— Сказала бы, что плавать не умеешь, мы бы не поперлись в такую даль.
— Умею.
— Ну-ну, дыши.
До того берега мне никогда не добраться. На своем озере я никогда так далеко не заплывала. А может, Пшеничный нарочно заманил меня вглубь, чтобы избавиться? Может, ему кажется, что если меня не будет, то никто никогда не узнает, что случилось в колхозе?
Что, сердце, не хочется оказаться на дне? Так и норовишь выскочить из груди. Напрасно стараешься, ты не птица, в небо не улетишь.
— Скажи по правде, ты один приехал?
— А тебе кто — Богданов нужен?
— Нет.
— Ну, раз нет, он там и остался.
— А если…
— Не разговаривай, дыши. До берега совсем немного осталось.
Забо— отится… Ладно, товарищ кинорежиссер, заключительный кадр с одинокой фигурой пловца, на фоне синей глади озера, отменяется.
Моя мещанская душа жаждет хэппи энда. В последнем кадре оставьте желтый песок, несколько сосен, уберите посторонних и крупным планом -усталую, но довольную парочку.
— Вставай, дно уже. Ух, черт! Топкое!
— И такому спасибо.
— Бр-р, ненавижу ваши болота. Как вы тут всю жизнь живете? То ли дело море.
— У нас и море имеется. Маркизова лужа называется.
— Узнаю питерский патриотизм. Приобщаюсь. Сейчас все ноги осокой перережем — восторг. В болотной жиже по уши забрызгаемся — красота. В забор уперлись. Его как, тоже считать местной достопримечательностью?
— Попробуем обойти. Все заборы где-нибудь кончаются.
— Смотри, дыра выломана. Рванем?
— В чьем-нибудь огороде окажемся?
— Извинимся, что не во фраках, и спросим, как пройти к остановке.
Вот и хозяин с лопатой. Зыркнул мутными глазами на мою фигуру. Выпроваживает с огорода как преступников. На губах у Пшеничного кривая усмешечка, будто в зоопарке увидел что-то непристойное.
Песок остыл. Пляж опустел. Девчонки давно уехали. И на песчаном бугре валяется одинокое пестрое платье. Ветер треплет его, осыпает пылью…
Нет!!! Верните съемочную группу! Не желаю ничего знать про колхозные тайны! Хочу киношного чуда! Хочу киношного счастья!
Заключительный кадр. Он и она сидят на песчаном бугре. Она задумчиво жует соломинку. Он снимает пиджак и смущенно укутывает ее плечи.
— Пшеничный, айда наперегонки до трамвая! Догоняй!
Вот он самый счастливый момент в моей первой любви. Я должна запомнить его каждой клеточкой тела. Потому что больше у нас никогда ничего не будет.
День, ночь — первые.
Сколько же может длиться ночь? Год? Столетие? Опять жужжат проклятые! «Звери алчные, пиявицы ненасытные!» Нет, с ума можно сойти: человек землю покорил, собак в космос послал, а таким мелким тварям позволяет себя мучить.
— Нин, ты спишь?
— Не-а.
— Комары?
— Угу.
— Знаешь, что я придумала? Давай подвесим над головой платье, завяжем его у горла и спрячем голову под получившийся колокол.
— Давай.
Теперь вроде меньше жужжат. Зато сон окончательно ушел. Может, верблюдов посчитать? Пе-ервый верблюд иде-ет, второй верблюд иде-ет… Первый верблюд большой, голова презрительно вскинута, грива мелко завита. На Ларку похож. Второй верблюдик одногорбый, с модной челкой. Идет, пританцовывает — Ритка. Тре-етий верблюд иде-ет. Сам по себе. У него опущена голова, и кажется, что он больше всех нагружен.
И весь караван иде-ет…
Пе— ервый верблюд иде-ет. Ко мне в колхозе пристроился очень симпатичный верблюдик: на стройных ножках, с золотистой гривой, заплетенной в косу.
— Нин, жестко на досках. Давай мы на мое одеяло вместе ляжем, а твоим укроемся.
— Давай.
— Нин, ты спишь? Зря мы Лашу в свою бригаду взяли. Помнишь, за нее даже в школе мамочка приходила убирать.
— Не будет работать — не надо, тебе-то что? Пусть Ник. Мих. за ней смотрит.
Шесто— ой верблюд иде-ет… Толстый. С огромными желтыми зубами. Того и гляди, в кого-нибудь плюнет.
И весь караван иде-ет…
— Нин, представляеешь, как там Лаша на отмеренных двух досках и одной щели помещается.
— Ага, да еще через занавеску от мальчишек.
— Ей за это нужно еще одну доску и одну щель прибавить.
— Еще чего! Она специально туда легла, чтоб чужие записочки читать. Спи.
— Сплю.
— Спишь?
— Угу. Слушай, Нин, а вдруг мы над Лашей смеемся, а сами не справимся с колхозной работой?
— Справимся.
— Мы же ничего не умеем.
— Другие тоже ничего не умеют. Спи. Давай на кошку?
— Давай. Кошка сдохла, хвост облез…
— …Кто слово скажет, тот ее и съест!
Хорошо как, что меня Нина выбрала! Да еще и с первым нарядом повезло: телят пасти — это ж одно удовольствие! Завтра выглянет солнце, пойдем на луг, расстелем одеяло — позагораем. Морды у телят симпатичные, вокруг цветы, бабочки… Первый теленок идет, второй теленок идет, третий те…
— Эй, где тут четвертая бригада из 8 «б»? Подъем!
— На завтрак?
— Какой завтрак в полшестого? Вас велено на ферму выгнать!
— А вы кто такие?! Раскомандовались! Не смейте стаскивать одеяло!
— Мы дежурные по кухне.
— Ах, по кухне?! Видали, как «ашники» пристроились!
— А ну, несите кофе в постель!
— Со сливками!
— С пирожными!
— Как же, с «пирожными»! Держите карман шире! Вот по куску хлеба с сыром, и на ферме молока дадут. Ну, шагом марш!
— Бр-р, холодрыга. Рит, ты куртку наденешь?
— Угу. Гляньте-ка на свои физиономии! Во распухли! Что вдоль, что поперек!
— Думаешь, сама красавица?
— Я-то? Я ничего, я морду полотенцем завернула.
— Дождь… Может, телят в дождь не пасут, они простудятся?
— А ты в дождь ешь? Не простужаешься?
— Ой, девчонки, Лашу разбудить забыли!
— Иди теперь ее свищи! Она, поди, всю мальчишескую половину под себя подмяла.
— Нехорошо над физическими недостатками смеяться.
— Ну, раз ты, Ларуся, такая идейная, иди и буди Лашу.
Здорово в такую рань бригадой на работу шагать! Кажется, что вместе можно не только с телятами справиться, а и с быками.
— Глянь-ко, бабоньки, кто к нам пожаловал!
— Какие хорошенькие, да молоденькие, просто куколки.
— И все в штанах. Сразу видать — городские.
— Нате-ко, мы вам молочка нацедим. Парное-то, небось, никогда не пили?!
Неприятное какое парное молоко. Тепловатое и коровьем телом пахнет. Каннибальское от него ощущение. Никак не допить. И оставить неудобно…
— Маньк, ты которых берешь?
— А вот стриженую и беленькую с косой.
— А мне вот эта здоровущая по нраву. Вон сиськи какие! Как у бабки Тимотихи! Ну, кто с ней в паре? Ты, чтой ль, глазастая?
— А мне чего ж, эту кудрявую и маленькую брать? Ты чего капелюха такая? Ешь, чтой ли, плохо? На-ко вот еще молочка.
Телята и вправду хорошенькие! Только грязные очень. И ушки пробиты дырками. Наверно, им больно было, когда кололи. Как же их из хлева выгнать? Не прутьями же хлестать? Может, хлебом поманить?
— Чего глядите? Гоните их! Прутом, прутом-то! Пошли! Пошли! Ишь, притеплились в закутке! Гоните, девки, бойчей!
— Куда гнать?
— Вон, девчата, поле видите? Залыс-гора называется, там пасти и будете. Я к вам в двенадцать подойду, пойло поднесу, помогу по первости перегнать.
— Нин, а вдруг мы их потеряем? Пересчитать бы надо.
— Как их сосчитаешь? Вон какое стадо!
— Нин, смешное название «залыс-гора», да? Будто залысины на лбу у леса.
— Угу. Хорошо, что от фермы далеко, не видно, как мы работаем.
— Нин, давай я все-таки вперед забегу и пересчитаю.
— Валяй.
Два, четыре, шесть… То сбиваются в комок, то раскатываются, как орехи. Все время разное число получается. Боюсь, разбредутся в разные стороны — не соберешь.
— Нин, как бы нам не пришлось бегать вокруг них весь день и лаять.
— Не валяй дурака! Трава сырая, как на такую сядешь?
— Давай мою куртку подстелем, а твоей укроемся.
— Угу.
— Нин, а вдруг они в лес рванут. Где мы их будем искать?
— Да сядь ты, не вскакивай. Капли из-за тебя за шиворот затекают.
— Ну что это за работа?! Сидишь себе, телята смирные, траву жуют… Наши там под дождем капусту полют, а мы…
— Зато они четыре часа повкалывают и на боковую, а нам тут целый день торчать. Вон у меня уже все брюки на коленках промокли.
— Хоть бы книгу взяли с собой почитать.
— А ты мне расскажи что-нибудь. Лариски говорят, что ты законно рассказываешь.
— Достоевского «Братья Карамазовы» хочешь?
— Валяй.
— Ой! Что это они?
— Кто?
— Да телята! Встали в кружок, будто сговариваются о чем-то. Это их, наверно, Коричневый баламутит.
— Сама баламута! Сядь, из-за тебя куртка слетела!
— Нинка! Они к лесу рванули! Все как один! Потеряются!
— Куртку возьми!
— Их надо до леса перехватить, там они разбредутся— ни за что не найдем!
— Попадет нам! Скажут — проворонили!
— Сто-ой!
— Сто-ой!
— Здорово они бегают! Маленькие, а такие шустрые! Жаль, что они в колдуны не понимают: запятнали бы одного, он замер, потом другого, третьего…
