего пока не могу тебе рассказать.
— Значит, между нами уже есть секреты?
— Не могу все выложить, пока не узнаю тебя получше.
— Я просто тебя дразню, любовь моя.
Так он в первый раз назвал меня своей любовью. В былые времена я бы взвилась до потолка, услышав такие слова после одной-единственной ночи вместе. Но сейчас и не подумала взвиться. Наоборот, взяла его за руку и сказала:
— А ты — моя любовь.
— Там твоя подружка и те типы, с которыми она была вчера вечером… Если она кувыркается с ними в койке, то скоро, не исключено, окажется в неглубокой могиле рядом с границей, с пулей между глаз. Они на самом деле настолько плохи.
— Но если они такие опасные, почему им позволяют разгуливать на свободе?
— Потому что прямых обвинений против них пока нет, не за что зацепиться. Они организуют работу, продумывают схемы, а грязную работу выполняют их прихвостни, мелкая сошка. Меня вот что волнует: если твою подружку схватит Особый отдел полиции, ее там допросят и вытрясут из нее все, в том числе и то, что она твоя подруга детства и виделась с тобой уже здесь, в Дублине. Это может бросить на тебя подозрение, и в университете могут насторожиться, заподозрив, что ты темная лошадка.
— Но это бездоказательно.
— Когда речь заходит о терактах и подобных штуках, здесь, на острове, доказательства могут и не потребоваться, чтобы оказаться по уши в дерьме. Сам по себе тот факт, что она до сих пор живет с тобой в одном доме…
— Не предупредить ли мне этого дурака-поэта, с которым она спит?
— Если ты шепнешь ему на ушко, что видела ее с этими деятелями из ИРА, ты покажешь ему тем самым, что тебе известно, кто такие эти джентльмены. Так что тут мы встаем перед дилеммой. А не можешь ты позвонить ее родителям?
— Это как раз и есть часть проблемы, но прости, сейчас я никак не могу всего тебе объяснить. Очень надеюсь, что ты мне простишь такую скрытность. Но все так…
— Запутанно?
— Мягко говоря. Ох, ну что за дерьмовый год!
На другом конце кафе Карли громко и резко разговаривала с маоистом. Они явно ссорились. Внезапно маоист вскочил и почти выбежал из зала.
— Мне очень нужно с ней поговорить, — сказала я. — Ты на меня не обидишься?
— Никогда, любовь моя. Я, пожалуй, зайду в библиотеку. Встретимся в колледже в шесть?
— Обязательно. — И я потянулась к Киарану, чтобы поцеловать.
Потом встала и подошла к Карли — двадцать шагов или около того. При моем приближении она подняла голову:
— Чем обязана такой высокой чести?
— Я сяду?
— Нет.
Я села.
— Я сказала «нет», — почти выкрикнула Карли.
Люди за соседними столами начали крутить головами, посматривая в нашу сторону.
— Ты должна меня выслушать, Карли. Твоя мама умерла.
Новость подействовала на нее, как удар в челюсть. Голова нервно дернулась и откинулась назад, глаза выкатились из орбит, у Карли был ошарашенный, потерянный вид. Но уже через мгновение она собралась, и на ее лице появилась маска гнева.
— Докажи, — прошипела она.
Я вынула газетную вырезку и, положив на стол, подтолкнула к ней.
Схватив ее, Карли попыталась скрыть потрясение, когда прочила заголовок и увидела десятилетней давности фото своей матери. Статью она просмотрела молча, скомкала вырезку и отшвырнула ее в сторону:
— Ты пытаешься вызвать у меня чувство вины.
— Я хотела сказать, что очень тебе сочувствую.
— Статейку тебе, конечно, твоя мамочка послала?
Я кивнула.
— Имей в виду, когда она узнает, что ты могла спасти ее подругу, то возненавидит тебя еще сильнее.
— О чем ты вообще говоришь?
— Ты же не дала знать своей мамочке, что я жива и здорова.
От этой реплики я оторопела. Особенно потому, что уже начала догадываться, что последует дальше.
— Не думаю, что это мое дело — раскрывать твои секреты.
— И полюбуйся на результат: ты допустила, что моя мать наложила на себя руки.
— Да как ты смеешь?..
— Смею что?
— Ты не смеешь меня обвинять…
— Если бы ты рассказала свой маме или моей маме, что я еще жива…
— У меня и в мыслях не было, что твоя мама собирается…
— Сама мне говорила, что она была очень подавлена с того дня, как я исчезла. И что отец ее бросил… Ты говорила, что друзья о ней волнуются. Ты могла бы это предотвратить.
— Не морочь мне голову. Почему у нее была депрессия? Почему она убила себя? Да из-за того, что ты пропала… и у тебя не нашлось элементарного сочувствия, чтобы хоть намекнуть своей матери, что ты…
— Как это типично для тебя — пытаться переложить на меня свою вину. Я умерла. Подохла. Стала кем-то другим. А ты могла спасти ее, просто позвонив. Но дай-ка угадаю — ты не пожелала в это ввязываться.
— Я как дура покрывала тебя, не хотела выдавать…
— Своей нерешительностью ты убила мою мать.
Меня охватило настоящее бешенство — я готова была схватить стоящий на столике чайник с горячей водой и выплеснуть Карли в лицо. Но где-то в уголке сознания прозвучал голос рассудка: этим ты ничего не выиграешь, так что просто уходи сейчас же, пока ты ничего не натворила и не осложнила ситуацию еще больше.
Именно так я и поступила. Но на полпути к выходу оглянулась, чтобы увидеть Карли, которая сидела, невидящим взглядом уставившись в стол, разбитой новостью, что я ей сообщила. Я заметила, что она кусает губы, борясь со слезами. Я бросилась назад, к ее столику. Но она, увидев меня, вскочила на ноги, сгребла в охапку пальто и сумку, метнулась к двери и, оттолкнув меня, вылетела в пасмурное дублинское утро.
Я посмотрела на часы. Только половина одиннадцатого утра. Голова у меня кружилась, как юла, вышедшая из-под контроля. Грязные обвинения Карли, хоть они и были чистой воды манипуляцией, тем не менее выбили меня из колеи, разбередив рану в душе и разбудив чувство вины. Я была в ужасе, вдруг ясно осознав: скажи я маме сразу о появлении воскресшей Карли, миссис Коэн, возможно, была бы сегодня жива. Мне до зарезу нужно было с кем-нибудь об этом поговорить, но я боялась. Боялась, что Киаран, если я приду к
