Свидетели четко запечатлели в памяти историю жизни Иисуса, ее яркие, необыкновенные события, имевшие для них огромное значение во многих случаях — изменившие их жизнь; неоднократное повторение рассказа вскоре после самого события укрепляло и стабилизировало эти воспоминания. Очевидцам не требовалось запоминать периферийные детали сцены или события — как правило, наименее достоверные элементы событийной памяти (и в Евангелиях такие детали почти не упоминаются). Часто такие детали рассказчик оставлял на свое усмотрение; однако основные характеристики повествования, составлявшие его суть и имевшие значение для очевидцев и участников, скорее всего, передавались верно. Мы можем заключить, что воспоминания свидетелей истории Иисуса заслуживают высокой оценки достоверности по критериям, установленным психологическими исследованиями событийной памяти.
Сценарии и формы воспоминаний
Мы уже видели, что в любом событийном воспоминании задействованы разного рода схемы; в частности, в воспоминаниях о тех или иных происшествиях ключевое значение имеют сюжетные схемы или сценарии. Уже в процессе восприятия событий и сохранения их в памяти, сколь угодно точного, такие сюжетные сценарии включаются в действие. Они помогают при отборе и осмыслении — ключевых процессах переживания и запоминания событий. Без сомнения, действуют сценарии и в вспоминаниях и пересказах событий прошлого. Они — часть «реконструктивного» процесса, отнюдь не ведущего к искажению или фабрикации событий: напротив, только они делают возможным осмысленное восприятие событийных воспоминаний. Мы уже отмечали, что на всех стадиях действия сценариев и сюжетных схем в них присутствует и социальное измерение. Это не просто структуры человеческого мышления, принятые обществом в силу их неизбежности. Даже вспоминая события прошлого наедине с собой, мы пользуемся схемами, которые поставляет нам общество. Однако, помимо этого, большая часть событийных воспоминаний представляет собой акты коммуникации. Если рассказчик хочет успешно передать воспоминания другим, значит, они должны быть представлены в социально приемлемой форме. Мы отмечали также, что конструирование воспоминаний согласно существующим схемам не следует понимать как нечто жесткое. Сюжетные сценарии обладают практически бесконечной гибкостью. Поскольку зачастую воспоминание передается именно ради своего необычного, неожиданного, даже уникального содержания, сюжетные сценарии должны адекватно передавать эту уникальность. Более того, необычные истории часто строятся на том, что не оправдывают ожиданий, потому что построены на банальных и хорошо узнаваемых сценах. Сценарии могут адаптироваться согласно требованиям социального контекста — например, в случае, если известные сценарии не позволяют адекватно рассказать о том или ином событии или определить его значение. В этом случае формирование новых схем может начинаться с очевидцев, которые, вспоминая и рассказывая о своем прошлом, стремятся верно воспроизвести пережитый опыт.
Всем этим пренебрегают критики форм, которые, сосредоточившись на формах евангельских преданий (или речений), принимают как само собой разумеющееся, что эти формы сложились в процессе обработки материала всей христианской общиной для ее собственных нужд. Здесь нам стоит обратиться к статьям Денниса Найнхема, критиковавшего нежелание критиков форм признавать за очевидцами какое–либо значительное участие в формировании евангельских преданий, кроме как при самом их возникновении. В серии из трех статей, опубликованных в 1958–1960 годы[913], Найнхем показывал, что, если аргументация в пользу участия очевидцев, как дается она, например, у Винсента Тейлора, основана на априорных представлениях о том, что могло бы произойти, то возражения против такого участия основаны на аргументации апостериори, на свидетельствах самих Евангелий[914]. Критики форм полагали, что те формы, в которые отлились евангельские предания, являются результатом долгого процесса развития этих преданий в соответствии с потребностями общины. Статьи Найнхема, по всей видимости, оказали большое влияние как минимум на британскую науку и немало способствовали тому, что из поля зрения ученых–новозаветников совершенно исчезли очевидцы.
Вот как Найнхем формулирует свою позицию в первой статье:
Согласно критикам форм, какую бы роль ни играли очевидцы в возникновении евангельской традиции — в развитии ее они почти не принимали прямого участия. Это мнение хорошо известно, и развивать его не стоит; однако имеет смысл уточнить, что эта точка зрения — не случайная, не периферийная черта позиции критиков форм. Сама суть подхода критики форм состоит в том, что его приверженцы отталкиваются от внутренних свидетельств евангельских текстов в их конечной форме; и именно те черты этой формы, которые они считает ключевыми для понимания Евангелий, несовместимы с какой бы то ни было теорией, предполагающей прямое и заметное участие очевидцев после начальной стадии. Формальный, стереотипный характер деления на разделы, говорящий о долгом использовании в общине; отсутствие ярких индивидуальных деталей, для общины излишних; условный характер связок и заключений — все это указывает на развитие, шедшее в рамках безличных нужд и потребностей общины, не направляемое личными воспоминаниями отдельных очевидцев. Можно сказать даже, что именно отсутствие тех характеристик, каких мы ждали бы от показаний очевидцев — знания частностей, свободного потока воспоминаний без какого–либо редактирования, биографической и топографической точности и так далее — создает саму основу подхода критики форм. Основной предмет веры (!) критики форм состоит в том, что евангельская традиция получила ту форму, в которой дошла до евангелистов, исключительно от общины, ее нужд и потребностей — и крайне маловероятно, чтобы очевидцы оказывали на нее какое–либо влияние или принимали в ее формировании какое–либо непосредственное участие[915].
Поскольку оценка Найнхемом подхода критики форм в большой степени базируется на том, что критика форм исповедует апостериорный подход, отталкивается от внутренних свидетельств самих Евангелий, стоит отметить, что наша книга также основывается на внутренних свидетельствах, которые мы находим в самих Евангелиях (главы 2–7). Именно такие свидетельства составляют большую часть новой аргументации в этой книге, согласно которой сами Евангелия указывают на свою близость к свидетельствам очевидцев.
Большая часть аргументов Найнхема в пользу критики форм рассмотрена и опровергнута нами в главах 10–12. То, что формы перикоп синоптических Евангелий — продукт долгого развития в общинах, то, что эти формы во многом определялись и даже создавались сообразно потребностям проповедников и учителей, и так далее — сейчас подвергается большому сомнению. Многие исследователи отвергли эти теории и более не считают, что каждую форму можно жестко связать с той или иной функцией в жизни общины или что развитие каждого предания можно проследить в соответствии с некими общими законами развития преданий, вплоть до той чистой формы, в которой оно якобы существовало первоначально, в отличие от смешанных или модифицированных форм, в которых воспроизводятся предания в Евангелиях. Перед нами остается вопрос: как предания приняли ту литературную форму, которую можно различить при анализе евангельских перикоп? Стоит отметить, что формы, несомненно, нельзя разграничить и классифицировать так жестко, как это пытались делать критики форм; однако вполне возможно проанализировать форму и структуру, характерную, например, для рассказа о чуде, а затем выделить и перечислить черты, характерные для таких рассказов в Евангелиях[916].
В своей статье 1981 года «Место анекдота: заметка о критике форм»[917] Т.Фрэнсис Глассон предложил содержательную критику одного из основных положений критики форм: поскольку евангельские рассказы можно отнести к различным литературным формам — из этого якобы следует, что все они представляют собой продукт долгого развития в процессе устной передачи, в котором выпадали детали, ненужные с точки зрения потребностей общины, и структура истории сглаживалась и принимала удобную для общины форму. Аргументы Глассона, если не считать ссылок на использование хрий (анекдотов) в античных биографиях, основаны на современном опыте и практике — возможно, поэтому его труд не оказал большого влияния. Однако Глассону действительно удалось показать (цитируя критиков форм Ветхого Завета Германа Гункеля и Клауса Коха), что стереотипные, классифицируемые формы используются в любых человеческих высказываниях:
