хотел поймать ее руку.
— Я ведь что пришла-то, — она поглядела на его босые ноги в галифе и на свои рядом. — Я сказать вам хотела… Вас ищут везде… С утра война началась…
Он мгновение еще лежал. Она застыла вся в напряжении.
Вдруг он вскочил. Сразу во весь рост. Метнулся в угол за сапогами. Схватил со стены ружье, планшет схватил, робу свою. Кинулся к двери, пинком распахнул ее. И замер вдруг на пороге в светлом проеме. Обернулся к ней, залитый солнцем, красивый и молодой, улыбнулся задумчиво:
— Чудная ты все-таки, Евдокия, честное слово, — и исчез. Захрустел по тайге.
А ей остался только свет в лицо да зелень; только солнце в глаза.
IV
В гору, на перевал, лошадь шла медленно, шагом. Дуся жалела ее, не гнала, чувствовала ногами горячие, потные ее бока, хотя поскорее хотелось увидеть сверху, с перевала, вечную, с детства родную картину. Эту картину она помнила разной: и в белую зиму, и в лето. Вот и теперь она открывалась ей сызнова.
За перевалом лежала внизу долина Семы в каменных берегах, и вдоль реки разноцветные крыши Талицы и огородики, которые лезли прямо на гору. Лучи солнца ласкали долину, и сверху она, как чаша, была полна дрожащего теплого марева. И цинковые крыши на доме правления и на клубе сияли сквозь это марево, как новенькие монеты. А там вон, на дальнем конце села, Дуся увидела свой дом под розовой крышей. Она всегда сразу находила его, даже если был дождь или снег.
Сейчас над крышей стоял легкий дым, и у Дуси на сердце стало тепло. Это, наверно, Егор дома, сын. Сноха в этот час в школе, внучка в садике, а это, конечно, он. У него отпуск с шестого. Давно Дуся не видела своего сына. Давно не говорила с ним.
— Ну, давай, голуба, — она дернула поводья — Приехали уж почти.
На дороге по селу шныряли грязные куры. От крайних дворов с лаем бросились под ноги лошади две собаки. Дуся крикнула весело: «Это что ж! Своих не узнали?!» И они отстали, завиляли хвостами. И до чего ж хорошо собаки голоса запоминают!
По селу, в правление, Дуся ехала шагом, здоровалась на все стороны. Замечала все перемены за эту неделю. Чечневы наличники разукрасили. Ивлевым привезли семенную картошку в мешках. Все у всех шло по-людски. Скоро уж начнут копать огороды, сажать картошку. А Дуся и непричастна вроде бы к этому, к этой извечной сельской заботе. Она все со скотом, со скотом, отару не бросишь. Так она думала, покачиваясь в седле и радуясь, что наконец она дома, в своем селе, и может пробыть тут до вечера.
У правления стояли два «газика». Старый, зелененький, был председательский, его Дуся сразу узнала. Другой был чужой, бежевый, кажется, исполкомовский. В раскрытой дверце его сидел незнакомый щекастый шофер и, переломив о колено двустволку, прищурясь, разглядывал дуло. И Дуся сразу заволновалась. Забытая было тревога опять охватила ее. Она всегда раньше знала, что Чернов был в ней уверен, рассчитывал на нее, и с гордостью думала, что она-то не подведет. А теперь вон как все оборачивалось. Слезая с седла, она увидела за одним окном кабинета председательский затылок, а за другим чью-то лысину — и вовсе расстроилась. А может, уж и пойти на сто пятнадцать? Только затребовать ветврача, а то он все сидит во втором отделении. И лошадь надо еще одну, и цистерну еще под воду. И чтоб автолавка с товаром мимо не проезжала, чтоб не гонять лошадей в село за чаем и за мукой.
По давней чабанской привычке она привязала лошадь у самого входа, уздой за перила, чтоб в любой момент видеть ее из окна. Поднялась по широким цементным ступеням и потянула синюю дверь с тугой, скрипучей пружиной.
Внутри пахло сыростью, затхлостью, и каждый шаг гулко раздавался по длинному коридору. И отчего это во всех учреждениях такой запах держится, неприятный какой-то, казенный! Ну чтобы тут печки-то протопить как следует да форточки пооткрыть! Дуся не торопясь шагала мимо разных дверей, мимо знакомых плакатов и стендов по стенам, мимо еще новогодней газеты. Вот по синей бумаге белым — соцобязательство на этот год, по всем отделениям. И Дусин баран, круторогий такой, нарисован был самым первым, очень красиво, напротив ее фамилии. Не баран, а прямо бык какой-то, производитель. Ну а ниже уж все остальные шли, все мельче и мельче, в соответствии с цифрой процента. Дуся остановилась у председательской двери. Услышала внутри чужой монотонный и недовольный голос. Душа ее была не на месте. И она ее успокоила: надо все-таки согласиться на сто пятнадцать. И с этой мыслью она постучала в дверь и вошла.
В большом кабинете, что всеми тремя окошками выходил на улицу, сидел за столом Чернов в аккуратно связанном сером свитере и с такими же серыми от седины волосами. И лицо его — Дуся это сразу заметила — было тоже серое, будто потерянное. Тут же, в сторонке, сидела и Валя, молоденькая такая бухгалтерша — председатель месткома, с высокой прической и круглым капризным личиком. Щеки ее горели, она не мигая смотрела куда-то в угол, будто вокруг нее никого не было, будто и не сидел напротив этот инструктор из райкома.
— Здрасьте, — сказала Дуся от двери, стоя на красной ковровой дорожке, не смея еще оглядывать постороннего человека, который сидел у окна, против света.
— Здравствуй, — сказал Чернов, мельком взглянув на нее, и опять опустил глаза. — Вот это и есть наша Трынова. Евдокия Ивановна, старший чабан первого отделения.
Дуся сразу смекнула, что дело будет серьезное, раз Чернов ее так величает.
— Здравствуйте, Евдокия Ивановна, — ласково произнес посторонний, видно новый уполномоченный, потому что Дуся его не знала. Был он в сером костюме и галстуке, и охотничьи резиновые сапоги были спущены как можно ниже. — Здравствуйте, — он хотел было встать и пожать Дусе руку, но почему-то не встал, помедлил, покашлял в кулак: — Это что у вас, Евдокия Ивановна, с руками?
Дуся не поняла сперва, взглянула на свои синие руки и смутилась:
— Да так это… Краска. Ягнят метила… — она не знала, куда девать их, то ли за спину, то ли в карманы. — Отшоркаются в работе, — и засунула в плюшевые рукава, как на морозе
Уполномоченный понимающе закивал, спросил живее:
— Ну, а как работа у вас идет? Ни в чем не нуждаетесь?
— А в чем же нуждаться? — сказала Дуся. — Ни в чем
