прозвучала скорее как греческая «хи» или испанская «хота». И что же это означает по-валлийски?
– По-валлийски? – переспросил пастор. – В валлийском нет такого слова или чего-то хоть отдаленно похожего. Я знаю литературный валлийский и разговорные диалекты не хуже других – вы не услышите подобного нигде, от Англси до Аска. Кроме того, Крэдоки по-валлийски и не говорят; в здешних краях этот язык вымирает.
– Ну надо же. Вы меня чрезвычайно заинтриговали, мистер Мейрик. По правде говоря, слово и не показалось мне звучащим на валлийский лад. Но я подумал, это какое-то местное искажение.
– Нет, я не слышал этого слова или чего-то аналогичного. На самом-то деле, – добавил пастор, лукаво улыбаясь, – если уж оно относится к какому-нибудь языку, я бы сказал, это язык фейри – или Тилвит Тег[110], как мы их называем.
Разговор перешел к римской вилле, обнаруженной неподалеку; и вскоре после этого я вышла из комнаты и села в сторонке, чтобы поразмыслить над тем, как сложились воедино столь необычные улики. Когда профессор произнес любопытное слово, он бросил взгляд на меня и я заметила блеск в его глазах; и хотя он до крайности исказил транскрипцию, я все же узнала название камня с шестьюдесятью символами, упомянутого Солином, черной печати, запертой где-нибудь в потайном ящике, навеки помеченной исчезнувшей цивилизацией, чьи письмена никто не в силах прочитать, хранящей, быть может, сведения о чем-то ужасном, совершенном давным-давно и забытом еще до того, как эти холмы обрели привычные очертания.
Утром, спустившись из своей комнаты, я обнаружила профессора Грегга, который без устали расхаживал по террасе.
– Взгляните на этот мост, – сказал он, увидев меня. – Обратите внимание на его привлекательные в своей архаичности готические очертания, углы между арками и серебристо-серый цвет камня в трепетном утреннем свете. Должен признать, он кажется мне символичным: этакая воплощенная мистическая аллегория перехода из одного мира в другой.
– Профессор Грегг, – тихо проговорила я, – пришло время мне узнать хоть что-нибудь о том, что уже случилось и должно случиться.
Он сумел от меня отделаться, но вечером я вернулась с тем же вопросом, и мой наниматель от возбуждения вспылил.
– Неужели вы еще не поняли? – кричал он. – Я ведь столько вам рассказал; да и многое показал; вы слышали почти все, что слышал я сам, и видели то, что видел я; или, по крайней мере… – тут его тон сделался спокойнее, – …достаточно, чтобы многое сделалось ясным как божий день. Не сомневаюсь, слуги вам выболтали, что у несчастного юного Крэдока позапрошлой ночью был еще один припадок; он разбудил меня криками на том самом языке, который вы слышали в саду, и я пошел к нему, и не дай вам Бог увидеть то, что я увидел той ночью. Но все бесполезно; мое время здесь истекает; я должен вернуться в город через три недели и подготовиться к лекциям, для чего понадобятся мои книги. Через несколько дней всему конец, и я больше не буду изъясняться намеками, надо мной перестанут насмехаться, словно я безумец и шарлатан. Нет, я буду говорить прямо, и меня выслушают с такими эмоциями, каких, вероятно, за всю историю человечества не добивался ни один оратор.
Он выдержал паузу и как будто весь засиял, предвкушая великое, чудесное открытие.
– Но все это, конечно, дело будущего – пусть оно и не за горами, однако пока еще не наступило, – продолжил профессор, наконец. – Нужно сделать кое-что; помните, я говорил вам, что мои изыскания в некотором роде опасны? Да, существует определенная угроза; я не осознавал ее серьезность, когда говорил на эту тему ранее, и во многом до сих пор блуждаю впотьмах. Да уж, это будет странное приключение, последнее звено в цепи.
Говоря это, он ходил взад-вперед по комнате, и я слышала в его голосе смесь ликования и тоски; возможно, это было благоговение – чувство, которое испытывает человек, отправляясь в неизведанные воды; и я вспомнила, как он упомянул Колумба той ночью, когда положил передо мной свою книгу. Вечер был слегка прохладным, и в кабинете, где мы находились, горели в камине поленья; трепещущие языки пламени и отблески света на стенах напомнили мне о былом. Я молча сидела в кресле у огня, размышляя над услышанным и по-прежнему тщетно пытаясь выявить механизмы, таящиеся под всей этой фантасмагорией, как вдруг у меня возникло ощущение, что в комнате произошла некая перемена, и в том, как она выглядела теперь, ощущалось что-то незнакомое. Некоторое время я озиралась по сторонам, безуспешно пытаясь определить, в чем заключалась эта перемена; стол у окна, кресла, выцветший диванчик, – все казалось таким же, как раньше. Внезапно – так бывает, когда желанное воспоминание выныривает из глубин памяти, – я поняла, в чем дело. Я сидела лицом к профессорскому столу, который стоял по другую сторону от камина, и на рабочем месте профессора Грегга обнаружился грязноватый бюст Питта[111], которого раньше не было. Затем я вспомнила, где это произведение искусства стояло до сих пор: в дальнем углу, у двери, грозно высился древний шкаф, а на шкафу – в пятнадцати футах от пола – тот самый бюст собирал пыль, очевидно, с начала века.
Мои мысли пришли в смятение, и я сидела тихо, как громом пораженная. Я знала, что в доме нет стремянки – я спрашивала о ней, захотев поправить занавески в своей комнате, – а высокий мужчина, забравшись на стул, не дотянулся бы до бюста. Изваяние стояло не на краю, а почти у самой стены; и если на то пошло, профессор Грегг был ниже среднего роста.
– Как же вам удалось спустить Питта? – проговорила я наконец.
Профессор посмотрел на меня с любопытством и, похоже, задумался над ответом.
– Наверное, для вас отыскали стремянку, или садовник принес лесенку снаружи?
– Не было у меня никакой лестницы. Итак, мисс Лалли, – продолжил он, неуклюже имитируя насмешку, – вот вам небольшая головоломка; задача в стиле неподражаемого Холмса; вот факты, простые и очевидные: понадобится вся ваша сообразительность для решения этой задачки. И ради всего святого! – тут он вновь сорвался на крик. – Хватит ерунды! Я же сказал, что не прикасался к этой штуковине! – С этими словами профессор Грегг выскочил из комнаты с выражением ужаса на лице, дрожащей рукой захлопнув за собой дверь.
Я окинула кабинет растерянным взглядом, совершенно не понимая, что здесь приключилось, выдвигая тщетные и бестолковые предположения в качестве объяснений и удивляясь тому, как всколыхнулись темные воды от случайного слова и банальной перестановки небольшой скульптуры. «Это что-то личное, я случайно
