на некрасивого парня и с изумлением обнаружила в нём разительные перемены. Лицо его побелело, глаза открылись, он перестал кричать, и выражение его лица с ненормальновозбужденного превратилось в равнодушно-спокойное. Его пустые глаза смотрели на нее, и ей стало как-то не по себе. Она отвернулась в сторону и продолжила открывать рот вместе со всеми, делая вид, что участвует в процессе коллективного помешательства.
Она взглянула на часы — стрелки показывали ровно двенадцать, — и тут же к ней пришла мысль из какого-то древнего рассказа: «И в полночь проснулись вурдалаки и прочая нечисть». Оглянувшись вокруг, она заметила, что орущие постепенно успокаивались. Гул затихал, и через несколько минут наступила долгожданная тишина. Кто-то сзади тронул ее за плечо — она вздрогнула от неожиданности и замерла.
«Это тот, некрасивый, — подумала она. — Не надо оборачиваться. Надо сделать вид, что я не поняла, что это было».
Сделав шаг вперед, она уткнулась в чью-то широкую спину. Черная холщовая куртка была мокрая до нитки, и снова кто-то сзади тронул ее за плечо. Дальше двигаться было некуда. Она замерла на месте, стараясь затаиться, и снова почувствовала чье-то прикосновение.
«Надо обернуться, — подумала она. — Надо заставить себя обернуться».
Он не мигая смотрел на нее пустыми глазами, и его губы тихо повторяли одни и те же слова:
— Я оформлю рапортичку.
Она кивнула головой в знак согласия, и парень заткнулся. Он просто смотрел на нее, и казалось, его взгляд сфокусировался где-то далеко над ее головой. Манифестанты потихоньку приходили в себя, послышались шепот и тихие голоса. Наставники, что дефилировали по тротуарам, куда-то испарились. Снова пошел мелкий дождь. Она поежилась от холода и только сейчас заметила, что некрасивый парень с белым лицом и пустыми глазами стоит абсолютно сухой. Мелкие капельки дождя скатывались с него и нисколечко не смачивали его гладкие волосы и одежду. Его темные брюки с тщательно отглаженными стрелками упирались в отлакированные до блеска ботинки. Немного осмелев, она подумала про себя:
«Надо бы выбираться отсюда».
Она осторожно подвинула свой транспарант к парню и тихо сказала:
— Подержи.
Он машинально взял древко свободной рукой, снова произнес свою фразу о рапортичке и замер, словно часовой на посту.
Через полчаса она стояла под теплым душем и вспоминала этот ненормальный вечер.
* * *
— Что это было? — спросила она.
— Принудительная манифестация, — ответил Крео.
— Зачем принуждать к проявлению солидарности или протеста?
— А как же без принуждения? Без принуждения никак нельзя, — он улыбнулся и торжественно объявил: — Принуждение как способ существования в окружающей среде.
— Простите, я не совсем вас понимаю, — сказала она.
— Да я иногда и сам себя не понимаю, а от этого и фантазии в голове возникают разные.
— И как же вас поймет читатель? — спросила она.
— Читатель разный бывает. Кому-то надобно попроще, кому-то — помудрёнее. На всех сразу не угодишь.
— А эта история для кого? Для «попроще» или для «помудрёнее»? — спросила она.
— Не знаю, — ответил он. — Не мне судить.
— А кому же судить, как не автору? — продолжила она. — Я где-то слышала фразу: «Автор сам себе самый строгий судья».
— Да, наверное, это так. Но так хочется, чтобы хотя бы кто-то похвалил.
— Вам будет достаточно, что хвалить буду я? — спросила она.
Он надолго задумался. В зале снова зазвучала ритмичная музыка, и звонкий женский голос запел:
Танцы — это страсть моя,
Натанцуюсь я с утра.
Мне без танцев жить нельзя —
С детства в них судьба моя…
— Мне будет приятно, — ответил он. — Только если без принуждения.
— Без принуждения? — удивилась она. — Конечно, без принуждения. Это будет просто так. Мне нравится всё, что вы пишете.
— Принуждение — очень тонкое действие. Иногда даже не определить, сам ты действуешь или по принуждению. Да и еще одна закавыка есть: это когда кажется, летишь в свободном пространстве, летишь, никого не трогаешь. Свобода окрест на миллионы километров, а что-то внутри тебя принуждать начинает. Ты отмахиваешься, стараешься отогнать это чувство, а оно за тобой как тень следует, и никуда от него не деться.
— Да, я, кажется, понимаю вас. Бывает так, что сам себя принуждаешь что-то сделать, но я думаю, это не совсем принуждение. Это что-то другое. Может быть, это исполнение обязанностей — обязанностей быть человеком?
— Обязанность быть человеком — это наше главное принуждение, — продолжил он.
Песня закончилась. Прозвучали последние слова, и разгоряченные танцующие заняли свои места.
— Так что же, будем исполнять свои обязанности, — сказала она. — В конечном счете это наш выбор.
* * *
Звонкий женский голос пропел последние строчки:
Потанцуй со мной, друг мой,
Закружи меня сильнее.
Для тебя я, дорогой,
С каждым часом веселею.
Песня закончилась. Разгоряченные танцующие заняли свои места.
— Да, с каждым часом веселею, — мрачно произнес крупный мужчина.
— А что же так мрачно? — заявила большая дама. — Песенка веселая, народ доволен.
Крупный мужчина поморщился и ответил:
— Народ, конечно, можно развеселить, но только после хлеба.
— Что он сказал? — громко спросила бодрая старушка.
— Мама, это не очень существенно, — ответила гламурная дама. — Он сказал, что перед весельем следует покушать хлеба.
— Как это покушать хлеба? И много? Это что, какая-то новая диета?
Большая дама, улыбнувшись, перебила бодрую старушку:
— Он имел в виду знаменитое выражение «хлеба и зрелищ».
— Поняла, поняла, — улыбаясь, отреагировала старушка. — Выражение древнее, но актуальное и поныне.
После небольшой паузы дедуля произнес:
— Это смотря как посмотреть на это выражение. Есть два варианта: сверху вниз или снизу вверх.
— Это вы что-то усложнили, — возразила большая дама. — Надо бы прояснить, что вы имеете в виду.
— Ничего сложного, всё очень просто, — ответил дедуля. — Сверху вниз — это когда выражение, то есть идея применяется для политики государства по отношению, так сказать, к народным массам. А снизу вверх — это когда сам народ требует: «Ты меня накорми, развлеки — тогда уж я буду доволен тобой, то бишь государством».
— Согласен с этой мыслью на все сто, — поддержал дедулю крупный мужчина. — Народ надо накормить и развлечь — тогда будет всеобщее удовлетворение. Народ будет доволен государством, а государство — народом. И не так, как у этого Откина. Устроил какие-то манифестации ночью. Идиотское зрелище! А главное — какой в этом смысл? Никакого.
— Нет, там кое-что есть, — резво произнес дедуля. — Припоминается, там у него от воздействия на организм из простых людей получаются наставники, что-то вроде человекообразных роботов.
— Робот-гуманоид, что ли? — спросил крупный мужчина.
— Может, и так, — ответил дедуля. — По
