Заговорщики заняли прежние позиции. Не прошло и нескольких минут, как раздалось два звука: глухой звук выстрела и звук грузно падающего тела. Кубарем скатились вниз. Кто-то задел штепсель, отчего электричество погасло. Толкнули дверь в столовую, зажгли свет. На полу у камина – распростертое тело огромного мужика со спутанной бородой. На белой медвежьей шкуре ни единой капли крови.
Шел четвертый час ночи. Надо было торопиться. Великий князь, доктор и поручик, забрав одежду, повезли ее сжигать. Юсупов вроде прошел на половину родителей. Пуришкевич оставался в кабинете. Какая-то сила, как вспоминал Владимир Митрофанович, опять заставила его выйти на лестницу. К своему ужасу, он услышал снизу дикий, душераздирающий крик Юсупова: «Пуришкевич! Стреляйте, стреляйте, он жив! Он убегает!»
Из дневника Пуришкевича: «Снизу стремглав бросился вверх по лестнице кричавший, оказавшийся Юсуповым; на нем буквально не было лица; прекрасные большие голубые глаза его еще увеличились и были навыкате; он в полубессознательном состоянии, не видя почти меня, с обезумевшим взглядом, кинулся к выходной двери на главный коридор и пробежал на половину своих родителей».
Куда же еще бежать от ночного кошмара, как не под крыло матушки?
То, что тем временем увидел Пуришкевич в приоткрытую дверь, было невероятно. Распутин бежал по двору, по рыхлому снегу, с криком: «Феликс, Феликс, все скажу царице!..»
По воспоминаниям Юсупова, восставший из мертвых Григорий Ефимыч неожиданно вцепился своими ручищами ему в горло и начал душить. Князь еле оторвал его руки от себя. Но, скорее всего, Феликс отскочил в ужасе от «агонизирующего Франкенштейна», вряд ли бы он так просто вырвался из объятий Гриши, у которого была недюжинная сила. Но у князя была отменная реакция. Он был второй теннисной ракеткой России (первой ракеткой – Владимир Набоков). Когда Распутин пытался схватить его, Феликс пантерой отпрыгнул в угол и бросился опрометью из подвала, инстинктивно – на половину матери, под защиту.
Качаясь, грузно оседая в снег, Григорий бежит вдоль узорчатой ограды. Пуришкевич знает, что упускать Распутина нельзя. Он стреляет по нему два раза – и оба раза промахивается. На третий раз, закусив кисть руки, чтобы сосредоточиться, он прицеливается и попадает тому в спину. Распутин падает.
Все, кто был в ту ночь во дворце на Мойке, договорились между собой никогда не упоминать и не выдавать обстоятельств заговора. В последующие дни в Петрограде только и разговору, что об убийстве Распутина. В Михайловском театре публика устроила великому князю Дмитрию Павловичу овацию. Зинаида Юсупова поздравила сына телеграммой. Вторая, ободряющая, пришла от великой княгини Елизаветы Федоровны.
Но России уже ничто не могло помочь, она была обречена.
На обращение клана Романовых в защиту великого князя Дмитрия Павловича царь ответил краткой резолюцией: «Никому не дано право заниматься убийством... Удивляюсь вашему обращению ко мне».
Наказание не было слишком суровым. Великого князя Дмитрия Павловича отправили в Персию. Феликса – в ссылку, в его имение Ракитное в Курской губернии. В Ракитном молодой барин проводил время по-барски: днем в открытых санях – «мороз и солнце» – катались на тридцатиградусном морозе, по вечерам читали вслух.
В Париже, в самом почтенном возрасте, Юсупов начал рисовать. И, что бы он ни начинал, из-под его пера выходили отвратительные личины из окружения гоголевского Вия. Любой психоаналитик средней руки объяснил бы ему, что спустя полвека его подсознание все еще сервирует для него на белой скатерти розовые корзиночки с кремом.
ИСХОД
Хлудов. Как могли вы вступить в борьбу с ними, когда вы бессильны? Вы понимаете, как может ненавидеть человек, который знает, что ничего не выйдет, и который должен делать? Вы стали причиной моей болезни!
Главнокомандующий. Я не держу вас, генерал.
М. Булгаков. «Бег»
Не парализованным зверьком под магнетическим взором революционного удава встречает Феликс 1917 год. В самые растерянные дни он собран и деятелен. Он – «гля-гля-гля» – взбивает под собой ряску и остается на поверхности. К весне семнадцатого года многие петербуржцы бежали в свои крымские поместья, где было еще относительно безопасно. В свое имение Кореиз перебирается и семейство Юсуповых. Но уже в мае Феликс срывается из Крыма. Он придумывает себе задание – забрать из дворца на Мойке два шедевра фамильной художественной коллекции, два холста Рембрандта – «Мужчина в широкополой шляпе» и «Женщина со страусовым веером». В Северной Пальмире – неспокойно: перестрелки, трупы на улицах. Возвращается в Крым в разрушенном спальном вагоне, ввосьмером в одном купе. В другой раз князь вызвался сопроводить в Петербург жену, решившуюся пожаловаться на обхождение с Романовыми в Ай-Тодоре главе Временного правительства Керенскому. В Зимнем дворце Керенский любезно выслушал княгиню, севшую в хозяйское кресло, глава правительства – скромно в гостевое, и даже прислал своего человека в Ай-Тодор – инспектировать. Человечек от Керенского сам панически боялся товарищей из Ялтинского ревкома.
Пока ждали свидания с Керенским, на Мойку приходили просить приюта знакомые и незнакомые. «Нелегко было устроить и накормить всех», – записывал Юсупов в своих воспоминаниях.
Осенью Феликс снова собирается на вокзал: ему надо в Петербург из пока еще свободного Крыма – перепрятать драгоценности и заодно забрать из Аничкова дворца, для Марии Федоровны, ее ценные вещи. Последнее не удалось, в силу уже проведенной в Аничковом экспроприации. Накануне отъезда – последнее свидание с Елизаветой Федоровной в Марфо-Мариинской обители, последнее ее благословение. Внезапно объявившиеся двое в штатском почти силой увозят его в Киев. Чтобы подать семье весть в Крым о том, что он жив, ему приходится под шальными пулями практически ползти до телеграфа.
Через неделю – очередной прыжок в Петербург, как если бы родной город, прозревая неизбежность его пожизненного изгнания, все требовал его к себе, все не отпускал, прощался. А это – Петербург 1918 года, где уже под арестом великие князья, где после ночных выстрелов наступают неприкаянные рассветы, за которыми – «окаянные дни».
С теми же ангелами-хранителями, позднее выяснится, масонами – возможно эскорт, организованный его тестем Александром Михайловичем, – Феликс в закрытом вагоне возвращается в Крым. Сандро, кроме того что основоположник русской авиации, масон, член нескольких лож, автор книг о «божественной интуиции». Божественная интуиция в те дни лаконично отбивала в сердце азбукой Морзе: «бежать».
...Бежать! Бежать в Крым, «к Роману Хлудову под крыло».
В Одессе два затянутых, с аксельбантами, адъютанта в три часа ночи вытаскивают из постели только что уснувшего после концерта Вертинского.
– Господа, три часа ночи! Я устал! Я хочу отдохнуть.
Адъютанты любезны, но непреклонны:
– Его Превосходительство изъявил желание видеть вас.
Сопротивление бесполезно. На вокзале, в пульмановском вагоне, за столом, компания из десяти офицеров. Вокруг – хаос и беспорядок, опорожненные бутылки из-под вина, разбросанные бумаги. На столе в чашке – кокаин. Статная фигура генерала Слащова; справа – генерал знакомит – ординарец в черкеске: юнкер Нечволодов – Нина, дважды спасшая его от смерти. Вертинский запомнил ее коротко стриженной, нервно курившей, с серыми сумасшедшими глазами. Генерал Слащов-Крымский – прототип генерала Хлудова в пьесе М. Булгакова «Бег». Юнкер, верная подруга Нина, – Люська из той же пьесы.
«Я внимательно взглянул на Слащова. Меня поразило его лицо. Смертельно-белая маска с ярко-вишневым припухшим ртом, серо-зеленые мутные глаза. Он был напудрен. Пот стекал по его лбу мутными молочными струйками» (А. Вертинский. «Дорогой длинною»).
Напудренных матросов в Кореизе лицезреет перед собой и Феликс. Добра от таковых не жди. Но находчивость молодого князя, его выдержка выправляют, казалось бы, безнадежные ситуации. Вот врывающаяся компания вооруженных матросов – арестовывать отца, Юсупова-старшего. Чтобы потянуть время, Феликс просит предъявить ордер на арест. Пререкаясь, двое отправляются за ордером. Не дождавшись их возвращения, спустя несколько часов убрались и остальные.
Вот в глухую полночь, в ожерельях и брошах, с лозунгами «Смерть собственникам!», «Смерть буржуазии!», – просто бандиты. Морская кавалерия. «Что это, собственно, такое – морская кавалерия?» Но – русский мистраль гостеприимства, откупоренная в компании бутылка вина, наконец, прозвучавший в исполнении хозяина на рассвете, под гитару, цыганский романс – и вполне довольные кавалеристы в замазанных кровью и пудре тельняшках убираются восвояси под теми же лозунгами, что и пришли.
