Коннелл повторил громче. У Дженны слова шли, казалось, из самого сердца. Что тут скажешь: таланта у нее не отнять.
— И еще шаг назад! Не думайте о расстоянии. Говорите, словно по-прежнему глаза в глаза, только громче.
— Я люблю тебя, — беспомощно повторил Коннелл через раскрывшуюся между ними пропасть.
Голос у него был не поставлен — он не знал, что делать с диафрагмой, и быстро выдыхался.
— Теперь два шага! Кричите во все горло! Это любовь, черт возьми!
Коннелл крикнул, как велено, и закашлялся. Дженна стала всего лишь одной из фигурок в длинном ряду.
— И снова два шага! Еще разок!
На этот раз Коннелл не кричал, только слушал. Отдельных голосов было не разобрать. Все слились в единый пылкий призыв.
— И напоследок еще один шаг! Ну постарайтесь от души!
Горло саднило. Дженна превратилась в размытое пятно где-то вдали. Коннелл раскинул руки и заорал что было силы.
Когда мама по телефону попросила его приехать домой, он сказал, что не может подвести режиссера и всю труппу — это было бы безответственно. В ее молчании ясно читалось, насколько она потрясена такой наглостью: ссылаться на ответственность, отказываясь помочь родителям. По правде говоря, он и сам был потрясен.
Только в эту минуту он понял, до какой степени боится встречи с отцом. Конечно, он планировал когда-нибудь вернуться домой — просто не в ближайшее время. Дженна обеспечивала замечательный предлог, но теперь ею уже не оправдаешься. Наверное, можно было бы сказать, что он хочет остаться в Чикаго, чтобы сгладить размолвку с Дженной. «С моей будущей женой, — скажет он когда-нибудь потом. — По крайней мере, в то время я так думал». Но Коннелл уже слишком ясно увидел их отношения в истинном свете, и притвориться, будто он ничего не понимал, не получится.
Неужели он старался поскорее вырасти, чтобы скрыть собственную инфантильность? А Дженну позвал замуж ради веской причины не приезжать домой? Если честно, он и сам боялся женитьбы. Не хотел он этого брака, так же как и Дженна. После ее отказа он почувствовал скорее облегчение. Но вот беда: теперь придется подумать о том, от чего он всеми способами уклонялся. У него не осталось больше предлогов держаться вдали от дома.
Он отказался от участия в спектакле, набил обе сумки грязным бельем и сел в самолет. Мама сказала, что не сможет его встретить, так что Коннелл поехал из аэропорта на автобусе, дальше поездом и от станции пошел пешком.
Пропихнулся со всеми сумками в дверь черного хода, и тут же на него обрушился рев телевизора из маленькой комнаты. А, точно, мама же говорила, что у отца выявили нарушения слуха. Коннелл двинулся на звук, но отец обнаружился в прихожей: стоя на шаткой стремянке, он выглядывал в крошечное окошко над парадной дверью. Коннелл убавил звук телевизора, потом вернулся и окликнул отца. Тот, не оборачиваясь, что-то невнятно пробормотал. Коннелл тронул его за плечо и сказал погромче:
— Пап! Я приехал!
Новость не произвела на отца ровно никакого впечатления, хотя Коннелл отсутствовал почти целый год.
— Он там, — серьезно произнес отец, заговорщически глядя на Коннелла.
— Кто?
— Тот тип. Каждый раз приходит.
— Да где?
Коннелл, привстав на цыпочки, тоже выглянул в окно и никого не увидел, кроме садовника, — тот как раз закончил подстригать живую изгородь и перешел к соседнему дому.
Коннелл показал пальцем:
— Ты про него? Про Сэла?
— Нет, нет, нет!
Глаза отца сверкнули. Рука задергалась. Он понизил голос и смотрел испуганно, словно говоря, что тут всего можно ожидать.
Коннеллу хотелось верить, что отец пока еще в состоянии адекватно оценивать опасность. Неужели Коннелл пришел как раз вовремя?
Он вновь повернулся было к окну и сразу отступил назад, чувствуя себя идиотом.
— Спускайся! — Он потянул отца за рукав, но тот словно закоченел на верхней ступеньке.
— Да ладно тебе, всего один шаг! Давай, ногу вперед...
Отец осторожно попробовал ногой ступеньку, быстро отдернул и попробовал с другой ноги.
— Обопрись на меня, — сказал Коннелл.
Отец навалился на его плечо и кое-как спустился со стремянки. Почувствовав под ногами ровный пол, он захлопал в ладоши и вдруг смутился, словно только сейчас заметил сына. Потом стал взволнованно тыкать пальцем в окно:
— Он там! Там!
Коннелл подошел посмотреть. В самом деле, за окном был человек — тот самый, кого не остановят непогода и стихийные бедствия. Быть может, он принес с собою смерть и разрушение, а может, рекламные брошюрки местного супермаркета.
— Пап! Это же просто почтальон!
Почтальон скрылся за живой изгородью.
— Я ему не доверяю, — сказал отец и неожиданно быстро зашагал в кухню.
Там он поднял жалюзи над раковиной, так что его лицо в окне наверняка было хорошо видно снаружи.
Когда отец наконец отошел в сторону, стало видно, что планки жалюзи в нескольких местах погнуты. Наверное, мама устала их без конца заменять и оставила так. Для нее это целый переворот в сознании.
Отец открыл дверь, потом внешнюю, сетчатую, — да с такой силой, что она ударилась о стену, отскочила и стукнула его, выходящего из дому. Вернулся он с охапкой писем и прочей корреспонденции, прижимая ее к груди и уронив часть по дороге. Все, что сумел удержать, он вывалил на стол в кухне, словно груду яблок из корзины.
— Что ты делаешь? — ошарашенно спросил Коннелл.
— Получаю почту.
— Вот так?
— Я ее каждый день забираю.
— Ты же только что боялся! Говорил, что не доверяешь ему.
— Каждый день приходит... Я его не знаю.
— Он почтальон! — заорал в отчаянии Коннелл.
— Я не доверяю ему.
— Папа, это почтальон!
— Я ему не доверяю.
— Ты хоть понимаешь, что он приносит почту?
— Ну да, — рассудительно ответил отец. — Он каждый день приходит.
— Тогда в чем ты его подозреваешь?
— Я его не знаю, — повторил отец. — А почту я забираю каждый день. Это моя обязанность. У меня и другие обязанности есть.
Шаркая, он побрел в маленькую комнату и там сел на диван. Коннелл снова включил звук. Телевизор взревел. Коннелл ушел в кухню. Подобрал упавшие письма. Когда отец в последний раз вскрывал конверт? И будет ли он это делать еще когда-нибудь?
Коннелл соорудил себе бутерброд с арахисовым маслом и вареньем. Из комнаты доносился треск помех. Коннелл заглянул: отец смотрел, как «снег» идет на экране, словно это была нормальная передача. Он и не шелохнулся под этот адский шум, стискивая в руке пульт управления, словно магический талисман. Коннелл попробовал забрать пульт, но отец вцепился мертвой хваткой. Коннелл подошел к телевизору, убавил звук и стал вручную переключать каналы, пока не появилось изображение.
— Эта штука не работает, — недовольно сообщил отец.
Рот у него приоткрылся, и оттуда потекла тоненькая струйка слюны. Коннелл утер отцу подбородок его же рукавом. Отец вдруг понимающе посмотрел на него. Коннелл растерялся: значит, кое-что он все-таки еще соображает? Отец чуть слышно что-то промычал.
— Так хорошо с тобой увидеться, — сказал Коннелл и обнял его одной рукой.
Отец, не отрывая взгляда от экрана, погладил себя по коленке.
— Хорошо, — сказал он. — Хорошо.
Они смотрели «Коломбо». Персонаж Питера Фалька, пессимистичный сыщик в своем неизменном плаще, кривил лицо в усталой и чуть-чуть растерянной гримасе — в ней смешались опыт и невинность. «Господи, спасибо тебе за „Коломбо“, — думал Коннелл. — Спасибо за повтор „Закона и порядка“. Чем заполнить целый день с отцом, если бы не телевизор?»
Когда включили рекламу, Коннелл не знал, о чем говорить. Мама наверняка пустилась бы в долгий рассказ о каких-нибудь знакомых или просто о том, как у нее прошел день. А Коннеллу казалось неуважительным говорить с отцом о новостях жизни, которая проходит мимо него. Чуточку легче обсуждать то, что отец давно знает или что они пережили вместе, — но как перевести разговор на эти темы? И все же он испытывал потребность перейти на более надежную почву.
— Надо сказать, мне нравится Пол О’Нил, — изрек Коннелл преподавательским тоном.
Отец неотрывно смотрел в телевизор.
— Я, знаешь ли, не из тех оголтелых фанатов «Метс», которые считают, что его обязательно надо ненавидеть. Такой игрок, он же сердце своей команды, настоящий трудяга!
Отец по-прежнему молчал. Это становилось почти безнадежным.
— «Янкиз» там или не «Янкиз», а все-таки приятно, что в плей-офф опять прошла нью-йоркская команда!
Тут отец встрепенулся, и его лицо озарила улыбка, словно он услышал радостную новость. Вдруг до Коннелла дошло: отцу это и правда внове, хоть он и смотрел в октябре все игры плей-офф. Коннелл после каждой непременно ему звонил.
