Похороны были назначены на четверг – то есть ровно через неделю после смерти Джо. Мне бы, конечно, хотелось, чтобы это произошло как можно раньше – я бы чувствовал себя в большей безопасности, если бы тело поскорее предали земле – но поскольку теперь было установлено, что произошло убийство, труп могли выдать родственникам только через два дня после вскрытия, то есть в воскресенье, что из-за бюрократических проволочек автоматически означало понедельник. Таким образом, сами похороны были возможны, самое раннее, во вторник. Но вторник был неудобен для Мэри, поэтому назначили на четверг. Вообще она держалась как вдова, каковой быть не могла, потому что они с Джо так и не успели пожениться. А я, на самом деле, просто проспал все эти дни и только краем уха слышал, что похороны состоятся в четверг. Они и состоялись в четверг.
За все эти дни я видел Мэри только один раз – в воскресенье. Она приехала в дом тети Элис возбужденная, несчастная, и стала рассказывать мне, как занимается подготовкой похорон – цветы, поминальная служба, надгробная речь, некролог и так далее. Она очень боялась, что вышла за положенные ей рамки, что я рассержусь на нее. Я положил руку ей на плечо и сказал, что она поступает очень правильно, что так оно, на самом деле, и должно быть, и мои слова очень подбодрили ее – это было видно по лицу девушки. И она опять призналась мне, что ей хочется думать обо мне как об отце, и я заверил, что лучшего для себя и придумать не мог бы, и она даже улыбнулась, хотя и болезненно, и отбыла, исполненная решимости вершить свое доброе дело.
А я в минуты бодрствования не переставал думать о случившемся. Меня буквально преследовали воспоминания о падении Джо и этом ударе затылком, о том, как я тащил его мертвое тело вверх по лестнице, о вспышке зажигалки… Даже если это был несчастный случай, то попытка сокрыть его все равно была преступлением. И если на твоих глазах погибает твой ребенок, то ты все равно не можешь не думать о том, что так или иначе был виноват в его смерти. Мэри хотела видеть во мне отца, но вообще-то это мне нужен был родитель. Вот с этой мыслью я в очередной раз поворачивался набок и опять засыпал.
А еще у меня состоялся телефонный разговор с Палмером. Я вступил в права наследования. Поскольку Джо умер, не оставив завещания, его имущество подлежало наследованию – в порядке первой очереди детьми Джо, если бы таковые имелись, или, в порядке второй очереди, его родителями, то бишь мной. Эту новость я воспринял на удивление равнодушно, и мы договорились заняться оформлением после похорон. Мне не терпелось поделиться этой новостью с Ви, но я не знал, что у них там сейчас происходит с Брауни, и выходить на связь было рискованно. От звонка Клотильде я тоже воздерживался – не хотел нарваться на директора Филипса или его заместителей.
Во вторник меня вырвал из моей летаргии настойчивый шквал звонков, и, открыв глаза, я понял, что это был не сон, а звонки в дверь.
Я лежал на постели прямо в брюках и рубашке, уткнувшись лицом в подушку и свесив с кровати руку, и не мог найти в себе сил встать, но в то же время понимал, что уже больше не усну. Потом я услышал шаги Конни по лестнице и стук в дверь.
– Мистер Шем! К вам пришел какой-то человек!
Я лежал и не двигался, безразличный ко всему, меня даже не беспокоило, что это могли быть копы. Пусть бы они забрали меня наконец – за все, что я натворил.
– Мистер Шем! Так мне отказать ему?
– Сейчас я спущусь, Конни! – крикнул я.
Я слышал, как она постояла перед моей дверью и ушла. Я сел на постели, держась за голову, тяжелую, как сундук. Видела бы меня сейчас Ви… Она бы изошлась сарказмом, и, кстати, поделом мне было бы.
Кое-как собравшись с силами, я встал и растер шершавые щетинистые щеки. Когда я последний раз брился, даже припомнить не мог.
Еще с верхней ступеньки лестницы я увидел молодого человека в синем костюме, без галстука и в серой шляпе. Он показался мне знакомым, но я не мог припомнить, кто это такой. У меня сразу мелькнула паническая мысль – что этот человек, наверное, что-то знает о смерти Джо. У меня было ощущение, что он как-то с нею связан.
Увидев меня, он нервно заулыбался и поспешил снять шляпу.
– Мистер Розенкранц!
Заметив, в каком состоянии я нахожусь, он как-то забавно засмущался.
– Прошу прощения, но… – начал я, спустившись с лестницы.
Он сразу же немного сник, хотя и продолжал улыбаться.
– Тэйлор Монтгомери, сэр.
– Кто? – вырвалось у меня. Я что-то не мог припомнить никакого Монтгомери.
Он сник еще больше и растерянно потупился.
– О, простите, мне, наверное, не следовало… – Он бросил на меня торопливый взгляд, чтобы изучить мою реакцию. – Я знал, что мне не следовало приходить.
И тут до меня дошло. Монтгомери! Это же тот парень, с которым мы выпивали в тот день, когда я… Это же из-за него мне приспичило тогда попереться к Джо домой. Такое ощущение, что это было год назад.
– А-а, Монтгомери! Ну конечно, как же, припоминаю.
– Мой визит, наверное, сейчас совсем некстати…
– Нет-нет, все в порядке. Чем я могу помочь вам, Монтгомери?
– Я узнал ваш адрес в отеле. И мне очень неловко было заявиться сюда… ну… из-за того, что случилось с вашим сыном и вообще… Я просто хотел сказать вам, как я вам сочувствую. Я вам так соболезную…
Судя по его виду, говорил он искренне. И говорил с таким почтением, что я даже смутился.
– Спасибо. – Я положил руку ему на плечо.
– Но это ничего, что я пришел?
– Да очень хорошо, что вы пришли. Я ведь чувствовал себя таким одиноким, мне сейчас нелегко, а вы умеете чувствовать, что нужно человеку…
Он еще больше засмущался.
Обняв его за плечи, я сказал: «Пойдемте» и провел его в одну из гостиных, где на боковом столике стояли всевозможные алкогольные напитки, при виде которых я несказанно оживился. Поселившись у тети Элис, я почти стал трезвенником, но сейчас у меня был гость, и я мог себе позволить пропустить стаканчик-другой. Я подошел к столику и изучил стоявшие на нем напитки.
Мой гость поискал себе местечко, где присесть, и скромно примостился на краешке желтого диванчика.
– Это правда ничего, что я пришел?.. – все не мог успокоиться он.
– Ну, конечно, конечно. Что вы будете пить?
– Ой, нет, спасибо, я ничего не буду. Я просто пришел выразить вам сочувствие.
– Не заставляйте меня пить в одиночку. – И я приготовил каждому из нас по порции «Джин Рики», потом подошел к нему, вручил его стакан и сам присел в кресло – жутко неудобное, зато в стиле Людовика XIV.
Держа стакан обеими руками, он просто смотрел на него, но так и не пригубил, потом устремил на меня взгляд, полный почтения и одновременно смущенной озабоченности. Вот этот самый взгляд, помнится, и довел меня тогда до того, что мне приспичило пойти к Джо, а чем все это кончилось, вы уже знаете. При одном только воспоминании об этом сейчас я заерзал в кресле, и он снова потупился.
– Вы, возможно, считаете меня ненормальным, если я явился вот так с визитом, словно имею на это право… Возможно даже, я сам сейчас лишился последнего шанса на совместную работу с вами. Возможно, вы вообще не захотите остаться еще на какое-то время в Калверте.
– Ничего подобного, – сказал я, силясь припомнить, что бы он мог иметь в виду этим упоминанием о «совместной работе».
И тут я вдруг вспомнил, что в тот день мы с ним вместе писали пьесу! Подумать только – я что-то писал вообще!
– Но, даже если нам больше не суждено поработать вместе, то все равно это была большая честь для меня.
Глаза его лучились, и я сразу почувствовал себя самым гадким человеком на планете – из-за того, что он смотрел на меня с таким обожанием и почтением, словно на святого, хотя на самом деле я был мерзким алкоголиком и волокитой, а по совместительству еще сценаристом и убийцей.
– Да, для меня это тоже была большая честь, – сказал я и поспешил приложиться к своему стакану.
Он тоже сделал глоточек и, поискав глазами, куда бы поставить свой стакан, в итоге пристроил его на пол у ног.
– Наверное мне даже не следовало бы заводить этот разговор, но я на всякий случай принес с собой кое-что… Если бы вы взглянули…
Мне, конечно, совсем не хотелось взглянуть на это «кое-что», но обожание, с каким он смотрел на меня, заставило снова почувствовать себя человеком. Не просто человеком, а значимой величиной. Не без некого самодовольства я уже начал думать о том, что на самом деле не так уж плох – просто оказался в неприятной ситуации. И этот парень верил в то, что я хороший. Поэтому, протянув руку за этой его писаниной, я сказал:
– Ну, конечно, а почему бы и нет?
Лицо его просияло, и, достав из внутреннего кармана пиджака блокнот, он принялся листать его.
– Это просто задумка сцены, которой мог бы кончаться первый акт. – Он протянул мне раскрытый блокнот. – Меня тогда поразили ваши слова насчет того, что фурии могут быть смертны, и я подумал, что если одна из них убьет другую, одна фурия убьет другую фурию, это будет как будто одна сестра убила другую сестру, а ведь именно за это фурии в древнегреческой мифологии обычно наказывают людей – за убийство родственников. – Я, должно быть, изменился в лице, потому что он вдруг спросил: – Мистер Розенкранц, с вами все в порядке? Простите, мне, наверное, все-таки не следовало заводить разговор об этой пьесе. Моя мама просто убила бы меня, если б узнала, что я пристаю к вам с такими вещами, когда вы только что потеряли сына.
