дороге, но с посланным стрелецким головою не стал уже
ссылаться. Я просился у него в Корсун к жене своей, а Дорошенко
не пустил меня и сказал: тебя, верно, Ромодановский соблазняет
соболями, хочешь мне изменить! Он приказал мне присягнуть, а потом послал меня к турецкому визирю с письмом и приказал
на словах сказать ему, чтобы прислано было поскорее турецкое
или татарское войско. С тем отправил меня Дорошенко; а на
степи меня перенял Серко. Провожатых татар запорожцы
нобили, а я от них не бежал и не бился и был у них на степи
недель пять.
Взятые у Мазепы дорошенковы письма были писаны к
турецкому главному визирю, к крымскому хану, к ханскому визирю
и к некоторым мурзам, ханским любимцам. Дорошенко извещал
своих союзников, что враги <барабаши> (такую кличку давали
правобережные^ левобережным козакам) подступают под Жаботын, а Ромодановский и гетман <барабашский> уже <переправляются
через Днепр под Каневом. Хотя москали не страшны и прежние
гетманы при помощи одних татар с ними справлялись, но у меня
теперь людей мало>.
Ласково приняли в Москве Мазепу и отпустили, дозволивши
перейти с семьею и с пожитками на левый берег Днепра, о чем
просил за него гетман Самойлович. Отсюда начался поворот в
судьбе этого замечательного человека.
Неудача посольства Мазепы к туркам не помешала туркам
подать помощь Дорошенкову делу. Вместо Мазепы, Дорошенку
пособил тогда Гоголь, который, передавшись, как выше было
сказано, после переяславской рады Польше, изменил полякам, опять перешел на сторону Дорошенка и впору известил
турецкого султана об опасности, грозившей Чигиринскому гетману.
Спеша спасать турецкого подручника, в начале июня турецкое
войско перешло через Днестр у Сороки; турки взяли городок
Костницу и истребили там всех жителей, потом подошли под
Куничное; туда стеклось множество людей из других городков, и в течение одиннадцати дней осажденные упорно отбивались, наконец турки жестоким приступом взяли Куничное и все живое
281
в нем истребили, а город сожгли. Гоголь между тем разбил
верного царю поднестровского полковника Зеленского. 20-го июля
брацлавский полковник Лисица доносил Самойловичу, что турки
ворвались в Тульчин, осадили его в тамошнем замке, и просил
о выручке. По этому письму Самойлович приказал Дмитрашке
Райче идти туда из-под Смелой, но Дмитрашко Райча, дошедши
до города Буки, отправил своего наказного Войцу-Сербина с
двумя тысячами к Лодыжину, а сам воротился в Корсун, и
оттуда в Канев, потому что взятые в плен турецкие языки
всполошили Козаков, наговоривши им под пыткою, будто турки
помирились с поляками и идут на Киев. Войца-Сербин соединился
с Андреем Мурашкою, которого Самойлович отправил также в
Лодыжин с охотницким полком. Едва они успели вступить в
этот городок, как под Лодыжин подошла турецко-татарская сила.
Лодыжинские предместья были сожжены. Козаки заперлись в
замке. Но лодыжи’нское поспольство пришло в страх: выбросили
белое знамя. Великий визирь при самом начале этой войны
объявил повеление <обрекать всех неверных победоносному
мечу>, и турки, не обращая внимания на белое знамя, продолжали
палить в Лодыжян. Мещане выслали к ним еще депутатов: те
кланялись туркам и уверяли, что все жители Лодыжина остаются
верными подданные падишаха, что враждебные действия
оказывают не они, а 2.000 барабашевцев, которые пришли к ним
незваными и засели в замке. Великий визирь дал им такой
ответ; <коли бы вы были на самом деле верные подданные
Высокого Порога, то вы бы должны были или выдать пришедших
к вам, или отлучиться от них. Победителям невозможно делать
между вами различия>. Пальба усилилась, и мещане в третий
раз выслали депутацию: на челе ее был лодыжинский протопоп.
Жители предавались на волю победителя и просили только
выпустить их живыми с семьями и пожитками. Неумолимый
визирь сказал: <что-нибудь одно из двух выбирайте - или неволю, или смерть, иной судьбы не будет вам; если еще раз с этим
придете, прикажу картечами вас встретить>. На другой день
мещане выелали сказать, что сдаются совершенно на волю
победителя. Вышло 800 Козаков, положили оружие. Турки тотчас
забили их в колодки и отправили невольниками на свои галеры.
Такой же участи подверглись все лодыжинские мещане с своими
семьями. Мурашка ни за что не хотел сдаться, держался
несколько дней с своими козаками, пока от беспрестанных битв, от зноя и безводья все не изнемогли и не полегли один на
другом. Так гласит одно известие. По другому известию, Мурашка сдался сам с двенадцатью человеками, в числе которых
были сотник и протопоп. Но когда визирь стал допрашивать, сколько при Ромодановском и Самойловиче войска, Мурашка
282
отвечал: так много, что могут победить и султана, и хана. Это
не понравилось визирю. Он крикнул на Мурашку, а Мурашка
смело стал укорять визиря: <вы - говорил он - воровски
пришли на нас: так между государями не водится: обступили
нежданно в Лодыжине нас и побили. Если бы царю было заранее
ведомо о ваших затеях, так вашего султана встретили бы не то
что за Днестром, но еще и за Дунаем>. Разгневанный визирь
приказал увести его и отрубить голову, но, одумавшись, воротил
его снова, а Мурашка стал ругать визиря и султана и всех
турок жестокою бранью и проклинать мугамеданскую веру.
Визирь приказал казнить его1.
Главный визирь из-под Лодыжина отрядил товарища своего, или каим-мекама, султанского любимца Мустафа-пашу, под
Умань - с приказанием сжечь город и жителей увести в неволю, а если окажут сопротивление, то перебить всех без разбора.
Вместе с турками подъехали к Умани дорошенковы старшины
и стали уманцам делать предложение сдаться, обещая милость.
Уманский полковник Яворский соблазнился таким обещанием и
отправился в турецкий стан на поклон; его объявили невольником
и заковали. Умань осталась без начальника. Турки требовали
безусловной покорности. По этому требованию явились в турецкий
стан полковые чины, знатнейшие козаки и мещане. Турки всех
объявили невольниками, а город, вместо пощады, стали
истреблять. Но в Умани набралось людей не мало, и были они хорошо
* Это показание Анастаса Черкеса, грека, занимавшегося в Лисянке
торговлей, после взятия в плен Грицька Дорошенка прибывшего в Пере-
яслав и назначенного ротмистром в охотном войске. Самойлович отправил
его с отрядом на Подоль, где, соединившись с Мурашкою и Войцою-Сер-
бином, он засел в Лодыжине. Анастас показывал, что после появления
турецких сил Войца-Сербин тайно ушел, а потом Мурашка сдался туркам, и оставшиеся выбрали старшим Анастаса. Шесть суток турки палили в
город, на седьмые сделали два приступа. Анастас отбил их. Но мещане
сдались и были все обращены в неволю, а малых ребят бусурманы
покололи копьями и ножами. Анастас, избегая жестокой кары, которая
постигла бы его как начального человека, переоделся мужиком, был продан, выкуплен волошским господарем Дукою и отправлен через Венгрию в
Польшу, представился там королю, был им обласкан, одарен и отпущен
в Украину, а Самойлович послал его в Москву. Его показание исполнено
хвастовства и несообразностей. В Лодыжине, кроме 20.000 мещан с их
женами и детьми, было воинских людей всего полторы тысячи, всего одна
пушка, и та испорчена, а вал зело худ, у турок же до 40.000 воинов и
80 пушек, но Анастас так храбро отбивался, что побил 13.000
неприятелей; султан казнил янычарского начальника, досадуя, зачем не взял
города, и назначил 500 червонцев за голову Анастаса! О Мурашке - такое
противоречие: сначала говорится, что Мурашка сдался и письменно
убеждал Анастаса последовать его примеру, а потом сообщается, что визирь
казнил Мурашку за смелые и дерзкие выходки. Поэтому показание это
маловажно.
283
вооружены, а город укреплен. Они стали защищаться. Тогда турки
повели под замок шанцы от Грекового леса, насыпали валы и
бойницы вровень с городскими, палили из пушек и в то же время
начали подводить подкопы. Взорвана была значительная часть
замковой стены на левой стороне от дороги к Мени. Уманцы
закладывали прорывы возами, навозом, землею… но турки
подземным ходом проникли в город. Уманцы отчаянно отбивались от
