примерь ты, ради Бога! — заорал в нетерпенье Ахмедзенко. — Ну!..
И он с силой толкнул Бориса Николаевича к зеркалу, на ходу стаскивая с него спортивную куртку, в которой обычно ходил Борис Николаевич по своей квартире, натягивая, привстав на цыпочки, широкий в плечах пиджак, и одновременно нашарив в карманах пеструю змею шелкового галстука…
— Гляди!
Борис Николаевич слегка отодвинулся — напористый Ахмедзенко едва не прижал его к зеркалу — прищурился, разглядывая свое непривычное в костюме и галстуке изображение. Что-то знакомое проглядывало в этом облике, но что именно — Борис Николаевич все никак не мог понять, пока сосед торжествующе не воскликнул:
— Один в один!
— Что?..
— С тебя бутылка!
— Да что такое?..
— Нет, — не слушал его Ахмедзенко, — не бутылка. Ящик! И обязательно «столичной»!..
— Да пошел ты!.. — вдруг заревел медведем Борис Николаевич и сильно встряхнул соседа. — Ты будешь говорить или нет?!..
— Ты на себя посмотри! — заорал Ахмедзенко, делая тщетные попытки освободиться.
— А что?..
— Ничего!..
— А все же?..
— Дурак!.. Ох, дурак! — засмеялся сосед. — Ну что, так и будешь меня держать? — Он даже ноги специально поджал, показывая, что висит в воздухе. — Николаич, совсем больной, да?..
Борис Николаевич неожиданно успокоился, отпустил Ахмедзенко. Вновь посмотрел на себя. И вдруг до него дошло…
Он придвинулся ближе и зеркальной поверхности.
Из зеркала на него испуганно пялился Президент России.
Тот самый — законно избранный, клявшийся на Конституции, отец нации и опора демократии. В мятых тренировочных штанах, которые язык просто не поворачивался назвать брюками, в несвежей сорочке, но зато тщательно выбритый, на фоне полосатых минских обоев и часов без кукушки — металлическая птичка была ловко сворована шустрыми детьми все того же соседа Ахмедзенко…
Но Президент! Ей-богу, Президент!
Ах, мать честна…
ОН.
С того самого дня все и началось…
Появилась у Бориса Николаевича вторая жизнь. Придуманная, насквозь фальшивая, непредсказуемая, но оттого, наверное, и интересная.
Если в первой — внешней — жизни Борис Николаевич оставался обычным майором-пенсионером, каких только в одной Москве десятки тысяч, а сколько по России!.. то в другой — тайной — постепенно становился Борис Николаевич тем Борисом Николаевичем, который для всех Борис Николаевич… Так-то!
Нет, не подумайте, он не стал безумцем. Просто у него появился интерес. Настоящий интерес. Бездонный и неудержимый.
Борис Николаевич теперь мог часами простаивать перед зеркалами. Он даже специально купил еще два больших, в рост человека, зеркала и оборудовал часть коридора таким образом, чтобы видеть себя с трех сторон сразу. Но со временем этого ему показалось мало, и он все перенес в комнату…
Однокомнатная малогабаритка Бориса Николаевича приобрела странный вид — кругом висели вырезки из газет и журналов, где был изображен Президент; часть комнаты напоминала гримерную: столик, зеркала, тюбики с красками и кремами, кисточки, вата и прочая, необходимая для макияжа мелочь; в левом от балкона углу расположились огромные, в рост человека зеркала, а в правом — приютилась кровать…
Борис Николаевич… как бы это определить получше… ну, скажем, занимался собой или играл в основном вечерами.
Плотно задвигал шторы, затем — тюль, включал свет, поправлял зеркала, чтобы не было отблесков и солнечных зайчиков. Переодевался, подражая какой-нибудь из фотографий, и начинал…
Что, спросите вы, что же начинал такое творить Борис Николаевич? Да ничего особенного. До смешного ничего особенного.
Вставал в позу оратора и читал стихи Некрасова (ну, любил бывший майор этого поэта, чего уж тут поделать!). Затем — неожиданно прекращал, книжка летела на кровать, и начинал жестикулировать: руку вперед, руку назад, руки вместе, прикрывая причинное место, руки врозь, руки над головой и так далее…
Когда подобное «рукоприкладство» надоедало Борису Николаевичу, то он начинал актерствовать. Резко развернувшись в сторону правого зеркала, вопрошал с хитринкой:
— Как живете, товарищи? Хлеба, мяса всем хватает? И администрация, небось, не обижает, а?..
Пауза. Нет ответа. Молчит зеркало. Лишь мигает Борису Николаевичу глазом Бориса Николаевича: ждешь, мол, ну жди, жди, авось чего-нибудь и дождешься…
Резкий поворот к левому зеркалу. Брови вниз. Нахмурился. В голосе металл. Скулы отяжелели:
— Это что-о, понима-аешь, а?.. Забыли, сволочи, о народе, понима-аешь… Молчите?..
И вновь пауза.
Безответное зеркало. Хмурый Борис Николаевич. Глаз недобро прищурен… И вот уже кажется бывшему майору, что не один он, а со свитой, и все жмутся, прячутся друг за друга, не хотят под гневное начальственное око попадать. Но он-то все видит, все понимает. Не уйти челяди от наказания, ну никак не уйти!..
Мигнет Борис Николаевич, проходит видение. И вновь он один в малогабаритке, вновь он бывший майор, вновь завтра тащиться в патриотический клуб «Друг современника», где два часа мучить бедных ребятишек уставами караульной и внутренней да еще потом часа полтора разбирать-собирать самый лучший в мире автомат…
Так и жил Борис Николаевич, постепенно тихо сходя с ума и воплощаясь все сильнее и сильнее в образ отца нации и опоры демократии, пока однажды не решился — не вышел на улицу в обличии того самого Бориса Николаевича, которого все знают как Бориса Николаевича.
Раз вышел, два вышел… Три. Четыре. Десять.
Привык.
И к нему привыкли: в магазине уже не шарахались, не крестились, мальчишки не орали в спину обидные матерные слова, не приставали цыгане, которых той осенью вдруг прибавилось в Нагатино настолько, что впору было называть этот район уже не Нагатино, а, скажем, Цыганской Поляной…
И стал теперь прогуливаться по окрестностям — правда, далеко и надолго не отдаляясь от своей хрущовки — Борис Николаевич, бывший майор, в виде Бориса Николаевича, господина Президента России. Прикалывался, как заметили бы пацаны.
Ан, нет! Не прикалывался Борис Николаевич. Но и не играл всерьез. Не псих же он, в конце-то концов!..
Тут было что-то другое. Что? Бог его знает, господа.
Подобно зверю, которого вывезли из дикого леса и выпустили на территории заповедника, и вот стоит он, зверь, принюхивается с опаской к незнакомым запахам, прислушивается к непонятным звукам, затем делает шаг, другой, идет, осматривается, постепенно понимая, что это его, личное, что именно теперь здесь и будет он жить, что надо все разузнать, все исследовать, чтобы не было неожиданностей, чтобы опасность — какая, где, откуда? — не поразила в спину (ведь обязательно будет в спину, как же еще иначе!), так и Борис Николаевич «осваивал» свои новые земли.
Осваивал в новой «шкуре», в шкуре того самого, кто и не подозревает, что вдруг появился у него двойник, точно такой же, с головы до пят, появился и ходит, просто так ходит, без явной цели, словно какой-то
