Жоэль жестом подозвал официантку и попросил перец.
– Думаешь, его что-то беспокоит? Он что-то от тебя скрывает?
– Не знаю. Как будто он ждет, что я задам ему конкретный вопрос, и тогда он произнесет ответ, который вынашивал долгие годы.
– Понимаю. А поскольку новая Джинн считает, что когда задаешь вопросы…
– Не получаешь ничего, кроме ответов… да, ты понимаешь мою дилемму: я не хочу устраивать ему допрос. Если бы я знала, хотя бы в общих чертах…
– Это придет, – сказал он, щедро посыпая мясо молотым перцем. – Дай ему время. Дай себе время.
Он отрезал кусок стейка, медленно поднял вилку, как титановую ракету, и по правильной траектории направил ее к моим губам.
– Как ты узнал, что…
– Я прочел это в твоих глазах.
*
– Джинн, ты мне нужна.
Мой мобильный зазвонил в самый разгар консультации. Увидев номер Сесиль, я взяла трубку:
– Что-то не так? Симптомы возобновились?
– Нет, все хорошо, даже очень хорошо, но послезавтра годовщина смерти отца, я хочу сходить к могиле, я уже давно там не была… и не хочу идти одна. Знаю, надо было предупредить тебя заранее, но что ты…
– Конечно! Послезавтра вечером я свободна, мне за тобой заехать?
*
Кладбища я ненавидела всегда. Я не была на кладбище (в церкви – да, к несчастью: на похоронах матери, брата и сестры школьной подружки, но за траурным кортежем не шла) с семи лет. Тетя Мари, старшая сестра моей мамы, скончалась «после продолжительной болезни», и однажды утром папочка разбудил меня и объявил, что мы идем на ее похороны. Это показалось мне странным, потому что с тетей мы встречались очень редко, у меня сохранились о ней лишь смутные воспоминания из раннего детства. Я помнила женщину с худым и печальным лицом, которое я всегда видела издалека: она сидела за другим концом длинного стола – в те редкие дни, когда мы ходили обедать к бабушке с дедушкой. Мне не врезалась в память ни одна ее черта, хотя я очень хорошо помнила, как кололся подбородок дедушки, когда он меня целовал, и как пахли бабушкины волосы. Но папочка хотел, чтобы мы туда пошли, и я в конце концов поняла, что ему хотелось заодно положить цветы на могилу моей мамы, которая все-таки была его женой… или подругой, ведь кем-то же она ему приходилась, раз я появилась на свет, раз я сегодня здесь и рассказываю все это. Когда я была маленькой, он никогда не говорил со мной об их отношениях, я никого об этом не спрашивала и прекрасно выросла без этой информации.
Папочка монахом не был. Он всегда свободно и откровенно говорил со мной о сексуальности, причем делать это начал очень рано, так уж вышло , и никогда не скрывал, что у него есть сексуальная жизнь, хотя и никогда ее не афишировал. В детстве я часто видела его женщин, некоторые из них даже периодически появлялись на нашей орбите, но никогда под нашей крышей, и никогда достаточно надолго для того, чтобы я успела к ним привязаться, как будто я всегда знала, что это невозможно. Я знала, что у него есть мужская жизнь, жизнь мужского тела, как и у меня однажды начнется женская жизнь. Я знала, что в жизни мужчины появляются женщины, но для того, чтобы он по-настоящему увлекся, женщина должна быть исключительной. Доказательство: мама ненадолго задержалась в его жизни – как только появилась та, что стала самой любимой папиной дочкой, она уступила место мне.
Знаю, это странно: девочка, которая сразу после рождения потеряла мать и никогда не спрашивала о ней отца; которая смотрела на мать как на приходящего отца, роль которого ограничивается тем, чтобы закинуть семя и исчезнуть, и считала ее просто производительницей ; которой вполне хватало того, что она выросла с отцом и ничего другого не просила, как будто чувствовала, что не было такого вопроса, который можно было бы задать. Невероятно, правда?
Какая невероятная история. Эта фраза пришла мне на ум в тот самый миг, когда я парковалась на пустой стоянке перед кладбищем. Сегодня, почти в тридцать лет, я впервые осознала всю волнующую странность семейной истории, в которой действительно не хватало многих элементов – не так много, как в пазле Энцо в тот день, когда он пригласил меня вместе закончить его, но все же достаточно для того, чтобы кажущаяся простота сказки, которую я запевала тысячи раз («Моя мама умерла, когда я родилась. Мы с отцом всегда жили одни. Нет, он меня не обижал. У меня все хорошо, спасибо. А как у вас дела?») в ответ на вопросы, которые мне задавали подруги, их родители, наши преподаватели или мужчины, которые вели себя со мной очень бестактно (Не трогай моего папу, придурок!), вдруг представилась мне после того, как я прокрутила фразу-пазл во все стороны, заменила первый элемент другим, взятым из другого места из кучи слов на складе в моей голове, поменяла местами два следующих слова и засунула четвертое в виртуальное пространство между ними – во всей ее ясности: эта история невероятная.
– Тебе это точно удобно? – спросила Сесиль, взявшись за ручку двери.
– Конечно. Мне даже приятно, что ты попросила меня сходить сюда с тобой. Я знаю, как важен был для тебя отец и как ты по нему скучаешь.
В то время как я по маме…
Могила была в очень запущенном состоянии. Мы вместе выдернули сорняки, я выбросила осколки цветочного горшка, а Сесиль вытерла пыль и грязь с надгробной плиты.
Когда мы закончили уборку, Сесиль встала перед могилой, соединила руки перед собой и стала молча и сосредоточенно смотреть на нее, едва заметно шевеля губами. Было ясно, что она разговаривает с ним, портретом ее отца – улыбающегося человека с усами и сигаретой, в рубахе и брюках, одна рука спрятана в кармане брюк, а другая тянет за одну из широких подтяжек. Потом Сесиль улыбнулась ему, вздохнула и сказала:
– Твоя мама здесь похоронена?
– Здесь? Ты имеешь в виду, на этом кладбище? Да. В семейном склепе. Там похоронены тетя Мари и бабушка с дедушкой.
– У тебя есть двоюродные братья и сестры?
– Со стороны отца, они живут в Канаде. У тети детей не было, она всегда оставалась с родителями.
Она подошла ко мне и взяла меня за руку:
– Хочешь, сходим на могилу твоей мамы?
Вопрос застал меня врасплох. Потому что я его ждала. Я надеялась его услышать.
– О… Даже не знаю, найду ли я склеп… В последний раз, когда я сюда приходила, мне было семь лет. Когда бабушка с дедушкой погибли в автомобильной катастрофе, мне было четырнадцать, я проводила лето в Англии, папа мне ничего не сказал, в любом случае, мы были не очень близки, и на их похоронах я не присутствовала.
– Я слышала, ты много раз повторяла, что ничего не забываешь…
– В последнее время я научилась забывать… Но давай попробуем.
Я сунула руки в карманы плаща и посмотрела на голубое небо, по которому плыли редкие облака. Было солнечно, но прохладно. На деревьях уже начали появляться почки, я расслабилась и доверилась ногам, которые сами несли меня вперед. Сесиль взяла меня под руку. Тепло ее руки, движения тела, прижавшегося к моему боку, успокаивали и подбадривали меня, и я шла спокойно и решительно по центральной аллее вглубь кладбища, не выпуская из вида высокую колокольню кафедрального собора Турмана. На развилке я свернула направо, и мы пошли по аллее, ровной осью отходившей от высокого шпиля собора. Это был очень высокий шпиль, заостренный и с отверстиями на уровне платформы колоколов, которые издалека были похожи на угольное ушко, странным образом оказавшееся посредине иглы.
Мы шли вперед, а шпиль, казалось, постепенно уходил вдаль за стену в глубине кладбища. Когда его «угольное ушко» скрылось из вида, я остановилась и указала направо, на широкую мраморную темно-зеленую плиту:
– Это здесь.
На стеле было написано: «Семья Мержи».
На надгробном камне были высечены четыре имени.
...
Камилла Мержи
Луи Мержи
Мари Мержи Мари-Луиза Мержи
– Твою маму звали Камилла, как певицу, – заметила Сесиль.
– Да, но это почти все, что я о ней знаю.
– Здесь давно не убирали…
Так давно, что никто не прикасался к горшку, прямо под именем моей мамы, у меня ощущение, что он стоит точно на том же месте, где стоял, когда я была здесь в последний раз.
– Этим больше некому заниматься, – сказала я.
– Давай уберем вместе. Это могила твоей мамы.
– Да.
Пока я выдергивала сорняки вокруг плиты, Сесиль передвинула ящик для цветов и горшки, чтобы их вымыть.
– Джинн…
Я подняла голову. Сесиль стояла и держала в руках горшок с увядшим кустиком. Она отошла от плиты и подозвала меня к себе.
– Смотри.
...
Камилла Мержи
1965–1981
Луи Мержи
1925–1995
Мари Мержи
1949–1988
Мари-Луиза Мержи
1928–1995
