действий против Москвы; напротив, сами нуждались в помощи
московского правительства тогда; когда весною 1675 г. татары
произвели опустошительный набег на польские области. Московское
правительство не отрекалось оказать Польше помощь, но
приступало к этому делу вяло и неохотно, как будто насмехаясь над
поляками, по их выражению; еще неохотнее относился к ним
Самойлович, и на совещаниях с царскими гонцами и с боярином
Ромодановским твердил все одно и то же, что полякам ни в чем
не следует’ доверять. Сообразно таким внушениям гетмана, московское правительство тем и ограничилось, что приказало войскам
двигаться медленно к Днепру, а за Днепр не переходить, и таким
образом водить поляков, пока не услышат, что татары вышли из
Польши, а тогда написать польским гетманам, что уже воевать
теперь не с кем. Напрасно несколько раз в своих письмах
польские гетманы извещали, что хан взял тот город, осадил другой, что надобно спешить; от них отделывались, писали, что русские
войска пристанут к королевским только тогда, когда коронные
войска соединятся с литовскими. Самойлович и Ромодановский, собравшись с своими обозами раннею весною у Артополота1, не
ранее как в сентябре достигли Яготина2 и там встретили польских
посланцев с известием, что хан уже ушел из польских пределов
к Каменцу. Предводители, сообразно царскому указу, отвечали, что если так, то уже нет повода соединяться с польскими
войсками. В продолжение этого лета Самойлович и Дорошенко вели
между собою, так сказать, письменную полемику универсалами
и письмами, стараясь каждый обвинить другого, а себя
выгородить. <Ты меня хулишь за союз с бусурманами>, - писал
Дорошенко, - <но ведь и давние князья российские против своих
недругов призывали бусурманские силы, и Богдану Хмельницкому
пришлось дружить с татарами, когда ляхи-христиане стали нам
главными неприятелями… И я, предков своих пестуя славу, прежде всего милости и обороны искал у польского короля, но
польский король милости мне не дал, а к царю после андрусовской
Бывшая река в Роменском уезде, Полтавской губ.
Местечко Пирятиыского уезда, Полтавской’ губ.
290
комиссии, нас разлучившей, невозможно уже было нам
обращаться; и так мы, всего Войска Запорожского советом, склонились к
турскому султану под оборону>. - Куда нам равняться с
князьями российскими! - писал на это Самойлович, - равные с
равными должны быть сравниваемы, а российские князья были
независимые владетели. Впрочем, про этих князей хроники
свидетельствуют, что немного они от помощи бусурманской вос-
прияли себе; напротив, их державы оттого на долгое время
разорвались и ни во что обратились. И гетманы союзами с неверными
никакого добра народу и войску не учинили, а только, досталь
отчизну свою и благочестие на правой стороне искоренили и
завели многое множество братии своей в вечную неволю бусурман-
скую. Вот и теперь, кто-виноват, что народ на сю сторону валит: не от великой прохлады сюда идут, оставя свое имущество, а от
турецкой неволи с душами убегают.
Отправивши письма к польским гетманам из Яготина, Ромо-
дановский и Самойлович послали на. правый берег отряды под
начальством - первый Вульфа, а второй - генерального асаула
Лысенка. Серденята1, остававшиеся в Корсуне, бежали в Чигирин, а после их ухода жители из Корсуна, Мошны, Млеева, Богуслава, Насташки и окрестных селений пошли на левый берег.
Самойлович давал приказание переяславскому полковнику Войце-Сер-
бину и полковнику охотному Новицкому не расселять их вблизи
Днепра, но отправлять на новоселье в дальнейшие места. Не так
легко удалось беглецам из Торговицы, в числе трех тысяч
собравшимся на левую сторону по поводу слуха, что Дорошенков
резидент Астаматий ведет турок. Дорошенко послал против
беглецов татар, а те захватили их в полон. В начале сентября ка-
невский полковник доносил Самойловичу, что атаманы ольховскйй
и звенигородский привезли в Канев 1.000 возов с переселенцами, и полковник всех их переправил через Днепр. Тогда к Ромода-
новскому и Самойловичу приехали корсунские козаки - пасынок
Богдана Хмельницкого Степанко с товарищами: они объявили, что
Дорошенко посылал их с судьею Чернявским находиться при хане
во время ханского похода в Польшу, а когда хан с
Ибрагим-пашою, сопровождавшим его, повернул в Волощину, козаки, отпущенные ими к Дорошенку, не пошли в Чигирин, а отправились
на левую сторону и присягнули царю. Польские войска проникли
тогда в Корсун, нашли его совершенно безлюдным и сожгли. Тогда
окончательно опустело и все Побужье. Жители, остававшиеся еще
там, выгнали от себя поставленные польские залоги и пустились
в волокиту.
* Серденята есть перевод турецкого слова серденгести-, что значит
беспощадные. Так назывался у турок отдел их войска. (Маншт., стр. 158).
10* 291
Все это приближало Дорошенка к неизбежному падению. 10-го
августа лишился он своего многолетнего друга и советника, митрополита Тукальского,” который скончался, ослепши незадолго до
смерти. Не было у Дорошенка ни малейших средств остановить
бегущего в царские области народа; не присылали к нему для
удержания прочан ни турецких, ни татарских сил, и ему
представлялась возможность скоро остаться одиноким в пустыне. В
числе пришедших с правой стороны к Самойловичу был Василий
Леонтьевич Кочубей, которому суждено было приобрести громкую
трагическую известность впоследствии. Начавши службу еще при
Бруховецком в гетманской канцелярии, тогда он был подписком
или канцеляристом у Дорошенка, приобрел у него большую
доверенность, и Чигиринский гетман посылал его в Турцию. На
возвратном пути челядник украл у Кочубея важные бумаги и
убежал. Кочубей после того не смел явиться к Дорошенку, переправился к Самойловичу и сообщил такие вести о Дорошенке.
<Грызет сам себя Дорошенко, - говорил он: - надеялся на турок и
татар, но те и другие мало подают им надежды. Крымцы
гневаются на него за то, что мало почитал и ценил их, а считал за
таких союзников, которые, по приказанию турецкого султана, дол-
? жны делать ему услуги. Да и у самих турок такое слово носится: взять бы этого Дорошенка, со всеми будучими при нем козаками, да и задать на каторги, чтоб они больше нас, турок, не смущали
и не чинили смуты промеж монархами. Вот как про Дорошенка
говорят его союзники, а свои украинские люди, какие еще
остаются в его владении, все гнушаются им от большого до малого.
В самом Чигирине при нем нет ни полковника, ни обозного, ни
другого кого из старшин, чтоб ему был дружелюбен, кроме разве
родни его, да .писаря, да судьи>.
Увидел Дорошенко, что приходит пора ухватиться за
последнее средство спасенья, которое он приберегал к концу: не манить
более московского государя, а отдаться ему прямо, искренно. Но
ему хотелось всетаки сдаться так, чтобы выговорить себе и
безопасность, и спокойное житье на старость, а если можно, то
сохранить и гетманский титул. Довериться безусловно Самойловичу, которого он оскорблял, казалось ему слишком рискованным делом; во всяком случае, ему пришлось бы проститься со своим
гетманством. Дорошенко решился еще раз сделать опыт - устроиться
так, чтобы, присягнувши московскому государю, остаться в
гетманском достоинстве. И прибегнул Дорошенко к такому извороту: получил он свое гетманское достоинство от войска - войску он
и сдать его должен, а это войско может его и снова избрать
гетманом. Но козацкого войска на правом берегу у него уже не
стало; правобережные полковники от него отступились, козаки
или ушли на левую сторону, или, оставаясь еще на правой, не
292
хотели ему повиноваться; поспольство беспрестанно бежало, воссоздать и пополнить войско было уже не из кого. Дорошенко
решился показать, что считает настоящим Войском Запорожским
Сечь, и задумал перед сечевиками сдать свое гетманство, положить клейноты и принести перед ними присягу на верность царю.
Недаром старейший гетман Богдан Хмельницкий в первый раз
получил свое гетманское достоинство в Сече; с тех пор в Сече
сохранялась высокомерная уверенность, что сечевое товариство
есть лучший цвет козачества, что оно-то и должно управлять
судьбою всей Украины. Когда Дорошенково письмо с таким
