Видимо, трамвай он вел чисто рефлекторно, потому что делал это много-много лет. Андрей сел на пустующее место, раздумывая о том, что трамвай – не паровоз, лететь он не может. Не та конструкция… Да и другого пути у него, как ни крути, действительно не было.
Мимо проплывал город: встречались перевернутые трамваи, наспех сложенные баррикады. Андрей подумал, что подобные, сложенные любителями сооружения можно брать сходу и без потерь. Однако на улице было много восторженных манифестантов. А полиция и армия стыдливо жалась по углам, стараясь сделаться незаметнее…
Само собой, вагоновожатый не утруждал себя переводом стрелок, и как только путь вагона и Данилина стали расходиться, Андрей шагнул в проносящийся мимо город и уже через четверть часа постучал в дверь своего дома.
Вернувшись с войны, Данилин лег спать.
***
Андрей отсыпался долго и основательно, пытаясь сбросить усталость, что накопилась за годы войны. В первый день проспал двадцать часов. Потом проснулся, поел, сходил по нужде. Походил по дому, посмотрел на лица спящих домочадцев, но, не разбудив никого, снова лег спать.
Проспав еще двенадцать часов, снова поднялся. Провел полдня в полудреме с семьей, снова лег – уже со всеми.
Утром проснулся в шесть – посвежевший и отдохнувший. Казалось, что война осталась далеко за спиной.
Сел завтракать вместе с семьей.
Таюта увлеченно размазывала по тарелке кашу, пытаясь таким образом сделать ее как можно меньше.
За столом хранили тишину, словно в доме есть покойник. Может, Фрол и Аленка молчали, потому в доме был старший.
Андрей чувствовал неловкость положения, потому заговорил:
– Знаете, никогда не замечал, что дорога к нашему дому идет в гору. И не сильно ведь: где-то вершка два на двадцати саженях. Но все равно в гору…
Аленка посмотрела на мужа, потрогала его лоб. Тот был не просто холодным, а обжигающе холодным, словно человек вернулся с многолетнего холода.
– Ты себя, верно, дурно чувствуешь?.. – спросила Алена.
– А как себя должен чувствовать солдат, вернувшийся с войны, которая проиграна?..
– Он должен радоваться, что вернулся живым. Кому-то это не удалось…
Андрей кивнул: все верно. Но веселей от того не стало.
– Джерри заходил?..
– Заходил с неделю назад, – призналась Аленка. – О твоем здоровье справлялся. Приносил угощения.
Андрей ожидал, что почувствует укол ревности. Но его не последовало: ощущения притупились, требовался более сильный раздражитель.
***
Он снова спал.
Снился сон: будто он идет по городу, по предместью, вдоль реки по узким грязным уличкам. То спускается, то подымается по склону, к которому прилепились маленькие домишки.
В их окнах – чужой свет, окна забраны в ставни, тяжелые двери закрыты на засовы. Может за ним следят глаза настороженные, но не до них, совсем не до них.
Впереди Андрея кто-то идет: силуэт смутно знаком Данилину, но окликнуть человека вроде бы боязливо. А вдруг это не тот, не знакомый, тогда неловко будет.
Человек идет впереди. Его плащ мелькает меж деревьев, далеко впереди, исчезает за поворотами улочек.
Андрей спешит, перепрыгивает через лужи.
И вот впереди просвет, воровской поселок заканчивается. Данилин спешит: теперь-то он точно догонит непонятного человека. Вот улица заканчивается пустошью, но странно: идущий впереди человек исчез, словно и не было его, словно под землю провалился.
Потом вспоминается, кем был тот человек впереди – ведь мысли во сне тягучи и нелогичны, словно патока в бочке с дегтем.
То был Аркадий Грабе. Не генерал, а штабс-капитан, совсем как в тысяча девятьсот восьмом году от Рождества Христова.
Но как такое может быть?.. – бунтовала память. – Ведь Грабе погиб, погиб, погиб…
А если не погиб, то куда делся сейчас? Неужто и впрямь под землю.
И впрямь… Ведь мертвецам – место под землей…
Видит Андрей: то, что показалось ему пустошью сначала, есть кладбище – от горизонта и до горизонта. Данилин оборачивается и уже не видит поселка – только могилы. И дороги назад более нет.
Зачем Аркадий Петрович его сюда завел? Неужели пришел черед Андрея?
И кажется, что видит Данилин за плитами прячутся чукчи, убитые посреди тундры, и другой – с головой размозженной револьверной пулей.
Вот из тумана выступает Мария Тарабрина, урожденная Шлатгауэр.
За ней – пилоты немецких истребителей, сбитых под Варшавой и над Данцигом. Сколько лет прошло, а кровь на них так и не застыла…
Андрей рукой касается кобуры, но ужас – она пуста.
И Андрей делает единственное, что в его силах.
Он кричит.
***
Он кричит.
И его жена, теплая, милая, хорошая Аленка несильно теребит его за плечо:
– Андрюша, Андрюша… Проснись. Тебе что-то страшное снилось. Ты кричал.
Андрей просыпался с облегчением: это всего лишь сон.
– Что тебе снилось?.. – спрашивала Алена.
– Уже и не помню, – врал Андрей.
Он обнимал жену, и она засыпала в объятиях. Но к Андрею сон не шел, и он лежал много часов, рука затекала. Но он боялся пошевелиться, чтоб не разбудить любимую.
И лишь к свинцовому рассвету он забылся крепким сном.
Потом утром, свой сон в ванной рассказывал текущей из-под крана воде – чтоб не сбылось. После – вышел к ужину, пил кофе. Читал газеты…
Затем засобирался.
– Ты куда? – спросила жена.
– Пойду, пройдусь…
– Не ходил бы ты в город, Андрюша… Говорят, по офицерам стреляют…
– Да полно тебе, верно, кто-то схлопотал шальную пулю…
– Пули-то может, и шальные, да что-то их сильно точно пускают. Что не день, так кого-то убьют. А на крышах, говорят, стоят пулеметы уже. Как они начнут стрелять – так недостатка в шальных пулях уже не будет. Хоть мундир-то не надевай. У тебя ведь есть приличные костюмы…
Андрей кивнул и, чтоб не расстраивать жену действительно переоделся в партикулярное платье, но в карман пальто положил «Парабеллум»,
В гражданской одежде было непривычно, и Андрей долго смотрелся в зеркало: все ли на месте. Впрочем, от своих волос он упорно отводил взгляд. Ночью Алена сказала, что в голове у ее мужа появился седой волос. Но Андрей не хотел его видеть.
Он вышел из дому.
Петроград шумел, свистел, как чайник, который вот-вот закипит. По улицам праздно шлялись солдаты – поодиночке и группами, с оружием и без. То там, то сям шли митинги. Требовали все более хлеба, порой – прекращение войны без контрибуций. За митингами следила полиция, и пока над толпой не появлялся красный флаг – не вмешивалась.
С хлебом и правда были проблемы: к лавкам с утра выстраивались длинные очереди – «хвосты». Но с иной стороны – будто никто с голода не умирал.
Андрей выдохнул: в воздухе повисло тяжелое облако пара. К ночи воскресения холодало.
Данилин пожал плечами, подумалось: мороз должен разогнать манифестантов по домам.
Но веры в то, что все обойдется, не было. Скоро наступала весна, а с ней и тяга к переменам. И даже морозы бы ее не остановили: людей уже грело предчувствие весны, предчувствие тепла.
***В последний день февраля Данилина курьером вызвали в военное ведомство и там какой-то старик-канцелярист будто из времен еще Николая I с виноватым видом вручил Андрею коробку и тут же, сославшись на неотложные дела исчез.
Когда Андрей открыл все же коробку, то обнаружил в ней полковничьи погоны с соответствующим приказом о присвоении звания и орденом Станислава второй степени.
Дел в министерстве будто бы не было, и Андрей вернулся домой.
По причине зимы вечер наступал рано. Дети, утомленные прогулкой отправились спать. Электричество то гасло, то разгоралось опять и несколько освещало дом, сколько трепало нервы.
Андрей хотел достать керосиновую лампу, но передумал и извлек из буфета свечи. Вечер получался вынужденно романтическим.
Раскупорил бутылку вина, подаренную как-то Астлеем, позвал жену.
Та присела, пригубила красный эликсир. Огоньки заплясали в бокале, растворились в жидкости.
– С какой радости пьем?.. – спросила Аленка.
Андрей молча пододвинул к любимой листок и орден. Как ни странно, на Аленку это не произвело никакого впечатления.
– Ты же вчера был капитаном.
– А сегодня уже – полковник.
– А подполковником ты когда был?.. Сегодня в полночь?..
Андрею оставалось виновато развести руками: познания жены иногда становились для него сюрпризом. Порой неожиданным.
– В военном министерстве сейчас бардак. Вот мне и…
Аленка кивнула, улыбнулась.
– Ну что же, друг ты мой, не весел?.. Сидишь будто на поминках?
Андрей улыбнулся ответно. Но улыбка получилась кривоватой.
