– Ты-то, конечно, не знал его толком, – сказала тетя Элис. – Он был такой чудесный мальчик. Но ты-то не знал его совсем, а теперь уж поздно. Негодник ты вообще, Шем. Не думай, что я когда-то забывала об этом хотя бы на минуту. Но зато какой писатель, черт возьми! Какой писатель!..
– Уж даже и не знаю, что на это ответить.
– А ты ничего не отвечай, только все испортишь. Ты лучше спроси меня, что я сейчас читаю.
Я спросил. И тетя Элис целый час без остановки рассказывала мне. Она совсем не нуждалась в собеседнике. Ей просто нужен был кто-то, перед кем она могла выговориться. И смерть Джозефа не была тому помехой. И я подходил на эту роль, как подошел бы любой другой, каких бы чувств при этом ни испытывал. В этом я, конечно, не мог ее провести – она прекрасно знала, что у меня на душе. И это было своеобразной ценой, которую мне полагалось заплатить. За возможность пожить в ее доме, за частое нежелание поддерживать отношения, за длительный простой в моем писательском труде, за мои вечные проблемы с женами, за все мои промахи, заблуждения и ошибки. Тетя Элис, как всегда, умудрилась на помнить мне обо всем этом, не прибегая к словесной форме. Она была для меня эдаким волшебным зеркальцем правды. Она была тем, что оголяло мою совесть, лишая меня возможности игнорировать ее. Она словно тыкала меня носом в эту совесть, так как сам я, по ее мнению, был на это неспособен, потому что не представал в ее глазах настоящим мужиком, хотя и был гениальным писателем.
После пары часов этих ее словесных излияний подошло время обеда, и тетя Элис сказала, что должна пойти приготовиться, пообещав также заглянуть в мою комнату. Алкоголь у меня к тому времени уже выветрился, и я чувствовал слабость, вялость, апатию и головную боль.
Я поднялся в свою комнату на втором этаже в дальней части дома. Там меня ждали канареечно-желтые обои в тоненькую полосочку, постель с белым пуховым одеялом и желтыми подушками, ночной столик и комод. Мои рубашки и брюки Конни повесила в шкаф, а содержимое рюкзака выпотрошила в комод. При виде постели я сразу понял, как вымотался. Хронический недосып продолжал сказываться, даже несмотря на то, что я все-таки недавно прикорнул в отеле, а от перспективы провести несколько часов за обеденным столом с тетей Элис меня и вовсе покинули последние силы.
Я присел на постель. Рядом на тумбочке стоял телефонный аппарат. Я вспомнил, что обещал Ви позвонить Палмеру насчет завещания, но делать это сейчас было некрасиво, выглядело бы так, словно меня не волнует смерть Джо, а интере суют только деньги. Такой неверный шаг мог бы допустить только кто-нибудь вроде Ви. Мне хватило ума воздержаться от этого звонка. Но трубку я все же снял и набрал номер клиники «Энок Уайт». С бешено колотящимся сердцем, обливаясь потом, я ждал, гадая, доведется ли мне услышать сегодня в трубке голос Клотильды…
На мой звонок ответила сестра Данн – я звонил так часто, что знал уже всех медсестер по голосам.
– Клиника «Энок Уайт».
– Здравствуйте, это мистер Розенкранц. Я бы хотел поговорить со своей женой, если можно.
– У нас сейчас обед, и пациенты не могут принимать телефонные звонки. Телефонные звонки принимаются только с двух до четырех часов дня.
Я посмотрел на часы – они показывали шестнадцать тридцать. Стало быть, в Калифорнии сейчас тринадцать тридцать. Но мне необходимо было поговорить с Клотильдой. Сказать ей мне было, в общем-то, нечего, но мне бы очень полегчало, если бы я услышал сейчас ее голос.
– Но сейчас уже полвторого, всего полчасика осталось, – сказал я.
– Извините, мистер Розенкранц, но это невозможно.
– Хорошо, тогда могу я поговорить с директором Филипсом?
– Он тоже сейчас на обеде. Но вы можете оставить для него сообщение.
Вздохнув, я сказал:
– Да. Я просто хотел сообщить ему, что на соблюдение всех законных процедур уйдет время, но деньги будут. Ему не нужно ничего предпринимать до моего возвращения в Калифорнию.
– Хорошо, я ему передам, – проговорила она. Такие сообщения она передавала от меня уже несметное множество раз. И другие сестры тоже.
– До свидания, – сказал я, не зная, что еще прибавить.
– До свидания, – попрощалась со мной сестра Данн и повесила трубку.
Я сидел на постели, понуро повесив голову. Надеясь как-то расшевелить себя эмоционально, даже попытался снова вызвать у себя перед мысленным взором образ Джо, ударяющегося затылком о кухонную стойку и падающего на пол, но был уже так измучен морально и физически, что эти воспоминания меня больше не трогали. Тетя Элис высосала из меня последние душевные силенки. Я просто упал на постель и продрых весь обед, всю ночь и почти все утро, но даже после этого не почувствовал никакого прилива сил, и мне очень не хотелось вылезать из постели. Но из постели меня вытащила Конни – постучав в дверь и сообщив, что в дом приехала полиция.
Глава 14
Это были уже знакомые мне детектив Хили и детектив Добрыговски, и я, конечно же, не должен объяснять вам, как «обрадовался» такой встрече. Конни крутилась возле них – видимо, боялась, как бы чего не сперли. Они же все время улыбались и пробовали заводить с ней какие-то разговоры. Выйдя к ним, я сначала постоял на верхней ступеньке, собираясь с духом и лихорадочно соображая. Если бы они пришли арестовывать меня, то не любезничали бы сейчас с горничной. Вчера они сказали мне, что считают смерть Джо несчастным случаем, да, кстати, это и был несчастный случай. Так что вряд ли они меня в чем-то подозревали. Натянув на лицо натужную улыбку, я стал спускаться к ним по лестнице.
– Здравствуйте, мистер Розенкранц, – сказал детектив Хили и тут же участливо поинтересовался: – У вас все в порядке?
Ну правильно, не надо было улыбаться.
– Я просто есть очень хочу, вот, спустился.
– Ну, мы вам не помешаем. – При этом они даже не шелохнулись. И я тоже.
Я посмотрел на Конни, они также перевели на нее взгляды, и Конни, засуетившись, побежала на кухню.
Выгнув шею и глядя ей вслед, Хили спросил:
– Нам туда пройти?
– А это надолго?
– Нет, нет, ненадолго, – поспешил уверить меня Хили.
– Мы не хотели бы оказывать на вас какое-то давление, – сказал Добрыговски. – Учитывая то, что вы понесли такую утрату.
Лица их не выражали никаких эмоций, и невозможно было понять, насколько искренним было это их участие. Я решил больше не скрывать своего изнеможения. Как совершенно правильно заметил Добрыговски, я был в трауре, а человек в трауре должен выглядеть изможденным.
– Какой милый дом, – заметил Добрыговски. – Здесь, наверное, гораздо лучше, чем в отеле. – Предполагалось, что это прозвучит как вопрос, но я сейчас не был склонен к «наездам».
– В отеле нам сказали, что вы переехали на этот адрес, – объяснил Хили, снова морща лоб. – Вы уверены, что чувствуете себя хорошо? Вы неважно выглядите, мистер Розенкранц.
А Добрыговски прибавил:
– Тяжелая ночка выдалась? Спали как, нормально?
– Я спал отлично.
– А, ну да, понимаю. Это когда отрубишься и дрыхнешь до упора.
– Но сны-то снятся всегда? – поддержал разговор Добрыговски, глядя мне прямо в глаза.
– Не всегда, – возразил Хили. – Но обычно да, снятся. Обычно. Вам сны снятся, мистер Розенкранц?
Я ничего не ответил. Сам тон их разговора отличался от вчерашнего. Если они пришли сюда повеселиться, то я не собирался их развлекать.
Хили вдруг изобразил виноватое выражение на лице.
– Простите, мистер Розенкранц, я знаю, что вы только что потеряли жену и сына…
– Бывшую жену, – поправил я, сам не зная почему, но мне это показалось важным.
– Ну да, бывшую жену и сына. Вам так сейчас тяжело. Такой крепкий длительный сон очень благотворен. Своего рода защитный механизм организма. Сколько раз в своей жизни я мечтал о таком крепком, здоровом сне!
– А как долго вы спали, кстати? – поинтересовался Добрыговски.
– Вы для этого сюда пришли? Выяснить, сколько я спал? У полиции больше нет других проблем? – резко спросил я.
– Нет, конечно, не для этого. У нас вообще-то имеются вопросы, но, когда мы видим человека в таком измученном состоянии, конечно же, беспокоимся. Мы просто хотели бы помочь. В сущности, это и есть работа полицейских – помогать.
Мы все примолкли, надеясь угадать, поверил ли кто-либо из нас в это, но, похоже, ни один из присутствующих не был так глуп.
– Но в позапрошлую ночь вы вроде бы не очень хорошо выспались? – продолжал Хили. Он полез в карман, достал оттуда блокнот, открыл его и начал листать. – Вы сказали, что около полуночи были в доме своего сына, пробыли там от силы около получаса, а потом поехали обратно в «Сомерсет». То есть спать вы легли не раньше часа или половины второго? – И он посмотрел на меня, сурово сдвинув брови.
– Да, я так сказал. – Все это начинало меня нервировать. Я не понимал, зачем им понадобилось вернуться к моим прежним показаниям. Я чувствовал что-то неладное и боялся, что они все-таки меня в чем-то подозревают. Но думать об этом сейчас было невыносимо.
