или песнях, если ты ничего не можешь запомнить?
Возможно, Платон был прав, думала я, когда целовала своего жениха, весело с ним здороваясь и делая вид, будто сегодня со мной не случилось абсолютно ничего странного или огорчительного. Возможно, когда-то я и впрямь позволила словам других людей украсть мои воспоминания. Газетные статьи, полицейские расследования, книги об исчезновении Конрада – все это перегрузило мою память, вот и вышло, что в итоге я ошиблась и напилась не из Мнемозины, а из Леты.
Ты что-то видела. Ты знаешь, что это означает. Тебе нужно лишь найти ключ к своим воспо…
– Как прошел последний день триместра? – бодро спросил Доминик.
– Отлично, – сказала я. – Правда, случился небольшой кавардак. В общем, не могу сказать, что не рада тому, что наконец-то я дома.
Он весь просиял и, одарив меня самой теплой своей улыбкой, сказал мне в тон:
– И я не могу сказать, что не рад тебя видеть. Ах да, чуть не забыл… – Он вытащил из кармана и протянул мне на ладони то самое старинное кольцо, которое мне с таким трудом сняли несколько дней назад. – Вот. Теперь твое кольцо привели в порядок; надеюсь, оно тебе будет впору.
И действительно, кольцо весьма умело «растянули» – лишь тоненькая морщинка указывала на то место, где был сделан разрез. Теперь оно и впрямь было мне впору и сидело на руке идеально, а бриллиант посверкивал, точно прищуренный глаз.
Я улыбнулась.
– Ты просто ангел.
– Ну, не то чтобы ангел… Все-таки у меня в этой игре и свои цели имелись, и свой выигрыш я тоже получил.
Видите, Стрейтли, как все в тот день у меня складывалось? Приведенное в порядок кольцо; теплая улыбка Доминика; цветы, которые он купил по дороге домой, – не пионы, а мои любимые золотисто-коричневые желтофиоли, нежные, душистые; чашка горячего чая, которую он моментально для меня приготовил; запах вкусной еды, доносившийся из духовки, – все это выглядело так, словно мне предлагают некий выбор: или я смогу и впредь иметь все это, или все же получу заветный ключ к той двери, которая в лучшем случае никуда не ведет, а в худшем – ведет в комнату ужасов.
Так что, Рой, я выбрала первое. Я предпочла стать миссис Бакфаст, убедив себя, что смогу стать полноправным членом «банды», смогу подарить Эмили отца. От меня, собственно, не так уж много и требовалось: ничего не говорить и просто наслаждаться тем, что мне предлагается, забыть прошлое и никогда не возвращаться в школу «Король Генрих». И в тот момент, тем чудесным вечером, когда долгие летние каникулы простирались перед нами точно пляж с согретым солнцем песком, а недавняя сцена в доме моих родителей еще была свежа в моей памяти, мне действительно казалось, что я все это смогу: написать в школу и сообщить, что намерена перейти на работу в другое место; отменить свою встречу с Джеромом; позволить родителям сколько угодно общаться с очередным самозванцем. В общем, испытывая странное облегчение, я пошла спать и в два часа ночи проснулась под стоны и рыдания в водопроводных трубах, совершенно ясно сознавая, что никакого выбора у меня нет.
А все потому, что я вспомнила, какая именно вещь вызвала у меня такое внутреннее беспокойство, когда я пришла к родителям. Я эту вещь должна была бы хорошо помнить, однако она давно затерялась где-то в глубинах моей памяти.
Зеленая дверь.
Где же она была?
Ты что-то слышала, Беки. Ты знаешь, что это означает.
И теперь, пожалуй, я действительно это знала. Рыдание водопроводных труб напомнило мне слова отца: Это точно был наш Конрад… Мы с мамой совершенно не сомневаемся. И он по-прежнему носит свой значок префекта, которым – помнишь? – он так гордился.
И вкус у этих слов был как у случайно закушенной фольги, и пахло от них золой, кислой мыльной пеной и шоколадом, и сколько бы я ни пробовала перевернуться на другой бок и снова уснуть, эти слова снова и снова звучали у меня в ушах, и вместе с ними приходило понимание. До меня начинало доходить, что мои воспоминания – это некая запертая дверь в сад, много лет пребывающий в запустении. За минувшие годы сад стал совершенно неузнаваемым: клумбы заполонили колючие сорные травы; аккуратно подстриженные кусты разрослись до размеров огромных деревьев, угнетающих все вокруг. Теперь это было страшноватое место, полное таинственных теней и отражений, и мне в итоге показалось, что, пожалуй, было бы куда лучше и спокойней навсегда оставить дверь в этот сад запертой.
И все-таки у меня имелся ключ от этой двери. И воспользоваться им могла лишь я одна. Собственно, этот ключ был у меня всегда, несмотря на упорное сопротивление моей памяти, несмотря на нежелание рассмотреть его форму, прикинуть, подходит ли он к замочной скважине, попробовать повернуть его разок-другой, просто чтобы ощутить связь с собственным прошлым. Но теперь, когда я этот ключ рассмотрела и увидела, что он к замку подходит, и речи не могло быть о том, чтобы просто повернуться и уйти прочь.
Я уже и так проспала целых восемнадцать лет. И вот теперь наконец-то проснулась.
Глава шестая
Классическая школа для мальчиков «Король Генрих», 15 июля 1989 года
Я отправилась на свидание с Джеромом, не вызвав дома ни малейших подозрений. Это означало, что мне пришлось притворяться, будто я понятия не имею ни о дневнике и тайной переписке Эмили, ни о том, кто такой Доминик на самом деле. Впрочем, мы, женщины, с молодости хорошо усваиваем определенные уроки. Практически любая женщина умеет улыбаться, даже когда ей этого совсем не хочется; умеет вовремя осадить свой гнев, чтобы окружающим не показалось, что голос ее звучит чересчур пронзительно или настроение у нее драчливое. И уж конечно, любой женщине известно, что хорошенькое личико порой значит гораздо больше, чем умный вид и явная компетентность. Вот вы, Рой, спрашивали, с чего началась присущая мне холодность. О, с самого детства! Маленьким девочкам следует вести себя так, чтобы их видели, но не слышали, – эта максима прорастает и во взрослой женщине. Более всего ценятся женщины хорошенькие и внимательные. Я обладала обоими качествами, и оказалось, что многие мужчины – Джонни, Доминик и даже вы, Рой, – зачастую даже слишком уверены, что я помалкиваю и внимательно их слушаю лишь потому, что самой мне, в общем-то, и сказать нечего.
Апостол Павел писал, что принял страдания не для того, чтобы служить уроком женщине, и не для того, чтобы властвовать над мужчиной, но чтобы пребывать в молчании. Вряд ли это можно использовать как руководство для женщины, ставшей директором классической школы. Но я давно поняла: умение говорить откровенно ценится
