«Совершенно секретно
СОВЕТ МИНИСТРОВ СССР товарищу СТАЛИНУ И.В. 3 января 1947 г. № 082/А.
Представляю при этом справку о зафиксированном оперативной техникой 31 декабря 1946 года разговоре Гордова со своей женой и справку о состоявшемся 28 декабря разговоре Гордова с Рыбальченко.
Из этих материалов видно, что Гордов и Рыбальченко являются явными врагами Советской власти.
Счел необходимым еще раз просить Вашего разрешения арестовать Гордова и Рыбальченко.
Абакумов».
«Совершенно секретно
СПРАВКА
28 декабря 1946 года оперативной техникой зафиксирован следующий разговор Гордова с Рыбальченко, который, прибыв в Москву проездом из Сочи, остановился на квартире Гордова.
Р. - Вот жизнь настала, — ложись и умирай! Не дай бог еще неурожай будет.
Г. — А откуда урожай — нужно же посеять для этого.
Р. — Озимый хлеб пропал, конечно. Вот Сталин ехал проездом, неужели он в окно не смотрел. Как все жизнью недовольны, прямо все в открытую говорят, в поездах, везде прямо говорят.
Г. — Эх! Сейчас все построено на взятках, подхалимстве. А меня обставили в два счета, потому что я подхалимажем не занимался.
Р. — Да, все построено на взятках. А посмотрите, что делается кругом, голод неимоверный, все недовольны. "Что газеты — это сплошной обман", — вот так все говорят. Министров столько насажали, аппараты раздули. Как раньше было — поп, урядник, староста, на каждом мужике 77 человек сидело, — так и сейчас! Теперь о выборах опять трепотня началась.
Г. — Ты где будешь выбирать?
Р. — А я ни х... выбирать не буду. Никуда не пойду. Такое положение может быть только в нашей стране, только у нас могут так к людям относиться. За границей с безработными лучше обращаются, чем у нас с генералами!
Г. — Раньше один человек управлял, и все было, а сейчас столько министров, и — никакого толку.
Р. — Нет самого необходимого. Буквально нищими стали. Живет только правительство, а широкие массы нищенствуют. Я вот удивляюсь, неужели Сталин не видит, как люди живут?
Г. — Он все видит, все знает.
Р. — Или он так запутался, что не знает, как выпутаться?! Выполнен первый год пятилетки, рапортуют,—ну что пыль в глаза пускать?! Ехали мы как-то на машине и встретились с красным обозом: едет на кляче баба, впереди красная тряпка болтается, на возу у нее два мешка, сзади нее еще одна баба везет два мешка. Это красный обоз называется! Мы прямо со смеху умирали. До чего дошло! Красный обоз план выполняет!.. А вот Жуков смирился, несет службу.
Г. — Формально службу несет, а душевно ему не нравится.
Р. — Я все-таки думаю, что не пройдет и десятка лет, как нам набьют морду. Ох и будет! Если вообще что-нибудь уцелеет.
Г. — Безусловно.
Р. — О том, что война будет, все говорят.
Г. — И ничто нигде не решено.
Р. — Ничего. Ни организационные вопросы, никакие.
Г. — Эта конференция в Париже и Америке ничего не дала.
Р. — Это сплошное закладывание новой войны. А Молотова провожали как?
Г. — Трумэн ни разу Молотова не принял. Это же просто смешно! Какой-то сын Рузвельта приезжает, и Сталин его принимает, а Молотова — никто.
Р. — Как наш престиж падает, жутко просто! Даже такие, как негры, чехи, и то ни разу не сказали, что мы вас поддерживаем. За Советским Союзом никто не пойдет...
Г. — За что браться, Филипп? Ну что делать, е... м... что делать?
Р. — Ремеслом каким что ли заняться? Надо, по-моему, начинать с писанины, бомбардировать хозяина.
Г. — Что с писанины — не пропустят же.
Р. —Сволочи, е... м...
Г. — Ты понимаешь, как бы выехать куда-нибудь за границу?
Р. — Охо-хо! Только подумай! Нет, мне все-таки кажется, что долго такого положения не просуществует, какой-то порядок будет.
Г.—Дай бог!
Р. — Эта политика к чему-нибудь приведет. В колхозах подбирают хлеб под метелку. Ничего не оставляют, даже посевного материала.
Г. — Почему, интересно, русские катятся по такой плоскости?
Р. — Потому что мы развернули такую политику, что никто не хочет работать. Надо прямо сказать, что все колхозники ненавидят Сталина и ждут его конца.
Г. — Где же правда?
Р. —Думают, Сталин кончится, и колхозы кончатся...
Г. —Да, здорово меня обидели. Какое-то тяжелое состояние у меня сейчас. Ну, х... с ними!
Р. — Но к Сталину тебе нужно сходить.
Г. — Сказать, что я расчета не беру, пусть меня вызовет сам Сталин. Пойду сегодня и скажу. Ведь худшего уже быть не может. Посадить они меня, не посадят.
Р. — Конечно, нет.
Г. — Я хотел бы куда-нибудь на работу в Финляндию уехать или в скандинавские страны.
Р. — Да, там хорошо нашему брату.
Г. — Ах, е... м... что ты можешь еще сказать?!
Р. — Да. Народ внешне нигде не показывает своего недовольства, внешне все в порядке, а народ умирает.
Г. — Едят кошек, собак, крыс.
Р. — Раньше нам все-таки помогали из-за границы.
Г. — Дожили! Теперь они ничего не дают, и ничего у нас нет.
Р. — Народ голодает, как собаки, народ очень недоволен.
Г. — Но народ молчит, боится.
Р. — И никаких перспектив, полная изоляция.
Г. — Никаких. Мы не можем осуществить лозунга: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" Ни х... все пошло насмарку!
Р. — Да, не вышло ничего.
Г. — Вышло бы, если все это своевременно сделать. Нам нужно было иметь настоящую демократию.
Р. — Именно, чистую, настоящую демократию, чтобы постепенно все это делать. А то все разрушается, все смешалось — земля, лошади, люди. Что мы сейчас имеем? Ни земли, ни школ, ни армии, ничего нет. Это просто какая-то тупость! Зачем нам нужны министры?
Г. — А людей честных стало меньше.
Р. — Гораздо меньше стало. А цены сейчас какие ужас! Как собак на аркане тянут на работу. Так сейчас все работают, сейчас никто на заводах как следует не работает.
Г. — Да потому, что работают не добровольно, всех принуждают.
Р. — А возьми деревню — очень много земли пустует.
В тот же день Рыбальченко выехал из Москвы к месту своего жительства в Куйбышев.
Абакумов».
«СПРАВКА
31 декабря 1946 года оперативной техникой зафиксирован следующий разговор между Гордовым и его женой Татьяной Владимировной.
Г. — Я хочу умереть. Чтобы ни тебе, никому не быть в тягость.
Т.В. — Ты не умирать должен, а добиться своего и мстить этим подлецам!
Г.— Чем?..
Т.В. — Чем угодно.
Г. — Ни тебе, ни мне это невыгодно.
Т.В. — Выгодно. Мы не знаем, что будет через год. Может быть, то, что делается, все к лучшему.
Г. — Тебе невыгодно, чтобы ты была со мной.
Т.В. — Что ты обо мне беспокоишься? Эх, Василий, слабый ты человек!
Г. — Я очень много думал, что мне делать сейчас. Вот когда все эти неурядицы кончатся, что мне делать? Ты знаешь, что меня переворачивает? То, что я перестал быть владыкой.
Т.В. — Я знаю, плюнь ты на это дело! Лишь бы тебя Сталин принял.
Г. — Угу. А с другой стороны, ведь он все погубил.
Т.В. — Может быть, то, что произошло, даже к лучшему.
Г. — А почему я должен идти к Сталину и унижаться перед... (далее следуют оскорбительные и похабные выражения по адресу товарища Сталина).
Т.В. — Я уверена, что он просидит еще только год.
Г. — Я говорю, каким он был (оскорбительное выражение), когда вызвал меня для назначения... (оскорбительное выражение), плачет, сидит жалкий такой. И пойду я к нему теперь? Что — я должен пойти и унизиться до предела, сказать: "Виноват во всем, я предан вам до мозга костей", когда это неправда. Я же видеть его не могу, дышать с ним одни воздухом не могу! Это (похабное выражение), которая разорила все! Ну как же так?! А ты меня толкаешь, говоришь, иди к Сталину. А чего я пойду? Чтобы сказать ему, что я сморчок перед тобой? Что я хочу служить твоему подлому делу, да? Значит, так? Нет! Ты пойми сама!
Т.В. — А тогда чего же ты так переживаешь?
Г. — Ну да, сказать, что хочу служить твоему делу? Для этого ты меня посылаешь? Не могу я, не могу. Значит, я должен себя кончить политически. Я не хочу выглядеть нечестным перед тобой. Значит, я должен где-то там все за ширмой делать, чтобы у тебя был кусок хлеба? Не могу, у меня в крови этого нет. Что сделал этот человек — разорил Россию, ведь России больше нет! А я никогда ничего не воровал. Я бесчестным не могу быть. Ты все время говоришь — иди к Сталину.
Значит, пойти к нему и сказать: "Виноват, ошибся, я буду честно вам служить, преданно". Кому? Подлости буду честно служить, дикости?! Инквизиция сплошная, люди же просто гибнут! Эх, если бы ты знала что-нибудь!
Т.В. — Тогда не надо так все переживать.
Г. — Как же не переживать, что же мне делать тогда? Ты думаешь, я один такой? Совсем не один, далеко не один.
Т.В. — Люди со своими убеждениями раньше могли пойти в подполье, что-то делать. Такое моральное удовлетворение было. Работали, собирали народ. Они преследовались за это, сажались в тюрьмы. А сейчас заняться даже нечем. Вот сломили такой дух, как Жуков.
