Когда время пошло к полуночи, разбрелись спать. Андрей назначил посты6 против этого шумно возмущались ученые: они считали, что война для них закончена и сейчас колонна пребывает в тылу. Но Андрей был непоколебим.
Первым в дозор заступил «самострельщик» Василий Степанов. Он вызвался сам, ссылаясь на свою трезвость и бессонницу. Данилин, возражать не стал: он прилег в тени дерева, оставив на коленях пулемет. Этой ночью он собирался не спать, глядеть всю ночь на костер…
***
…Он проснулся ранним утром. Ночью на мундир и пулемет легла роса, вода просочилась сквозь ткань, стало зябко. Андрей очнулся резко, словно нырнул в холодную воду. Осмотрел лагерь: ученые спали у грузовиков: даже ночью они не могли расстаться со своими игрушками. Солдаты расположились среди развалин хуторка.
Самострельщик давно сменился, его должен был сменить солдат с нелепым лицом…
Он, конечно же, спал. Рядом валялась бутылка из-под спирта.
От костра высоко в небо тянулся сноп рыжего дыма. Андрей отставил пулемет, бросился к костру, принялся его затаптывать. Утро было слегка туманное, имелся незначительный шанс, что знак незамечен.
Пропустил таки, – корил он себя. – Проспал.
– Отойдите от костра… – услышал он за спиной.
Обернулся.
Перед ним стоял штабс-капитан. В руках он держал трофейный «Медсен», оставленный Андреем.
– Все же… – удивился Андрей. – Так просто…
– Но-но… – обиделся штабс-капитан.
– Меня интересует только. Телеграфист был ни при чем или вы его пожертвовали, как мелкую сошку?.. Я это понял по каплям крови у командного пункта.
– На войне кровь – не редкость… Но вы правы, конечно. Иногда нужно пожертвовать пешкой, чтоб спасти всю игру. Я через перископ увидел, что вы обнаружили провод…
– …И застрелили в грудь, после сделали контрольный в голову… Пули, извлеченные нашим хирургом казались одинаковыми, пистолетными. Меня ввел в заблуждение ваш «Манлихер». Я не подумал, что у вас будет второй пистолет…
– Очень удобно. Я бы вам порекомендовал – но ваша карьера уже заканчивается… От «Манлихера» была бы куча следов, крови. А «Байярд» делает аккуратные дырочки.
– Потом вы оттащили тело и вывезли его на штабном авто к мосту.
Штабс-капитан кивнул: именно так.
– И что теперь?..
– Теперь вы пленный… Сейчас ко мне прибудет подмога, грузовики поедут на запад. Конечная станция – Берлин.
Андрей кивнул, повернулся к костру и принялся его расшвыривать.
– Эй, что вы делаете! – закричал штабс-капитан. – Эй! Вы чего?.. Я вас застрелю.
– Стреляйте, – разрешил Андрей.
– Я стреляю, стреляю!!!..
– Угу…
От крика просыпались солдаты: они видели двух офицеров. Андрей словно танцевал на углях костра, его соперник целил из пулемета.
– Ваше благородия! Да шо ж это происходит!
– А-ну брысь, мрази, – отвечал штабс-капитан. – Не вашего умишка дело. Стоять на месте, а то застрелю.
Винтовки охраны были сложены в пирамиды около костра, и только у заснувшего дежурного она была в руках – но тот с похмелья и спросонья быстро моргал и никак ничего не понимал.
– Да стреляйте уже! Надоело слушать ваш голос. Чего медлите! Все равно ваши хозяева нас расстреляют – зачем им возня с пленными? К чему мы им в Германии?
Хозяева? Пленные? Германия?..
– Да, господа… – пояснял Андрей переглядывающимся солдатам. – Господин штабс-капитан – шпион. Он, выражаясь его же словами – мразь…
И штабс-капитан не выдержал: приложил пулемет к плечу, нажал на спусковой крючок.
Механика сухо лязгнула, но выстрела не произошло – будто осечка. Чертыхаясь, штабс-капитан передернул затвор, патрон вылетел наземь, нажал спуск еще раз – тот же результат…
Лишь после пятого раза понял, что пулемет неисправен.
– Вы это нарочно, да?..
Из кармана кителя Андрей достал крошечную деталь, похожую на иглу:
– Надо же, не работает без нее… У меня ведь не было доказательств против вас… Так, только догадки… Надо было вас разговорить.
Штабс-капитан зарычал, бросил пулемет на землю, попытался достать «Манлихер». Не успел.
Грянул «Парабеллум».
Штабс-капитан сделал удивленный шаг назад, потом будто оступился и рухнул наземь.
– Будем считать, что погиб смертию храбрых… – заключил Андрей. – Хоть и не за царя и отечество, а за кайзера и фатерланд… Но все же…
Андрей смерил взглядом проштрафившегося охранника – думал сделать внушение, но времени не было совсем.
– Скорее! Надо вытащить грузовик!
Попытались вытолкать на арапа, нахрапом. Но вместо того, чтоб выскользнуть, грузовик стал еще глубже сползать в яму.
– Разгружайте! – распорядился Андрей.
Может, пронесет, – думал он. – может не успели рассмотреть сигнал. А даже если и рассмотрели – мы предупреждены, отобьем.
Но нет, не пронесло.
– Панцерники!
Из-за рощи двигалось четыре броневика: изящные, даже облеченные в броню «Даймлеры».
– Мамочки, пропали… Пропали мы!
Второй пулемет! Он должен быть в замыкающем грузовике. Андрей бросила туда, но его опередили. «Самострельщик» уже выходил наперерез броневикам. Он выпустил почти треть магазина, когда его заметили с броневика. Из блиндированной башни огрызнулся пулемет – храбрый солдат рухнул.
По броневикам палили из винтовок, Андрей пару раз выстрелили из пистолета – но все с одним результатом: высек из брони искры.
– Спасайся, кто только может! – крикнул один солдат.
Рванул к леску, за ним заторопились другие. Ученые, было тоже отступили, но задумались, вернулись: страх смерти оказался слабее страха потерять предметы своих исследований. Увидев это, охранники останавливались, возвращались.
– Быстрее! – крикнул Андрей. – Помните, вы в девятом году Столыпину показывали?..
Беглецкий понял: от реакторной машины размотал провод, к чему-то подсоединил. Протянул Андрею нечто среднее между ружьем и скороваркой.
– Вот. Стреляйте!
– А вы?..
– По людям? Я не могу! Нажимайте тут!
Андрей лег наземь, прополз под грузовиком. Снизу обзор был не ахти какой: но с броневиков его, верно, тоже было не рассмотреть.
Нажал на спуск: в агрегат стала втягиваться стальная проволока, закрепленная на катушке. Оружие и цель соединила безумная радуга…
Панцерники останавливались и глохли один за другим. Только один все пер вперед. Андрей палил по нему опять и опять.
– Да что же это такое! – ругался он.
Неужели в Германии в другое время разбилась своя тарелка, и теперь инопланетное оружие им нипочем? Но броневик ехал прямо, пока не угодил в воронку и перевернулся на бок. Колеса продолжали лениво вращаться. Андрей отложил инопланетное оружие, поднялся, подобрав брошенную винтовку, и перебежками двинулся вперед. За ним заспешили солдаты.
Осторожность оказалась лишней: броневики молчали. Подобрались к перевернутому. Распахнули люки: оказалось, что погибший водитель упал на рычаг газа, и, поэтому, машина, уже с мертвым экипажем, шла вперед. Этот водитель кого-то смутно напоминал Андрею…
– Иттить его германскую маму. Фарш! Хоронить не выйдет – можно ложечкой соскрести в банки консервные и отправить Красным Крестом назад, откуда явились – в Германию… Чем вы их порешили, ваше высокоблагородие…
– Собирайтесь, надо ехать…
Из леска вернулись смущенные беглецы. Оказалось, что крикнул «Спасайся» давешний штрафник – человек с нелепо скроенным лицом. Ему Андрей глубоко взглянул в глаза, но увидал не раскаянье, а какие-то шулерские искорки. Не сдержав себя, ударил правым хуком, выровнял покачнувшегося противника левым, потом нанес прямой в челюсть, затем – под дых. Обида клокотала в груди, потому Андрей лупил ожесточенно и даже увлеченно. Солдат же молчал, стоя во фронт, лишь, когда град ударов становился нестерпимым, отступал назад на шаг.
На правой руке повис Беглецкий:
– Полно-те, Андрей Михайлович. Сами же сказали: нет времени.
Цугом из двух броневиков вытянули завязший грузовик.
– Кто к нам на броневике приедет, тот, значит, от инопланетного оружия и погибнет, – тихо, чтоб слышали только свои, пошутил Андрей.
Стали собраться в дорогу.
– Надо «самострельщика» подобрать… Храбрый человек был.
В высоких ковылях нашли тело. На груди расстрелянного сидел давешний кот. Андрей думал, что от броневиков он сбежал куда-то в лесок. А он, оказывается, невидимый в траве ходил кругами…
– А-ну брысь отсюда, – скомандовал Андрей.
Было не до кота.
Тот отошел, но совсем недалеко: чужие люди его уже не страшили.
– Эй, да он жив… Жив, чертяка…
– Не может быть.
Пулеметной очередью бывшему вольноперу перебило обе ноги, пробило грудь. Но он жил, правда и безумно мучительно: хрипел, на губах выступала кровавая пена – очевидно было задето легкое.
