К экс-балерине подлетела пожилая костюмерша. Не просто было распознать в этой уверенной матроне застенчивую, скромную девчушку, пришедшую в театр тридцать лет назад «учиться одевать артисток». Пенсионерка сильно оживилась – ведь рядом оказался человек из «тех времён».
– Я часто вспоминаю, – умилялась балерина, – после спектакля никуда мы не спешили, сидели с рюмкой чая в гримуборных допоздна. Сейчас всё так же?
– Какое там, – отозвалась «матрона». – Такого нет уже давно.
Она растрогалась при встрече через много лет. Как театральный человек нашла слова, какие балерине и хотелось бы услышать:
– Да что вы, вы – театром жили. А нынешние – ходят на работу.
Приезжая танцовщица взгрустнула. Всплыл в памяти речитатив из «Пиковой». Вернулась с бала старая графиня, и сетует:
«Повеселиться толком не умеют. А бывало…»
Потом заезжий «ветеран» немало сокрушалась, что театр уже не тот, да и Москва – огромный, сумасшедший город.
Ей ли не знать, что значит – вжиться в образ? Актерствовать – расхожая привычка. Привыкнув к театральной маске, иные умудряются носить её всю жизнь.
Но как нелепо забывать, что нынче молодость другого поколения. А наша – где-то рядом, в прошлом веке. В котором «лучше пели, танцевали, веселились.».
Зато мы научились вспоминать.
* * *
Дмитрия Китаенко встретили аплодисментами, как только дирижер появился в оркестровой яме и двинулся к пульту. Он был одним из лучших оперных маэстро, с породистым лицом, горящим взглядом. К тому же – очень артистичен.
В канун 1977 года в «Стасике» была премьера «Пиковой дамы». Маэстро торжественно встал за пульт, проделал ауфтакт (так именуют дирижерский всплеск руками), какое-то мгновенье выждал тишину.
Он выдал музыкантам столько импульсов и чувств. Проникновенно, страстно зазвучал Чайковский.
Звук оркестра, как с того света.(Тень чего-то мелькнула где-то).Не предчувствием ли рассветаПо рядам пробежал озноб?
Удивительный тогда поставили спектакль. Что пели очень хорошо – не может быть сомнений. Но стремительность сценического действия просто поражала. Будто промозглый петербургский ветер, в порывах музыки Чайковского, страницу за страницею нес пушкинскую повесть со сцены в зрительный зал. Зачем стесняться утереть слезу – ведь в полночь на Зимней канавке господствует буря.
Все поздравляли режиссера Михайлова, несли цветы, не отпускали со сцены. Да и сам Лев Дмитриевич не мог не улыбаться – он чувствовал, что «получилось».
Мучительные поиски, находки. Озарения. Раскрыть свой замысел певцам, и добиваться, чтоб он воплотился. Чайковский, Пушкин. Нет, сначала Пушкин. Нет, Чайковский.
Забегая вперед: «Пиковая дама» Михайлова давно стала классикой оперной сцены.
Тогда же Лев Дмитриевич был рад, что «всё получилось». Но «Пиковая дама» ещё долго не отпускала его. Порою возникало, словно отголосок:
Слова, слаще звуков Моцарта,Три карты, три карты, три карты.
* * *
Созрела у Льва Дмитриевича постепенно мысль, что настоящему художнику, когда он в творческом процессе постоянно, судьбою предначертаны три взлета. Преобразилась в нем загадочная повесть Пушкина. Он верил – режиссер Михайлов должен сделать три спектакля, что станут ярчайшими событиями в музыкальном мире. Две постановки он уже осуществил.
Первой выигрышной картой Льва Михайлова была «Катерина Измайлова» Шостаковича. Он, уже главный режиссер театра, мог бы держаться за «проверенный материал». Когда бы ни талант и смелость, что заставляли его двигаться к вершинам не по проторенным дорогам.
«Леди Макбет Мценского уезда» с триумфом возвратилась из изгнания, где оказалась по указу Сталина, когда в «Правде» вышла разгромная статья «Сумбур вместо музыки», а Шостакович чудом не попал в лагеря. Новаторский спектакль вошел в репертуар. Михайлов доказал, что самобытный язык Шостаковича именно музыка, и музыка прекрасная. Премьера Михайловской «Катерины Измайловой» состоялась в 1963 году.
В семьдесят седьмом вышла «Пиковая дама». Лев Михайлов, народный артист РСФСР, с этой премьеры стал не просто знаменитый, а выдающийся советский режиссер.
* * *
Через год у Льва Дмитриевича был юбилей. Редкий случай, когда оперному режиссеру только пятьдесят, а создал уже столько замечательных спектаклей. И две жемчужины – «Катерина Измайлова» и «Пиковая дама». Между одной премьерой и другой – разрыв в четырнадцать лет. А главный спектакль ещё впереди. Быть может, лет через пятнадцать.
В то время Советский Союз начал готовиться к летним Олимпийским играм. Строительство в Москве велось огромное – спортивные объекты, олимпийская деревня. Столичным театрам предложили подготовить культурную программу.
Михайлов захотел поставить оперу Гершвина «Порги и Бесс». И получил согласие «в верхах» – «народная» американская опера будет очень кстати, когда все страны соберутся в олимпийскую столицу.
После премьеры в Бостоне (Колониальный театр), «Порги и Бесс» с успехом двигалась по миру. Поистине шедевром стала запись: Луи Армстронг и Элла Фитцджеральд пропели оперу в неповторимой джазовой трактовке.
Лев Дмитрич отыскал своё решенье – либретто представляло интересный материал. Он знал, как нужно развернуть события на сцене. Где будет находиться Бесс во время арии “I Loves You, Porgy”, как будут двигаться артисты, когда в финале зазвучит возвышенный спиричуэл, прекрасный хор – «Господи, я еду в Небесную страну».
– Смотрите, – объяснял он исполнительницам роли Клары, – вам предстоит четыре раза пропеть в спектакле “Summertime”, колыбельную, что знают во всем мире. Текст тот же: «Летний день, эта жизнь так прекрасна», но чувства всякий раз – совсем другие.
Красотка Бесс, по ходу оперы, все больше привыкает к кокаину. Михайлов много репетировал с солистками, как тонко донести эту актерскую задачу.
Сколько было репетиций в зале, кропотливого труда. Теперь – на сцену, начинать выстраивать спектакль. Предстояла сложная, объемная работа. А времени было в обрез.
Меж тем Москву преобразили в образцовый город. Всех тунеядцев, неблагонадежных, отправили куда-то «за сто первый километр». В столичных магазинах появилось всё. В гастрономах было тесно от любых деликатесов, в универмагах продавались импортные шмотки, на время позабыли слово «дефицит».
Вдруг события пошли по непредвиденному руслу. Почти все западные страны, по призыву США, решили объявить бойкот Московским играм. Сказал же Пьер де Кубертен: «О, спорт. Ты – мир!». А тут советские войска вошли в Афганистан.
Москва имела на руках «козырный туз» – в первый раз в главной стране социализма должна была пройти Олимпиада. Но нападение советских войск, что говорить, сменило козырь.
* * *
Всё ж в «Златоглавую» съезжались и спортсмены, и туристы. Собрать олимпиаду удалось, хоть в ограниченном, неполноценном виде. Туристов, прибывающих в Москву, встречали с искренним гостеприимством, фейерверк искусства и культуры просто ослеплял.
В концертных залах выступали лучшие советские артисты, столичные театры представляли «золотой» репертуар. «Станиславский» объявил премьеру.
* * *
Лев Дмитриевич видел, что не успевает. Все казалось сырым, одолевала спешка, о вдохновении не приходилось говорить. Он бился, чтобы, пусть не идеально, но свести спектакль.
Работать наспех, этаким авралом, Лев Дмитрич очень не любил. Он «доводил» спектакли до тех пор, пока не станет ясно – «получилось». Тогда уже и можно выпускать.
Июль неотвратимо двигался к концу, а с ним – московская олимпиада. Тридцатого должна быть «генеральная» спектакля, а под конец спортивных игр – премьера. Необходимо постараться и успеть.
Сводных репетиций, когда хор, солисты и миманс, не схематически проходят мизансцены, а полным голосом поют, играют роли – явно не хватало.
На «генеральную», как и всегда бывает, приехали из министерства, собрались музыковеды, пресса. Зал был охвачен праздничным, премьерным ожиданьем. В оркестре зазвучали джазовые ритмы. Поехал занавес.
6
В негритянском квартале пьяная ссора. Острый нож – неотразимый аргумент.
* * *
Избранная публика смотрела очень благосклонно. После первого акта ко Льву Дмитриевичу стали подходить. Ещё не поздравляли, чтоб не сглазить. Но мнения сошлись – «всё хорошо, а недоделки ликвидируются позже».
Режиссер только и думал – сколько надо «ликвидировать». Возможно, от волнения, а, может, чтоб способствовать успеху, все персонажи постоянно нюхали наркотики. Ну, пусть хоть кто-то, и не так навязчиво. Но, впрочем, это ерунда.
Как истинный художник, Михайлов строже всех судил свои работы. Вместо радости он ощущал усталость, беспокойство, что недоделанный спектакль появится на сцене. После «генеральной» он хотел побыть один.
