в ригелях. Голос полетел куда-то вниз, где поблескивала река. И Нюська отступила в удивленье.
Оборвался шум как-то сразу. После грохота на мосту совсем неслышным показался теперь стук колес.
— Он письмо мне прислал. — Наклонившись, девчонка порылась в рюкзаке, протянула конверт: — Вот. Тут и адрес его. Может, знаете?
Нюська молча взяла конверт. Тихо опустилась на лавку.
— Это рядом с вокзалом, сразу найдешь. — Из конверта достала вчетверо сложенный исписанный лист. Разложила на коленях. Стала читать.
Читала медленно, не отрывая глаз.
А состав с лесом спешил по залитой солнцем равнине. Мимо переездов и подстанций, мимо речушек и косогоров. И девчонка видела, как шпалы на насыпи, словно перекладины лестницы, вереницей убегали назад. Нюська сложила письмо, попросила тихо:
— Подари мне его.
— Зачем? — удивилась девчонка.
— Просто так, — опустила Нюська глаза. — На память.
Девчонка не отвечала.
— Ну да ладно, — Нюська вернула письмо. — Такое самой нужно.
Она помолчала. Поглядела на спутницу. На ее пыльные ноги, на облупленный нос, на цветы.
Потом, сунув руку в карман, достала зеркальце. Погляделась. Она была загорелая, с обветренными губами и сережками в ушах. Из того же кармана достала спичечный коробок. Выдвинула. В нем была пудра. Несколько раз Нюська провела ваткой по носу, задумалась…
…Когда товарняк с лесом подходил к Тайшету, уже полыхал закат и небо на востоке темнело. Мимо плыли окраинные домики, палисадники. То здесь, то там мерцали огни.
Девчонка стала собираться. С помощью Нюськи натянула рюкзак на спину, оправила платье, пригладила волосы. Нюська строго оглядела ее — платье измято, волосы встрепаны. Только цветы в руках хоть и привяли, а пахли нежно и сладко.
— Куда же ты такая? — сокрушенно сказала она. — И без платка, — и, сняв с головы свой, протянула девчонке.
— Ну что вы! — смутилась та.
— Надевай, надевай, — махнула рукой Нюська. — Да поскорей. Некогда.
Девчонка повязалась.
А состав, чуть сбавив ход, уже спешил мимо западной стрелки, мимо депо, мимо пыхтящего маневрового.
— Ну, пора, — сказала Нюська. — Улица сразу за вокзалом. Направо. Не заблудишься.
Девчонка с букетом опустилась на ступени.
— Ну, прыгай! Вперед прыгай! — скомандовала Нюська.
И девчонка ловко спрыгнула. Пробежав, остановилась. Помахала рукой.
А состав уходил все дальше и дальше. И на его последней, тормозной площадке уезжала Нюська-кондукторша. Она стояла, подняв оброненный девчонкой красный цветок, и думала: «Красивый какой… Да ведь это же марьин цвет! Их так много вокруг… А я и не видела…»
ЧАБАНКА ДУСЯ
I
— Теть Дусь! Вставай давай! Я за силосом поехала! — слышит Дуся сквозь дрему грубоватый голос Галины. Потом та громко топает по полу мимо койки. — Еще пять штук окотилось, одна двойня. Я их в первый тепляк снесла. — Дуся слышит, как хрустит брезентовый плащ, это Галька одевается в дорогу. — Краска вся вышла, метить нечем. Я двух последних тряпочками пометила. Двести пятый и двести шестой. — Она все не уходит. Все что-то топчется. — Витька вернется, пускай сена на баз свезет. Ну вставай, теть Дусь, вставай! — И дверь тяжко хлопает.
Потом за стеной глухо слышится: «Но-о…», скрип полозьев по мерзлой земле, и все стихает. Глухая тишина вокруг, как на том свете. Дуся лежит еще минуту, чувствует, как ноют ее старые, изношенные работой руки. Так бы и уснуть сейчас — одной, в тишине, навсегда прилипнуть к теплой подушке. Но эта мертвая тишина почему-то все больше гнетет ее, все тревожит. Еще не проснувшись, она садится и механически застегивает пуговицы на жакете, зачесывает волосы круглой гребенкой. В избе рассветный сумрак, окно бело, как и час назад, — уж лучше б совсем не ложиться, не каменеть бы телом. Она с трудом поднимается, наперед уже зная, что кости ее в деле разомнутся, и шаркает к печке вязаными носками. Снимает с плиты горячие, пахнущие кирзой сапоги. Пока, прислонясь к теплому боку печки, натягивает их, высохшие, твердые, окончательно просыпается, голова яснеет. И все мысли, все заботы разом возвращаются к ней, обступают. Она глядит на ходики на стене — пора задавать корму маткам, и концентрату пора задать тем тяжелым, что в третьем загоне, что должны дать двойни. Дуся стягивает с веревки серый платок, тряхнув им, повязывает потуже. «И тепляки протопить надо, три ягненка тонкорунных совсем что-то хворые, овечки окотили их прошлой ночью на базу, прямо на снег, а Галька, видать, не сразу подобрала, и их прохватило на холоду. Вот что значит не местной породы. И когда только Витька вернется с ветеринаром — его отпусти только». У двери Дуся надевает толстый стеганый ватник. «Нет, у Витьки душа об овечке нисколь не болит. Мальчишка он, да к тому же киномеханик. А механик он и есть механик. Нашли кого присылать в помощники в такое-то время. Он сюда только из-за Гальки и согласился, совсем присох к ней, кутенок». Дуся толкает войлочную обивку двери и выходит наружу, на зябкий утренний холод.
Вокруг широко и могуче высились горы, отроги Чуйских хребтов. И кошары, и бревенчатые тепляки под соломой казались игрушечными на пологом, буром их склоне. А часть отары, что ночевала поодаль, на базу, слабо различалась серым пятном. Дуся шагала теперь к загону. Просторное небо над головой, по-весеннему свежее и холодное, розовело, оттаивало с того краю, где должно подниматься солнце. Днем солнце уже припекало, и снег по горам истаивал, обнажал медвежьи крутые бока. Но в каждой складке и по ущельям еще упрямо держался и все цеплялся за землю-матушку белыми пальцами. И по ночам сжимал ее крепко-накрепко. Дуся шла по мерзлой земле, на ветру, на сквозном просторе, все выше, к загонам. Воздух был ясен и чист. Так ясен, что щетина тайги на вершине горы просвечивала насквозь и было видно каждое деревцо.
Под сапогами ломался хрупкий ледок. Дуся шла вдоль пустых долбленых колод, вдоль загонов, к сараям. Пока прибавления не замечала. Суягные, толстобокие овцы, завидев ее, тяжело поднимались с земли и, резко вскрикивая, спешили следом вдоль прясел. И объягнившиеся худые овечки с красными метками номеров на спинах, толкая друг друга, тоже катились вслед серой волной.
— Сейчас, миленькие, сейчас, — бубнила Дуся, шагая мимо.
И они отставали, замирали, просунув морды сквозь прясла, и жадно глядели, как она хлопочет в сарае и под навесом, как громыхает там чем-то, как тяжело таскает к колодам полные ведра и рассыпает корм. До них то и дело доносился ее певучий знакомый голос:
— Сейчас, миленькие, сейчас.
Потом скрипели петли ворот то в одном, то в другом загоне, и
