Меня окружают крейсеры и ледоколы, поражающие своей мощью и силой. Но ты… Ты везде. Обнимаешь волнами, а мне жарко, целуешь, щекоча ледяными брызгами, а я горю… Мою грудь сдавливает, потому что я не понимаю, что мне делать? Плыть к берегу или утонуть, похоронив себя навсегда в тебе. Страшно разжать руки, крепко цепляющиеся за край плота. Очень страшно. Ты сила, от которой подгибаются колени, но в тебе нет цели. Вот ты смотришь, а я не понимаю, чего ты хочешь?
— Я хочу жить так, как хочу… — только и мог выдавить из себя. Остановился у старого амбара, прижав Янку спиной к деревянным дверям. — Не думай, детка. Оставь это мне. Просто дыши. Просто будь рядом, наполняя мою жизнь многочисленными оттенками бессмысленности!
— Боже… — она рассмеялась, закинув голову назад. На лицо стали падать мелкие снежинки, застревая в длинных ресницах. — Это сомнительный комплимент, Олег! Мне и в своей жизни хватает этого бессмыслия.
— Ян… — блуждал взглядом по тонкой шее. Объемный шерстяной шарф съехал, оголив кусочек бледной кожи. — Если бессмысленно одному, если плохо наедине с собой, то никогда не будет хорошо в бессмыслии и пустоте с кем-то. Две пустоты никогда не дадут ощущения наполненности. Запомни. А вообще, мы так много говорим… С тобой я ощущаю себя философом, а я мужик! И хочу говорить о сиськах, попках и тачках!
— Фи! — она опустила голову, впившись в меня самым мягким взглядом, ничего не ждущим, не требующим. Лишь отдающим всю себя, открывающим, распахивающим все настежь… Таким, от которого хочется поплыть, растаять. Розовые губы дрогнули, растянувшись в улыбке. — Поцелуй меня так, как вчера….
— Терпеть не могу целоваться….
****
— Что? Нет! Ни за что! — она вырывала свою ладонь, стараясь выскользнуть, но я стоял, не тронувшись с места. — Ты специально меня заговорил, чтобы я ничего не спрашивала! Да? Эти масляные глаза, тихий голос. Позволил поныть и задать кучу вопросов! Я почти поверила, что ты растаял, Наскалов! Это грязно!
— Да, детка… — как только она перестала вырываться, дернул, прижимая к себе. От нее исходило такое нежное тепло, окутывающее меня до самой макушки. Казалось, что, находясь с ней, действительно можно растаять и поплыть.
— Нет, Олег! — напыщенная злость слетела, остались только жалкие попытки отговорить меня.
— Да!
— Я сказала нет! — взвизгнула она, но не сделала ни одного шага, оставаясь прижатой. Тонкие пальцы сжимали куртку.
— А я сказал да… — снял с предохранителя пистолет и вложил в ее теплую ладонь. — Ты должна уметь все. Должна быть готова защищать себя, свою жизнь до последнего. Ты слышишь? До последней минуты. Знаешь, что такое жизнь? Это борьба. Ты должна вгрызаться зубами каждый час. Нет ничего ценнее кислорода и земли под ногами. Поэтому сейчас ты поднимешь ствол и будешь целиться туда, куда я тебе скажу.
— Олег…
— Яна. Ствол подними. — Подтолкнул ее под локоть.
— Я не буду!
— Нет, ты будешь, Яна! Ты должна уметь давать сдачи каждому!
— И тебе?
— А мне особенно, потому что пока ты больше походишь на мешок с пластилином, не способный позаботиться о себе. А это плохая ставка, Кролик. Нужно уметь все. — Обхватил ее правое запястье и поднял, выпрямляя дрожащую руку. — Ты станешь неудобной добычей. Будешь сопротивляться и бороться за собственную свободу. Никто не имеет права ограничивать ее, слышишь?
— А ты?
— И я не имею права. Никто. Поэтому ты должна сопротивляться, должна научиться ценить то, что имеешь.
— А как же «доброе слово»?
— Яна… — сжал ее подбородок, закинув голову, чтобы посмотреть в голубые глаза. — Запомни, с добрым словом и стволом, можно пройти куда дальше, чем просто с добрым словом.
— Но он же гигантский! — Янка опустила взгляд на «кольт», сжатый в ладони.
— Ни один враг не предоставит тебе удобное для тебя оружие. Скажи спасибо, что для начала я выбрал более компактный. — Нажал на мягкую подушечку под большим пальцем, чтобы она расслабила хватку. — Ян, то, что лежит в твоей ладони — шанс на выживание. Он любит уважение, не терпит страха. Не бойся, я научу….
Янка выдохнула, отпустив все чувство напряжения в теле. Плечи расслабились, а скрученные от ужаса пальцы разомкнулись. Развернул ее к себе спиной.
— Прижмись. Я буду твоей опорой. Рука должна быть сосредоточена. Нужно найти золотую середину между напряжением и ощущением полной расслабленности всего плечевого сустава. Почувствуй каждую мышцу. Ощути свое дыхание, привыкни к шероховатости рукоятки. Ты должна чувствовать его. Но также должна осознавать всю серьезность совершаемого шага…
Яна
— Как думаешь, а папа знает… О нас… — долго не могла начать этот разговор. Как только я высадила несколько магазинов, попав в цель всего несколько раз, мы вернулись в дом, где уже вовсю шла подготовка к вечернему застолью. В гостиной почти пьяные парни собирали искусственную елку высотой под самый потолок. Мара взял на себя роль руководителя, ну, как взял. Просто никто не мог связно давать указания, кроме детей, конечно.
Маша крутилась на кухне, распаковывая ресторанную еду на позолоченные блюда, по пути качая детскую коляску. А младшие Курановы осваивали лестницу, ползая по ней вверх-вниз под чутким присмотром дяди Паши. Пролетая мимо, девчонки дергали его за бороду, заливаясь звонким смехом.
— Знает, Ян. Определенно знает! — Олег помог снять пуховик и убрал вещи в гардеробную, чуть задержавшись взглядом на мне.
— А чего тогда молчит?
— А вот с этим мы потом разберемся, а пока я помогу этим придуркам и мажору-руководителю, а то макушка елки оказалась почему-то у самого основания! — он рассмеялся, удаляясь в сторону шумной компании.
— Тебе помочь? — быстро вымыла руки и, оторвав бумажное полотенце, подошла к Маше.
— Нет, все нормально. Я привыкла, — девушка перекинула длинную косу через плечо и быстро обвела просторное помещение пристальным взглядом. Убедившись, что все в норме, повернулась. Зафиксировав свой взгляд на мне, выдохнула. — Знаешь, я сначала очень обрадовалась хоть малейшей возможности вырваться из дома, а теперь уже и не знаю. На своей территории проще. Знаешь все острые углы, можешь привлечь внимание дочерей только одним взмахом пульта. А тут все иначе. Огромный дом, елки, новые люди. Не могу собрать
