«Ночники» для советской элиты
«Спасибо, Миша, Рая, что жизнь пошла другая…»
М. Звездинский
На подпольной советской эстраде был человек, резко и по многим факторам контрастирующий со своими коллегами по ремеслу. Судите сами — он, в отличие от остальных, практически не записывал домашних концертов, пленки с его песнями не гуляли по стране в неимоверных количествах. Но многие любители жанра знали маэстро в лицо. Жил артист широко и с размахом на доходы именно от исполнения «запрещенных песен», более того, часто давал концерты в московских ресторанах.
Поведение шансонье явно шло в разрез с «мэйнстримом» тогдашнего андеграунда: все прячутся по проверенным хатам и ночным ДК, строполя очередную программу, а он — пожалуйста! — на сцене выступает. Конечно, такие прогулки «по лезвию бритвы» частенько приводили его прямиком в… Республику Коми АССР, где тренированные парни из вологодского конвоя пытались наставить его на путь истинный, но он не унимался. Звали рискового парня Михаил Михайлович Звездинский (Дейнекин, р.1945).
Михаил Звездинский. Москва, 1989 г. Во время домашней записи на квартире коллекционера В. Я. Климачева.
О себе на официальном сайте и в многочисленных газетных публикациях артист рассказывает буквально следующее[53].
Детские и юношеские годы я провел в подмосковной Малаховке. С моим отцом мать познакомилась, когда он вернулся из Испании. Он был героем. Дружил с Кольцовым. И оба погибли в сталинских лагерях. Потом посадили и мать, как «врага народа» по 58-й статье, когда она была беременна мною. Собственно, я родился в тюрьме. Но меня спас старенький тюремный доктор, который знал бабушку еще до революции. Он подменил меня на мертворожденного младенца и вынес меня в своем саквояже. Вот так. Так что я, можно сказать, из династии политзаключенных. От отца мне достался «летчиский» шлем и полевая сумка, так что я, как правило, и был командиром-заводилой.
Меня воспитала бабушка — выпускница Смольного института для благородных девиц. О смерти деда, расстрелянного в сталинских лагерях, она умудрилась рассказать мне так, что я долго еще считал его живым. Потому что мудрая бабушка понимала, что стоит мне выйти во двор и сболтнуть чего лишнего, мы все можем оказаться под 58-й статьей. Мы все — это бабушка, мама, мои брат и сестра, и я. Поэтому она и включила элемент секретности — «дедушка был жив, но злодеи не должны были о нем знать». Оглядываясь на свое прошлое, я понимаю, какой замечательной была моя бабушка. Как многие русские женщины времен революции и войны, она потеряла любимого, но не утратила способности любить, и любовь свою она подарила мне.
Она подарила мне и радость общения с великими русскими писателями и поэтами. С ней мы часто играли в буриме, так что еще в раннем детстве я научился стихосложению. Став постарше, я понял, что мой дед — полковник-инженер царской армии, перешедший на сторону революции, которая впоследствии и убила его. Так мой дед для меня стал «Поручиком Голицыным».
Сохранилось лишь несколько его фотографий. Остальные были изъяты при многочисленных обысках. А эти бабушка спрятала в коробку от конфет и зарыла во дворе. Одна пожелтевшая фотография хранит воспоминание о двух юных влюбленных. Они сфотографировались как раз после помолвки. Еще одна фотография — дед в госпитале после ранения в 1914 году. Все говорят, что я на него похож. Еще бабушка спрятала несколько писем своего мужа. Все остальные были тоже изъяты. Дело в том, что все свои письма дед подписывал так:
«Целую нежно Ваши ручки, всегда влюбленный в Вас Поручик». ГПУшник, проводивший обыск, и слушать не желал, что подпись «Поручик» — это шутливое прощание деда еще со времен, когда он был юнкером. Она пыталась объяснить, что это был их секретный код влюбленных. «В Красной армии поручиков нет», — сказал тот, как отрезал. Письма подшили к делу, и они исчезли навсегда.
Время моей юности совпало с периодом оттепели. Молодежные кафе, выступления поэтов, джаз-клубы и джем-сейшны. Я закончил музыкальное училище по классу ударных, играл на барабанах, и джазовые вечера были нашим самым любимым времяпрепровождением.
Это был период творческого фонтанирования. Будучи еще совсем юным, я окончательно влез в тему Белого движения, написал романсы, которые вошли в «Белогвардейский цикл». «Поручик Голицын» был написан именно тогда. Да, многие из нас тогда расслабились, стали дышать, мыслить и говорить свободно. Оказалось, что все мы, охмелевшие от вседозволенности, слегка заблуждались…
Ну, сами посудите, разве мог я предположить, что хорошенькая девчонка, с которой я познакомился после концерта в кафе «Аэлита», окажется провокатором КГБ?
Как-то я решил спеть на публике «Поручика». Так было принято в молодежных кафе. Стоял микрофон, и кто хотел, тот и мог выступить. Вот и я взял гитару и спел свои первые романсы. Можете себе представить, как приятно было, что у тебя появились первые поклонники? Девчонка, как и я, обожала джаз. Она посещала все джем-сейшены. И как-то раз она предложила мне поехать в гости к ее друзьям, попеть под гитару. У выхода нас ждал «Зим», за рулем был ее брат. Не успели проехать и 500 метров, как раздался милицейский свисток, машина резко остановилась, вся компания дружно испарилась, и, пока я сообразил, в чем дело, было уже поздно. В угоне этой машины обвинили меня. Я пытался было объяснить, что, находясь на заднем сиденье, машину не угонишь, да еще с гитарой в руках, но мои объяснения их не интересовали. Их интересовал я, потому что «Поручик» не нравился властям. Так впервые мне дали понять, что я не то пою.
Мне бы усвоить этот первый урок, но молодость легкомысленна. И, став старше, я тоже не пытался быть осмотрительнее, пробовал стены на прочность собственной головой, но система оказалась прочнее.
Когда в первый раз оказался за решеткой, на стене камеры написал: «Тюрьма — продолжение жизни». Ясное дело, лучше не иметь этого печального опыта в своей жизни, но уж если от тюрьмы и от сумы никто не застрахован, то подобного рода опыт можно положить на стихи, что я и сделал. В итоге моя «Каторжанская тетрадь» очень часто пополнялась. Многое утрачено после обысков, но и того, что сохранилось, оказалось достаточным. Но и там я нередко улыбался. «Нэповский цикл», «Мадам», «Увяли розы» — все эти песни родились в «местах, не столь отдаленных». Без юмора было нельзя, пропадешь. А вот шуточную песню «Мальчики-налетчики» я написал к фильму «Республика ШКИД». Но цензура не пропустила, ведь я уже был «рецидивистом» (Песня «Мальчики-налетчики» звучит в фильме «На графских развалинах» (1957 г.), когда М. Звездинскому было 12 лет. — М.К.)
Так и бежал я по жизни, от остановки «Тюрьма» до следующей остановки «Зона». Четыре раза довелось мне путешествовать в «столыпинских» вагонах. И под стук колес родились многие песни, романсы и баллады.
В 70-е годы я устраивал в Москве «ночники» — собирал группу классных музыкантов, договаривался с директором ресторана и после закрытия заведения начинал эстрадную программу «для своих». На мои выступления собирались солидные люди, с деньгами, с положением в обществе: дипломаты, артисты. «Деловые», само собой, тоже заглядывали.
Где в СССР можно было потратить деньги? В ресторане только. Я же реагировал на спрос — предлагал шоу, сделанное на высоком профессиональном уровне, у меня даже варьете танцевало. Все были довольны.
В феврале 80-го года я записал две 90-минутные кассеты — «Свои любимые песни вам дарит Михаил Звездинский». Первую — с группой «Фавориты», вторую, с «Джокером», а буквально через месяц меня арестовали.
Столица же готовилась Олимпиаду встречать — чесали всех «частым гребнем», как говорится. Первый секретарь горкома партии Виктор Васильевич Гришин лично дал указание посадить меня. «Что это такое?! — орал. — По всем западным радиоголосам трубят — днем Москва коммунистическая, а ночью купеческая!» Органы выяснили, в каком кафе состоится очередной «ночник», блокировали все подходы к зданию и ждали начала операции. Карты спутал один из гостей. Подъезжая к ресторану, он засек милицейские машины и почувствовал засаду. Влетел в зал и предупредил меня. Я выскользнул из оцепления на машине, но меня все равно схватили. Судили по статье за частное предпринимательство. Следствие длилось почти год. Я за это время так надышался дымом! Хотелось провентилировать легкие. Поэтому, когда я прибыл в зону, решил позаниматься спортом. Нашел тихий уголок и начал разминаться — выполнять ката. Плавно, медленно… но одному побыть не удалось. Собралась толпа — глазеют, вопросы задают. Я объясняю — это атака слева. Блок — удар, блок — удар… А через три дня меня вдруг вызывают в оперчасть и предъявляют пачку доносов: так, мол, и так, пользуется авторитетом у заключенных, тренируется, готовится к перевороту на зоне. Еле отговорился, клятвенно пообещав начальству, что больше не сделаю ни одного движения.
