было бы странно, но всё же такая фраза причинила боль и несколько убавила боевой настрой. И как бы Алексеева ни старалась подавить неприятное чувство в груди, оно всё равно там осталось. Мысленно Таня обрадовалась, что услышала такое не из его уст. Это было бы совсем нестерпимо.
Таня не стала ничего отвечать. Она опустилась перед Женей на корточки и положила ладони на его бедра, обтянутые черной тканью брюк.
– Я знаю, что ты не простишь меня, – тихо начала она, делая глубокий вдох, – но позволь сделать то, что исполнит твою главную мечту.
Громов на эти слова никак не отреагировал. Таня поднялась, а затем взяла его ладони в свои, отклонившись назад и потянув на себя. Но при всей натренированности поднять почти сто килограммов живого веса ей было не под силу, а потому Евгений не сдвинулся даже на миллиметр, продолжая сидеть на скамейке, прислонившись спиной к стене. От такой нагрузки его партнерша ощутила небольшой укол в плече. Она снова опустилась перед ним на корточки, а затем заметила, что у него наполовину развязан ботинок. Таня поняла, что он действительно собирался сниматься, раз начал расшнуровываться.
– Ох, Женя! – вздохнула она, а затем принялась шнуровать ботинок, торопливо переплетая черные шнурки. Таня понимала, что это лучше было сделать ему, потому что только сам фигурист может почувствовать степень фиксации голеностопа и отрегулировать её, но времени сейчас не было. Громов по-прежнему был глубоко в себе, а до выхода оставалось две минуты. Таня завязала шнурки у верхнего края ботинка, а затем пристально посмотрела на партнера, пытаясь вернуть живой блеск в его серо-голубые глаза.
– Женя, услышь меня! – взмолилась она, поглаживая его бедра. – Пожалуйста…
– Громов, – обратилась к нему проходившая мимо Волченкова, – вас сейчас дисквалифицируют. Что тут за собрание?
– Ты на нём явно лишняя, – мрачно констатировала Алиса, продолжая сверлить взглядом бывшего партнера.
Волченкова недовольно хмыкнула и собралась идти к ледовой площадке. Ей с партнером выпал самый тяжелый, последний номер. А вот Тане с Женей предстояло быть предпоследними. Алексеева понимала, что им с Громовым, в идеале, нужна пара минут чтобы поговорить, но сначала необходимо было привести его в чувства. И на это, как оказалось, тоже требуется время.
– Лена! – внезапно для всех позвала Таня, призывая её остановиться. Волченкова обернулась, бросив безразличный взгляд.
Таня понимала, что терять нечего. Громова она уже потеряла как мужчину, раз он сказал, что она для него не существует. Но ещё можно было не потерять его как партнера. Хотя бы на один последний раз. На эти последние совместные четыре минуты тридцать секунд. О том, что будет с ними после проката, думать было страшно. Сейчас важен только этот момент, в который решалось всё.
– Поменяйся с нами, – попросила Таня, всё ещё сидя у ног Евгения и смотря на Лену снизу вверх.
Такая просьба вызвала крайнее недоумение у Арсения и Алисы. Они ошарашенно переглянулись, понимая, что Таня совсем не ведает, с кем имеет дело.
– Я бы и рада, – сладко произнесла Лена, растягивая губы в невинной, но при этом искусственной улыбке, – но есть такая вещь как протокол.
Таня не успела до конца осознать услышанное и расстроиться, когда в дело внезапно включился Мельников.
– Я договорюсь, – серьезно предложил он, понимая, что действительно может это сделать, располагая знакомыми в Международном олимпийском комитете, а затем перевел взгляд на Таню. – Скажем, что партнеру стало плохо.
– Нет, – качнула головой Алексеева, нервно поглаживая колени Евгения. – Мне стало плохо. У Антона есть бумага, в которой я написала, что беру ответственность на себя.
Арсений понимал, что времени в обрез. Он бросил выразительный взгляд на Ксюшу, и та без лишних слов побежала в кабинет врача.
– Я в этом участвовать не собираюсь, – деловито отмахнулась Волченкова, с трудом сдерживая ядовитую ухмылку, в которой норовили растянуться губы.
– Тебе ведь всё равно не светит попасть в призеры, – огрызнулась Калинина, наконец, бросив косой взгляд на вечно раздражавшую фигуристку. – Даже если Женя и Таня не будут кататься.
– Но без них мы займем строчку на одну выше, – сохраняла спокойствие Волченкова.
– Лена, – строго обратился к ней Арсений. – Будь человеком. Тебе выпал шанс всё исправить.
– Исправить что? – приподняла светлые брови она, однако ответа не получила. Арсений, Алиса и Таня пристально смотрели на неё. И если первые делали это с каким-то давящим оттенком, то в больших блестящих глазах Тани читалась явная мольба. Волченкова бросила взгляд на Женю. Он по-прежнему был телом здесь, но душой где-то очень далеко.
– Пожалуйста, – выразительно прошептала Таня, заставляя Лену посмотреть на себя. Алексеева буквально кожей чувствовала, как уходит драгоценное время. Как каждая секунда, словно песчинка, просачивалась между пальцами, убегая безвозвратно.
Волченкова раздраженно поджала и без того тонкие губы.
– Ладно, Громов, – вздохнула она, закипая от злости и быстро расстегивая свою олимпийку, оставаясь в желтом платье. – Это тебе за красивые глаза. И за то, что целуешься неплохо.
Волченкова бросила олимпийку в Арсения, который был вынужден поймать её, а затем направилась к ледовой площадке, желая скорее найти своего партнера. Следом за ней ушла Алиса, а затем и Мельников.
– У вас четыре минуты! – быстро напомнил он.
Таня прислонилась лбом к колену Жени, устало вздыхая и зная, какие нужно найти слова и что нужно сделать.
– Это ведь твоя мечта, – шепотом произнесла она, поднимая голову и вновь заглядывая в пустые глаза Громова. – Сделай это ради себя.
В ответ тишина. Таня провела ладонями по рукам Жени, чувствуя, что они не такие горячие, как обычно.
– Сделай это ради… – несмело начала она, ощущая, как внутри всё сжалось, боясь, что он не отреагирует и на это.
– Я проиграл из-за тебя! – злился двенадцатилетний Женя, заходя в свою комнату и снимая с шеи серебряную медаль Первенства России. Он гневно откинул её в дальний угол комнаты. Через несколько секунд награда со звоном упала, ударяясь о паркетный пол и заставляя маму недовольно вздохнуть.
– Из-за меня? – не понимала она, несмело подходя к сыну.
– Ты не пришла на выступление! – повысил голос он, часто дыша от охватившей его злости. Для Жени Громова поражениями являлись
