Большая часть наших автобиографических воспоминаний о прошлом достаточно свободна от ошибок при условии, что мы описываем события «с высоты птичьего полета». Ошибки начинаются, когда мы пытаемся заставить себя припомнить детали. Здесь открывается широкий простор для разнообразных искажений, связанных с собственными ожиданиями, неверными наводящими вопросами или социальными факторами — такими, как желание угодить интервьюеру или показать себя в хорошем свете[926].
Свидетели, стоящие за евангельскими сообщениями, разумеется, рассказывали о том, что сами считали важным: им не требовалось заниматься кропотливой реконструкцией событий, часто ведущей к ложным воспоминаниям.
Наконец, поскольку некоторые психологические исследования памяти создают впечатление, что память в целом недостоверна, стоит процитировать также слова, которыми подытоживает свой исследовательский труд Джиллиан Коэн:
Исследователи склонны подчеркивать ошибки, возникающие при повседневном функционировании памяти. В результате создается впечатление, что память склонна ошибаться. Отчасти такое впечатление — результат исследовательской методологии. Обычно эксперимент дает больше информации, когда уровень сложности таков, что заставляет людей делать ошибки — в этом случае мы можем изучать природу ошибок и условия, их вызывающие… Разумеется, люди частенько допускают естественные ошибки и в обычных жизненных ситуациях; однако, возможно, эта методология создает отчасти искаженное представление о возможностях памяти. В повседневной жизни верное запоминание — норма, ошибки памяти — скорее, исключение. Часто мы сталкиваемся с тем, что люди помнят лица и голоса много лет, а иностранные слова или детские воспоминания — всю жизнь. Помимо таких примеров сохранения воспоминаний на протяжении очень долгого времени, часто можно встретиться с примерами запоминания очень большого объема информации на короткое время (при подготовке к экзаменам); иногда же — в случае знаний специалиста — человек способен не только запомнить большой объем информации, но и хранить ее в памяти неопределенно долгое время. Учитывая перегруженность памяти информацией, можно сказать, что в реальном мире она показывает хорошую сопротивляемость и высокую эффективность[927].
14. Евангелие от Иоанна как свидетельство очевидца
Свидетельство Любимого Ученика об авторстве Евангелия от Иоанна • Параллельная структура Пролога и Эпилога Евангелия от Иоанна • Соперничество Любимого Ученика и апостола Петра • Загадочные свидетели истинности Евангелия от Иоанна
Любимый ученик, «написавший сие»
В одном из Евангелий содержится указание на то, что оно не просто основано на свидетельствах очевидцев, но написано очевидцем. Это — заключительные стихи Евангелия от Иоанна:
Сей ученик и свидетельствует о сем, и написал сие; и знаем, что истинно свидетельство его. Многое и другое сотворил Иисус; но, если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг
(21: 24–25).
Ученик, о котором здесь идет речь, появляется в ключевых сценах евангельского повествования анонимно, как «ученик, которого любил Иисус». На первый взгляд, в заключение Евангелия ясно говорится о том, что этот ученик и есть автор Евангелия. Именно так понимались эти слова традиционно, вплоть до нашего времени. Однако большинство современных ученых не спешат принимать данное утверждение за чистую монету. Так, часто можно услышать, что стих 24 вовсе не указывает на Любимого Ученика как на автора Евангелия. Вполне возможно, мол, что эта греческая фраза говорит о каком–то ином, не столь прямом отношении Любимого Ученика к Евангелию от Иоанна.
Этот аргумент основан на представлении о том, что греческий глагол graphein («писать») может использоваться и в «каузальном смысле», то есть означать «стать причиной написания». В таком случае нам сообщается, что ученик не «написал» это Евангелие, а «стал причиной того, что оно было написано». Свидетельства того, что этот глагол мог иметь такое значение, приводит один лишь Дж. Бернард в своем комментарии 1928 года[928]. Все остальные комментаторы, принимающие эту идею, основываются, прямо или косвенно, только на свидетельстве Бернарда. Он приводит примеры из Библии, разделяя их на две категории[929]. Первая, непосредственно относящаяся к обсуждаемому тексту, — Ин 19:19 (см. также 19:21–22), где говорится (если переводить с греческого буквально): «Пилат же написал и надпись, и поставил на кресте». Вполне резонно предположить вместе с Бернардом, что «Пилат распорядился о написании titulus — но едва ли сам писал на деревянной доске». Свидетельства второй категории у Бернарда относятся к Павловым посланиям. Павел, по–видимому, обычно диктовал свои послания писцу (Рим 16:22; ср. Гал 6:11, 1 Петр 5:12) — однако он говорит о себе «я пишу» (Рим 15:15, 1 Кор 4:14; 5:9; 9:15; 14:37)[930].
Это свидетельствует лишь о том, что слово graphein могло относиться и к диктовке писцу. Многие авторы Древнего мира не брались за перо сами: письмо в те времена было сложным искусством, которое многие предпочитали оставлять профессионалам. Однако необходимо признать, что и в этом расширенном смысле слова graphein автор диктует писцу, что писать. Пилат, возможно, не сделал надпись на кресте собственными руками — однако из евангельского повествования ясно, что выбор слов для надписи принадлежал именно ему (см. 19:21–22). Разумеется, верно и то, что древний автор, как и авторы современные, мог пользоваться чьей–то помощью в работе над рукописью — не переставая при этом являться автором и считать себя таковым. Вполне возможно, что писец, записывавший под диктовку Павловы послания или другие подобные тексты, вносил в них небольшие грамматические или стилистические поправки — точно так же, как современный секретарь или редактор в издательстве правит текст, готовя его к публикации. Известно, например, что иудейский историк Иосиф Флавий пользовался услугами секретарей для улучшения стиля своих грекоязычных произведений. Однако в таких случаях автор просматривает окончательный текст, утверждает его — и несет полную ответственность за его содержание. Автор — не просто «причина написания» своей книги: он и пишет ее, только не один, а с чьей–либо помощью. Такая помощь не требует особого «каузального» значения глагола «писать».
Многие ученые, начиная с самого Бернарда, от мысли, что graphein может означать диктовку, каким–то скачком переходят к выводу, что в Ин 21:24 отражено не столь прямое отношение Любимого Ученика к тексту Евангелия, как отношение Пилата к надписи на кресте или Павла к его посланиям. Позиция самого Бернарда довольно умеренна: «Любимый Ученик — тот, благодаря кому все это написано. Однако придавал форму его рассказам, записывал их и затем публиковал не он — поэтому Евангелие и называется «Евангелием по Иоанну»»[931]. Что означает у Бернарда «придавал форму» — не очень понятно; однако эту мысль пространно развивают другие ученые. Готлоб Шренк в чрезвычайно влиятельном «Богословском словаре Нового Завета» приводит свидетельство из Павла о том, что graphein может относиться к диктовке, и затем продолжает:
В свете этого неопровержимого факта стоит спросить, не может ли ho grapsas tauta [«написавший сие»], стих 21:24, означать попросту, что за этим Евангелием стоит Любимый Ученик и его воспоминания, легшие в основу текста. Это вполне возможная точка зрения, если только не ослаблять без нужды ее вторую сторону. В самом деле, трудно понять эту формулу как–либо иначе, чем как выражение духовной ответственности за содержание книги[932].
Дух захватывает от смелого полета мысли в этих трех предложениях! Из «неопровержимого факта», что graphein могло означать диктовку, Шренк каким–то образом делает вывод: «Трудно понять эту формулу как–либо иначе, чем как выражение духовной ответственности за содержание книги». При этом не приводится ни единого примера, когда graphein означало бы всего–навсего «духовную ответственность» за содержание книги. Нет вообще никаких свидетельств, кроме известного употребления graphein в смысле диктовки в посланиях Павла.
Но еще более удивительно то, что эту вопиюще легковесную аргументацию затем начинают повторять, раз за разом, другие специалисты. Рэймонд Браун, один из величайших исследователей творений Иоанна конца XX столетия, в своем комментарии на это Евангелие сначала цитирует Монтгомери Хичкока, который в статье 1930 года, по большей части игнорируемой исследователями, последовательно опроверг аргументы Бернарда, хотя и сам зашел слишком далеко, заявив, что graphein не могло относиться даже к диктовке[933]. Дальше Браун цитирует самого Бернарда — его рассуждения об «умеренно каузальном смысле» graphein в Ин 21:24. «Другие, — пишет он далее, — полагают, что слово «написать» может означать авторство в намного более отдаленном смысле», — и цитирует три предложения Шренка, приведенные нами ранее. И дальше — просто отмечает, что следует интерпретации Шренка[934], а некоторое время спустя пересказывает ее своими словами: «написавший сие» в Ин 21:24 «означает всего лишь, что Любимый Ученик нес свидетельство, отразившееся в этом Евангелии»[935]. Ни единого аргумента; вообще никаких объяснений того, почему Браун предпочитает позицию Шренка позициям Хичкока или Бернарда!
