– Зятья есть?
– Нет пока. Кто возьмет почти бесприданниц да безотцовщину? Разве что вдовцы. А с началом этой войны у нас только вдовы множатся.
Я взял с сидения коляски шаль и протянул ей с поклоном.
– Извини нас, мать, но так вышло, что не уберегли мы твоего сына. Он выполнил свой долг до конца, защищая своего вождя. Что я могу сделать для тебя, как облегчить твое горе, чтобы оно не омрачало твою гордость за сына – героя.
– Ты что ли этот вождь? – спросила она с недоверием. – Больно молод…
Но платок взяла, развернула, поцокала языком от восхищения и накинула его себе на плечи.
– Я этот вождь.
– Тогда погоди здесь.
Она ушла в дом и скоро вернулась с ковшиком воды. Открыла калитку и, отступив на шаг, протянула мне корец. Подождала, пока я ее выпил и сказал положенные слова под падающие в пыль последние капли, уголками губ усмехнувшись на «плодоносящее чрево».
– Я не просила. Ты сам это сказал, вождь. Пристрой к хорошему делу моего младшенького, – предложила она, отбирая у меня ковш. – Так устрой, чтобы он не нуждался по жизни. Нет у него ни тяги к земле, ни любви к овцам. Даже к выделке вина нет у него стремления. В армию и в ту не годен по сухорукости. Все книжки читает как порченый. Глаза ломает и керосин напрасно жжет.
– Хорошо, мать. Все сделаю, как ты велишь – поклонился я ей. – Спасибо тебе за старшего сына. Спасибо за то, что воспитала настоящего горца.
– Где могила моего старшего? – спросила у меня женщина строго.
– В городе Будвиц. На центральном кладбище, в хорошем месте, – постарался я ответить подробно. – Это далеко отсюда – в Ольмюцком королевстве. За могилой ухаживают, не беспокойся. Весной, как земля просядет, на нее камень положат.
– Дашь мне денег, вождь, съездить к сыну, оплакать его могилку? Самой мне не потянуть.
– Непременно. И на дорогу дам, и на прожилое. Там дорогой город.
– Я не спрашиваю, отомстил ли ты за мою кровиночку… Но если твоя совесть позволила придти к этому порогу, то надеюсь ты все сделал как положено, – и концом подаренной шали промокнула уголок глаза.
Тут привели парня лет семнадцати. Такого, действительно по виду немного не от мира сего, крестьянского мира. Взъерошенного сероглазого блондина среднего роста. Левую руку он держал несколько неестественно.
– Это мой младший и есть, ваша милость, Тим, – кивнула на него мать. – Тим Йёссен. Теперь его обед – ваша забота.
– Читать – писать умеешь? – спросил я парня.
– Я в этом году окончил среднюю школу, ваша милость, – твердо ответил мальчик.
Было чем гордиться, не много в Реции на селе парней со средним образованием. Восьмилетку-то не все заканчивают. Большинство останавливаются на читать – писать – считать. Это в долинах. А в горах и этого нет.
– Правда, последние два класса я экстерном прошел, заочно в городе. У нас в селе только восьмилетка есть. Могу аттестат показать, – и дернулся сорваться в дом, да мать остановила.
– Это хорошо, что есть аттестат, – констатировал я этот отрадный для меня факт. – Я вот свой только в армии получил.
Вот и первый бадонский стипендиат образовался. Неказист, но глаза живые. Если он еще на учебу злой, так то что требуется.
– На будущий год поедешь в Будвиц, – пообещал я ему, – в Политехнический институт учиться на геолога. Учиться читать камни как книгу. Заодно мать свозишь на могилу брата. А этой зимой я тебе посильную работу во Втуце найду. С заработком.
– У него ваша милость в этом аттестате плохих отметок нет, – влезла мать с гордостью, как только услышала про заработок, будто не за это же самое совсем недавно сына ругала. – И учитель его хвалит.
– Ваша милость, но у меня нет таких денег, чтобы заплатить за учебу, – спрятал парень руки за спину.
Гордый горец.
– А учиться хочется? – не отставал я.
– Учиться хочу.
– Имперский язык знаешь?
– Знаю. Читаю и пишу. Но говорю не очень.
– Твой брат тебе поможет получить высшее образование.
Мальчик недоуменно смотрел на меня, не понимая ничего из моих слов. Потом выдавил из себя.
– Мой брат погиб на войне.
– За подвиг брата ты получишь «Бадонскую стипендию» на образование, – обнадежил я его. – Но когда защитишь диплом, то вернешься обратно домой изучать наши горы. Этим ты отдашь свой долг брату. А пока собирайся. Через неделю я уезжаю во Втуц. Если не хочешь идти до города пешком, не опаздывай. До весны ты должен выучить еще и огемский язык.
* * *
– Мы вместе выпьем за наших героев… Мы вместе выпьем за наших героев… И каждого назовем, – вопила озаряемая четырьмя большими кострами толпа под вполне приличный деревенский оркестр. – Пока есть, кому выпить за душу героя – горец живее живых.
Все радуются. Музыка разухабистая. Песни юморные на грани приличия. Воистину веселая тризна. Немного ослабить рамки полового поведения и полный Вудсток.
А ведь это действительно настоящие поминки, на которых торжественно сменяя друг друга старцы с седыми бородами зачитывали длинный свиток погибших на войнах из господской усадьбы и трех подчиненных ей деревень.
Поименно.
За почти три сотни лет.
Последним назвали – Йёссена.
Хорошо, что меня вовремя предупредили, что полную кружку за каждого помянутого пить не следует, достаточно каплю, чтоб его душа не затерялась в безвестности. Иначе до конца списка можно самому не дожить. Но хоть по капле за каждого героя, но убывает в кружке. А кружка всегда должна быть полной и за этим особо следили молоденькие девочки с кувшинами в руках, которым пить вино еще не по возрасту.
К открытой бочке самостоятельно никто не лез. И это меня проняло до печенок. Дисциплинированный народ.
В конце панихиды все выпили по две кружки. И снова спели «Выпьем и снова нальем».
– У человека может не быть могилы, он может пропасть без вести. Но пока его дома поминают, душа его жива, – пояснила мне Альта, весь этот вечер на поле не отходящая от меня ни на шаг. – Когда тризна печальная наши герои печалятся вместе с нами, когда веселая, то вместе с нами радуются и они.
И я, кажется, понял истоки безбашенной храбрости рецких стрелков на войне. Они не боялись умереть. Они твердо знали, что будут жить вечно, пока за них дома хоть кто-то выпьет каплю вина и произнесет его имя – он жив.
И в этот список никогда не попасть патриарху, умершему в своем доме в окружении многочисленных потомков. В древности такие дедки сами уходили на войну, пока еще оставались силы. И добровольно бросались на пики, оттягивая их в своем теле до земли, чтобы дать своим товарищам через такую брешь ворваться и разбить вражескую баталию.
Нынче нравы смягчились. Считается, что своих патриархов надо поминать в кругу семьи, а публично только героев.
Потом были танцы. Боевые – с кинжалами, с барабанами.
Завершили поминальный фестиваль конкурсом танца на палашах. Выступали всего четыре четверки и общим голосованием выбирали лучшую. Приз был объявлен заранее от поместья – каждому победителю по пятнистой горской свинье, худой как собака и такой же кусачей.
Все пришли в традиционной этнической одежде.
Только я с Вальдом и моя команда в военной форме. Но это никем не воспринималось как колебание устоев.
А потом пошли обычные танцы хороводные и парные. Альта меня не только опекала, но и танцевала, не подпуская ко мне других претенденток. А желающие были… как я понял по смелым взглядам не только на танцы со мной.
А в самом конце к всеобщему ажиотажу Тавор запустил в небо три ракеты – красную, зеленую и белую. Зря, что ли ракетницу трофейную с собой таскаем?
Потом все со всеми перецеловались как на Пасху и под тихое хоровое пение разошлись по домам. Далеко за полночь.
На поле остались только дежурные присмотреть, чтобы костры полностью прогорели.
Я обратил внимание управляющего на это.
– Мориуш, не проще ли залить костры водой. Да и безопаснее так будет в пожарном отношении.
– Нет, ваша милость, не проще. Поминальные костры должны прогореть сами. Они как бы наша жертва душам героев. Прерывать жертву нехорошо. Если все прошло, как надо и предкам понравилось, то души героев оставляют нам несколько крупиц золота в золе. Парням надо будет дождаться, когда все прогорит и просеять золу. Это уже при свете дня получится у них.
Угу… Костры, как я ранее заметил, разжигали на песчаных подушках.
– А песок под костры берёте с особого места? – не отставал я.
– Какой там… Здесь же, ваша милость. Незачем далеко ходить. Чуть выше усадьбы протекает хороший ручей с песчаным дном. Вода в нем вкусная. Восьми носилок хватает на все. И дорожки присыпать в парке оттуда же берем.
А ночное небо тут удивительно высокое. Незамутненного ультрамарина с огромными цветными звездами. И тонкий серпик желтоватой луны почти горизонтально лежит на верхушках деревьев. Саблей. Росчерком.
