– Большое спасибо, – сухо прервала ее Гарриет. Салли, почти не обратив внимания на ее слова, продолжала торопливо оправдываться.
– И вот оказалось, что я была права, не так ли? У девочки было ничем не омраченное детство, и она стала преуспевающей молодой женщиной, со здоровой психикой. Зачем понадобилось теперь все портить?
– Потому что, – сказал Марк, – я люблю ее. Ты, по-видимому не поняла, что я расстался с ней из-за этой лжи.
– Но тебе совсем не обязательно рассказывать ей правду! – закричала Салли. – Начни с ней встречаться снова, если тебе так хочется. Ты теперь знаешь, что она не твоя сестра. Но ведь совсем необязательно говорить ей обо всем? Она ведь не знала о твоих подозрениях, не так ли?
– Конечно, не знала. Я не хотел еще сильнее ее ранить.
– Так зачем рассказывать ей об этом теперь? – настаивала Салли. – Ничего хорошего из этого не выйдет! Не рассказывай ей, Марк, не надо!
Марк сердито сжал губы.
– В отличие от тебя, мама, я не могу жить во лжи. Салли резко отшатнулась, словно сын ее ударил, а он продолжал более мягко:
– Послушай, я не знаю, захочет ли Тереза, чтобы я вернулся. Может быть, у нее уже есть другой. Но если Каким-то чудом, она все еще относится ко мне по-прежнему, я на ней женюсь. Как я смогу представить ее своей семье, не рассказав всей правды? Для начала, когда она познакомится с тобой, она узнает, что раньше тебя называли Салли Маргарет Бристоу из Кенсингтона. Она не глупа и сделает именно такой вывод, к которому пришел я. К чему это приведет? Я уже сказал, что не могу жить во лжи. Ты можешь думать об этом что угодно, мама, но я считаю унизительным скрывать что-то от любимого человека, по крайней мере, очень важное, особенно если речь идет о других людях…
– Я всегда знала, что ты настоящий рыцарь, Марк, – вспыхнув, заявила Салли. – Но я не подозревала, что ты склонен к самоуничтожению.
Марк не ответил. Ему было ясно, что Салли с ее жизненной философией никогда не поймет его твердых принципов.
Тут Салли переключилась на Гарриет.
– Ты все молчишь, Гарри. Ты ведь все понимаешь, не так ли? Поговори с Марком, пожалуйста, заставь его понять, что он может всему навредить.
– Я не сделаю этого, – спокойно сказала Гарриет.
– Почему? Почему вы оба ополчились против меня? – спросила Салли. В ее голосе слышались истерические нотки.
– Потому что есть кое-что еще, о чем ты, кажется, забыла, Салли, – сказала Гарриет еще мягче, чем Марк. Несмотря ни на что, она испытывала к Салли сострадание. Тетка была неплохой женщиной, просто заблуждалась. Возможно, она убедила себя, что делает все ради семьи – зная Салли, Гарриет не могла поверить, что та умышленно захотела бы причинить кому-нибудь боль и меньше всего любимым людям. Гарриет пожалела эту женщину, добровольно жертвовавшую собой долгие годы, которая теперь, изнемогая от усталости, бодрствовала у постели больного мужа. Женщину, на глазах которой неожиданно рассыпался построенный ею карточный домик. Но несмотря на это…
– Ты кое о чем забыла, Салли, – повторила Гарриет еще мягче.
– О чем?
– Что Тереза моя сестра.
* * *
Молчание затянулось. Салли вдруг испугалась, словно все эти годы она не помнила об этом. Она видела Терезу только крошечным младенцем, да и то в течение всего лишь нескольких часов перелета из Италии в Лондон. Она вообще никогда не думала о ней как о личности, а если и вспоминала, то только как о досадном затруднении, которое следовало преодолеть. Теперь ее неожиданно потрясло то, что Гарриет и Тереза – сестры, как и они с Полой. Выросшие на разных берегах Атлантики – одна – в довольстве и богатстве, другая – вынужденная добиваться всего собственными силами, – они все же были сестрами и даже не сводными, как она предполагала, а самыми настоящими сестрами по плоти и крови, если верить Марку (а в правдивости Марка она еще ни разу не имела повода усомниться).
– Марк прав, Салли, – тихо сказала Гарриет, – мы больше не имеем права держать это в тайне. Разве ты не видишь, что ложь и обман разрастаются как снежный ком? Все это чертово сооружение в конце концов обрушится и разобьется вдребезги.
Салли сидела, опустив глаза на сложенные на коленях руки. Давным-давно, в другой жизни, ее мать не раз говорила: «Начиная обманывать, человек сам, как муха, запутывается в паутине лжи». И она была права, как сказала Гарриет, паутина все больше и больше затягивается. В некотором смысле было бы большим облегчением выпутаться из нее. Но приходилось принимать во внимание и многое другое. Так заманчиво организовать пир правды! Приятно помечтать о том, как было бы хорошо избавиться от притворства. Но возникнет множество проблем, и ее мирок рухнет от разоблачений. Что подумают о ней друзья из высшего общества, узнав правду? Вполне возможно, что все отвернутся от нее, будут указывать на нее пальцами, как на злобную расчетливую особу, причем это сделают те, кто даже не попытается вникнуть в ситуацию. Но и это еще не самое страшное. Самое страшное – мысль о том, какую боль причинит правда человеку, которого она любила и ради которого все это сделала. Он не вынес бы этого, даже если был бы здоров и полон сил, а в его нынешнем состоянии…
– А ты подумала об отце? – спросила она у Гарриет. Поскольку Гарриет молчала, Салли, набравшись духу, продолжила:
– Это его убьет. Тебе следует помнить об этом.
– Да, это проблема, – согласилась Гарриет. – Мы с Марком весь вечер над этим думали. Конечно, сейчас ему ничего нельзя говорить. Это бы его слишком расстроило – он может не выдержать. Но как только отец поправится, мы найдем возможность рассказать ему обо всем.
– Нет! Нет! – Салли прижала пальцы к губам, словно старалась остановить рвавшиеся из груди рыдания. – Он не должен знать… не должен.
– Мы с Гарриет считаем, что ему необходимо знать правду, но придется подождать, пока он поправится, – решительно заявил Марк. – Тем временем я поеду в Лондон и встречусь с Терезой.
– О Марк, подумай хорошенько! – простонала Салли, – Ты не знаешь, как она отнесется к твоему сообщению. А вдруг ей захочется раздуть из этого сенсацию, и она расскажет обо всем газетчикам? Она может все разболтать. Это убьет Хьюго… убьет!
– Тереза этого не сделает, – уверенно заявил Марк.
– Откуда тебе знать? Ты говоришь, она модельер. Объявить перед всем миром, что она дочь Хьюго Варны, было бы для нее чудесной рекламой. Ты не можешь поручиться, что она этим не воспользуется, Марк.
– Могу. Я ее знаю. – Он замолчал, подумав, что до этого вечера считал, что знает и свою мать. Мать он знал всю жизнь, а Терезу всего несколько месяцев. – Надеюсь, я прав. Но она, возможно, не захочет видеть меня после того, как я сбежал от нее без всяких объяснений, – с горечью добавил он. – Подумай только, мама, все-таки есть надежда!
Салли подняла на него глаза, полные боли.
– Ты меня так сильно ненавидишь, Марк? Он устало покачал головой.
– Да нет, вовсе нет. Я только не могу понять, как ты могла такое сделать.
«Я тоже не могу понять, – подумала Гарриет, – но догадываюсь».
– Мне кажется, мы уже обсудили все, что могли, – сказала она. – И если не остановимся, то будем ходить по кругу. Салли! Если ты все еще хочешь принять ванну, мы немного подождем с ужином.
– Да, – сказала Салли дрожащим голосом, – я действительно хочу принять ванну – теперь мне нужно смыть с себя нечто большее, чем больничный запах, не так ли? Если послушать вас обоих, то я какой-то. Понтий Пилат и навеки обречена безуспешно смывать кровь со своих рук.
Салли поднялась и направилась к двери. Ей казалось, что все снится ей в кошмарном сне. Все эти годы она хранила свою тайну, мучилась угрызениями совести и жила в постоянном страхе разоблачения. Ну что ж, теперь все позади. Всему пришел конец.
У двери она обернулась и бросила взгляд на Марка, своего обожаемого сына, на Гарриет, которую любила, как собственную дочь, и на портрет Хьюго, висевший над камином.
«Я прожила двадцать чудесных лет, – подумала она. – Двадцать лет любви и счастья, о которых никогда не могла и мечтать. И теперь, что бы ни случилось, их у меня не отнять. Если бы мне пришлось прожить жизнь заново, зная, что поставлено на карту и чем придется расплачиваться, думаю, я сделала бы то же самое».
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
Мария Винсенти была одна в доме на Дарлинг-Пойнт. Как обычно, большую часть дня она пила, но не пьянела. Удивительно, но водка все меньше и меньше действовала на нее – она впитывала алкоголь, как промокашка, и ей теперь почти никогда не удавалось напиться до состояния полного забвения, которое некогда было ее единственным утешением.
Она поднялась с низкого плетеного кресла и беспокойно закружила по комнате: то сменит компакт-диск на плейере, чтобы наполнить окружающую ее гнетущую тишину сочным тенором Паваротти, то задернет на окнах портьеры, чтобы отгородиться от наступившей темноты. Хорошо, что репортеры уже разошлись. Хотя она сама вызвала шумиху в прессе, ей было невыносимо круглосуточное дежурство газетчиков у дверей своего дома, где они расположились лагерем на тротуаре.
