всматривавшихся, вытянув шеи, в проносившиеся поезда. Кто-то показывал пальцем на вагоны, порой долетали выкрики шутливых перебранок. А может, ничего этого и не было, а просто очень уж мала Тайгоу, до того мала, что сердце сжималось, и железный дракон не смог не сдержать своего стремительного бега, не смог проскочить мимо. Так Тайгоу появилась в железнодорожном расписании, и теперь каждый вечер в семь часов столичный поезд, следующий в Шаньси, останавливался тут на одну минуту.
Эта коротенькая минутка смутила покой деревушки. Бывало, ее жители, проглотив ужин, все сразу, точно внемля беззвучному повеленью гор, ныряли под одеяла. В один миг каменные домики благоговейно замирали у подножия высокой горы. А теперь тайгоуские девицы трепетали, как только приходило время ужина, рассеянно глотали еду и, бросив грязную посуду, принимались прихорашиваться. Смывали дневную пыль и грязь, открывая свои обветренные, загрубелые лица, расчесывали до блестящей черноты волосы и наряжались, стараясь затмить подружек. Доставали обувку, припасенную к Новому году, робко подрумянивались. Поезд прибывал в сумерках, но веленье сердца сильнее разума, и девушки придирчиво осматривали друг друга — кто как одет, как выглядит. А потом бежали за околицу — туда, к поезду. Сянсюэ обычно выскакивала за дверь первой, следом — ее соседка Фэнцзяо.
В семь часов поезд сопя подкатывал к Тайгоу, полязгав, пошумев, вздрагивал и затихал. Обмирая, девушки приникали к вагонным окошкам, словно к киноэкрану. Лишь Сянсюэ пряталась, зажимая уши. Она первой выбегала к поезду, но, когда он подкатывал, отступала за спины подружек. Она побаивалась этой махины, так величаво выпускающей пары, что казалось, разом втянет в себя всю Тайгоу. Оглушительные гудки приводили девушку в ужас. Рядом с паровозом она казалась себе оторвавшейся от корня былинкой.
— Сянсюэ, давай сюда, глянь-ка, — тащила ее Фэнцзяо, показывая на золотые обручи в волосах женщины за окном вагона.
— Почему же я не вижу? — щурилась Сянсюэ.
— Вон там, в глубине, круглолицая. Гляди, а часы-то, крохотные, что твой ноготок! — делала новое открытие Фэнцзяо.
Сянсюэ молча кивала, разглядев наконец и золотые обручи на голове, и крохотные, меньше ногтя, часики на запястье. Но тут же ее внимание приковывало другое. «Кожаный ранец!» — тыкала она пальцем в багажную полку, где лежал простой коричневый школьный ранец из искусственной кожи. В любом заштатном городишке такие попадаются на каждом шагу.
Открытия Сянсюэ не вызывали восторга у девушек, но они все равно обступали подружку.
— Ой, мамочка! Ногу отдавила! — вскрикивала Фэнцзяо, грозя одной из девушек. Она обожала пугаться.
— Чего кричишь, небось ждешь, что этот белолицый заговорит с тобой? — не давала спуску подруга.
Фэнцзяо отругивалась, невольно все же поднимая глаза к дверям третьего вагона.
Молоденький, белолицый проводник действительно спускался из вагона. Высокий, черноволосый, с такой звучной пекинской речью, что девушки прозвали его «столичный говорун». Он остановился недалеко от них и скрестил руки на груди.
— Эй, малявки, осторожней, не прислоняйтесь к окнам.
— Ой, это мы-то малявки, а ты старик, да? — парировала осмелевшая Фэнцзяо. Девушки дружно смеялись, и кто-нибудь выталкивал Фэнцзяо вперед, так что она едва не налетала на парня. Но это только прибавляло ей храбрости: — Эй, старый пень, а у вас там в поезде голова не кружится?
— А на что эта штука с ножами, вон там, под потолком? — спрашивала другая, показывая на вентилятор в вагоне.
— А где воду кипятят?
— А что вы делаете, если дорога кончается?
— У вас в городе сколько раз в день едят? — тихо шептала и Сянсюэ из-за спин подружек.
— Ну, пропал! — бормотал «столичный говорун», растерявшись в окружении девушек.
Лишь когда поезд трогался, они расступались. Взглянув на часы, он бросался к дверям, оборачиваясь на бегу.
— В другой раз, в другой раз расскажу! — В два прыжка вскакивал на подножку, и зеленая дверь со стуком захлопывалась. Оставив девушек возле остывающих рельсов, поезд врезался во тьму. Долго еще они ощущали затихающее дрожание.
И вновь тишина, навевающая грусть. Девушки расходились, продолжая спорить:
— Сколько золотых обручей, кто считал?
— Восемь.
— Девять.
— Ну, нет!
— А вот и да!
— Скажи, Фэнцзяо?
— Она-то? Только про «столичного говоруна» и думает! — поддевает кто-то Фэнцзяо.
— Иди ты! Кто болтает, тот сам и думает. — И Фэнцзяо щиплет Сянсюэ за руку, надеясь, что та подыграет.
Но Сянсюэ не вступает в разговор, краснея от растерянности. Ей всего семнадцать, не успела научиться, как себя вести в таких ситуациях.
— Мордочка у него какая белая! — та же девушка продолжает разыгрывать Фэнцзяо.
— Белая! Так он сидит целыми днями в своем зеленом домике. А пусть-ка пару дней проживет у нас в Тайгоу, — замечает кто-то из темноты.
— Ну и что? Горожане, они все бледные. Но уж кто белокожий, так это наша Сянсюэ. Что твоя красотка из поезда, и волосы в колечках, те-те-те! Так, Фэнцзяо, скажи?
Но та не подхватывает и даже выпускает руку Сянсюэ. Будто оскорбили близкого человека. Она-то считает, что лицо у него не бледное, а белое от природы.
Сянсюэ тихонько дотрагивается до руки Фэнцзяо, взывая о снисхождении, словно это она ее обидела.
— Онемела, что ли, Фэнцзяо? — Это все та же девушка.
— Кто онемел?! Вот такие, как вы, только и вынюхивают, у кого там белые, у кого темные лица. Нравится — и бегите к нему! — отрезает Фэнцзяо, поджав губы.
— Мы ему не пара!
— А ты ручаешься, что у него нет подружки?
Так они перебранивались дорогой, но расставались всегда дружелюбно, ибо одна и та же волнующая мысль будоражила сердца: завтра! Завтра вновь будет поезд и еще одно прекрасное мгновение. Что рядом с ним эти мелкие ссоры?
Ах, эта светлая минута, сколько радостей и печалей тайгоуских девушек таишь ты в себе!
Долог день, и тем желанней эта минута, за которую они успевают подскочить к окнам, сжимая на сгибах локтей корзины из ивняка, полные грецких орехов, яиц, фиников, и, ловя секунды, сторговать кое-что пассажирам. Приподнимаются на цыпочки, тянут руки, суют в окна корзины, обменивая их на такие для Тайгоу редкости, как лапша или спички, ну и на заколки и мыло для себя. Кто не боится домашних попреков, отдает, бывает, девушкам расшитый кисейный платочек или эластичные носки, которые то сжимаются, то растягиваются.
Фэнцзяо со своей корзиной всякий раз бежала к «столичному говоруну», будто прикрепленная. Нарочно затягивала торг, и корзина с яйцами оказывалась у него, когда поезд уже трогался. Расплачивался он уже при следующей встрече, и это было весьма заманчиво. Привезет связку лапши или пару платочков, а Фэнцзяо непременно вытянет для него из связки пучок лапши. Она считала, что их отношения
