Потом генерала позвали, — из штаба прибыл приказ о завтрашнем бое; надо было прочесть его и отдать приказ по бригаде. А потом заявились два гостя, артиллерийские офицеры, однокашники, знавшие Картера еще с молодых лет, — пришли поздравить со звездочкой. Картер стал угощать друзей, крепко выпил и сам — хотелось развеять тоску; а когда, уже к полночи, гости ушли, он почувствовал, что изнемог, и тут же улегся спать: бывалый солдат спит при любых обстоятельствах.
У Гранд-Экора Ред-Ривер выпускает рукав, который несколько ниже снова впадает в нее; пока же река и рукав идут параллельно, они обтекают подобие острова миль в сорок длиной. Рукав, называемый ныне Кейн-Ривер, некогда был полноводной настоящей рекой и словно бы в память о славном прошлом течет и сегодня между крутых берегов, слишком высоких для его почти замерших вод. По низинам этого острова армия шла без препятствий, — мятежники берегли свои силы, чтобы ударить в момент, когда северяне начнут переправу через Кейн-Ривер. Тэйлор с луизианской и арканзасской пехотой шел за ними другим берегом, всемерно блюдя осторожность, не затевая стычек, строго держа дистанцию, и сейчас готовился к бою, всего в нескольких милях от Эндрю Джексона Смита. Полиньяк[155] же с техасской конницей, сделав большой обход, занял высоты по южному берегу Кейн-Ривер, куда должен был выйти Эмори со своими двумя дивизиями Девятнадцатого корпуса. Общая схема сражения была очевидной. Эндрю Джексону Смиту предстояло отбить Тэйлора, а Эмори должен был атаковать Полиньяка.
Осторожный и многоопытный Эмори уже принял решение, как он будет сражаться, если враг перережет ему дорогу. У него на пути был лес, после — открытое поле ярдов на восемьсот, а дальше долина или, скорее, впадина, по низу которой бежала река; брода здесь не было, только паром. В долину прямо к воде сбегала дорога, крутая и узкая, поток был здесь быстрым и желтым от глины, а на другом берегу та же крутая дорога круто взбегала наверх и пропадала в поросших сосной высотах. Вернее всего, что именно там, в сосняке и по краю утесов, стояли войска Полиньяка — разведать точнее расположение врага было уже поздно. Но если техасцы там, то коней, без сомнения, они отправили в тыл, чтобы биться в пешем строю. И если подсчеты северных генералов точны, значит, на этих крутых высотах залегло сейчас несколько тысяч стрелков и гора неприступна. Эмори понимал, что атака в лоб исключается и возможен только обходный маневр. Так что бой на этом участке должен был развернуться по особому плану.
Таковы были в общих чертах перспективы сражения в три часа поутру, когда Картер с трудом очнулся от сна после полученной накануне горестной вести. Наступление было назначено на половину пятого, и Картера пробудил смутный шум в его лагере. Много сотен людей одновременно скатывали одеяла, приводили в порядок свою амуницию, протирали винтовки от свежей росы, торопливо жевали надоевшие всем сухари. Строились роты, сержанты вели перекличку, кое-где уже раздавалась общая полковая команда; лошади ржали, кричали мулы, доносился лай собак; но пока еще не было слышно ни мерного топота ног, ни скрипа колес. Движение и многолюдье было невидимым, поглощалось ночною тьмой, лишь кое-где рдел запрещенный костер и виднелись фигуры сбившихся в кучку солдат, варивших себе кофе.
В тот момент, когда он очнулся и пока еще память его, была затуманена сном, генерал испытал мгновенное странное чувство, что с ним приключится сегодня — или даже уже приключилась — непоправимая роковая беда. Но бывалый солдат приходит в себя быстро, а особенно если он лег в ожидании боя, и Картер немедленно вспомнил, что так сильно его тяготит. Он лежал нераздетым под деревом, под сенью ветвей, устремив немигающий тяжкий взгляд в беззвездное небо. Потом сунул руку в нагрудный карман и вынул послание тестя, словно хотел перечитать его снова при едва достигавших досюда дальних отсветах костра. Но зачем? Он и так вспомнил все до единого слова, едва взглянул на конверт. Помнил каждую строчку, помарки, где поставлена подпись. Письмо пробудило в нем ярость. Он скомкал его, сунул обратно в карман. Вовсе незачем было раздувать эту историю; дело житейское, и действия Равенела просто нелепы. Картер вскочил вне себя от досады и огляделся кругом.
— Это еще что такое? — вскричал он. — Я запретил разжигать костры. Мистер Ван Зандт, вы передали вчера мой приказ по полкам?
— Так точно, сэр! Передал, — ответил наш старый знакомец, ныне штабной офицер, ибо Ван Зандт был не только отважен, но и славно владел пером.
— Тогда повторите приказ. Погасить костры! Черт бы их всех побрал. Эти болваны доносят противнику, что мы выступаем.
Вспылив, Картер несколько ожил и, выпив коктейль, сел за завтрак. Холодную курицу было не разжевать, галеты — не раскусить, и он дал совет ординарцу использовать то и другое вместо снарядов. Но шутка не помогла, на душе спокойствия не было, томили видения прошлого и мысли о близком бое, и он поспешил закончить свой утренний пир. Откинув в сторону сухарный ящик, служивший ему столом, Картер молча шагал взад-вперед, пока ординарец не принес ему саблю и слуга не подвел коня.
— Что там в седельных сумах, Катон? — спросил он слугу-негра.
— Полный дневной паек, генерал. В этом бутылка виски, а в том холодная курица.
Тяжело перекинув ногу, Картер сел на коня. От нехватки сна и от сумрачных мыслей он был как-то расслаблен и зол; к тому же его знобило. Если по правде сказать, бригадному генералу было сейчас очень худо — и физически и морально.
Вскочив на коней вслед за своим генералом, пять штабных офицеров стали группой прямо за ним. Далее следовал знаменосец бригады, окруженный полудюжиной кавалеристов. Восток уже разгорался красным светом и золотом. Нескончаемая змея-сине-стального цвета поползла к переправе, становясь по пути все длиннее — по дороге в колонну вливались новые части, ночевавшие в поле. Пропустив сперва мимо себя всю бригаду, Картер дал шпоры коню, снова стал впереди и дальше поехал шагом, сумрачный и молчаливый. Даже мысль, что он генерал и имеет теперь возможность прославить себя, прославить своих людей, не веселила его, не прогоняла тревоги, посещающей нас в канун битвы. Словно дурное предчувствие, неотступно мучила мысль о несчастье, которое он принес Лили. Даже когда он пытался не думать об этом, мысль была где-то рядом, словно угроза, предвестие расплаты за грех, близкой беды, быть может, могилы. Словно за ним по пятам следовал призрак; вот он совсем рядом, стоило чуть повернуться. И все же, когда генерал, взяв наконец себя в руки, попробовал трезво и здраво обсудить сам с собой происшедшее, он не нашел его столь безнадежно фатальным. Да не может того быть, чтобы Лили отвергла его навсегда! Она любит его и услышит его мольбы; он вернет ее снова, тронет раскаянием, завоюет геройством. Уверив себя в этом, он отъехал немного в сторону, оглядел бригаду на марше и послал двух штабных офицеров подтянуть отстающих.
Внезапно колонна встала; впереди, видно, что-то случилось, — ждут результатов разведки или же — бой. Солдатам — составить винтовки и сесть у обочины. Потом поступили известия: враг перекрыл переправу, атака в лоб исключается; кому-то придется идти в обход, чтобы ударить с фланга. После восхода солнца прошел еще целый час, когда прискакал адъютант от генерала Эмори: приказ генералу Картеру поступить в распоряжение Бэрджа.[156]
— Какова обстановка? — спросил генерал.
— Две бригады окапываются у реки, — отвечал адъютант. — Будут вести огонь по всему фронту, от Кейн-Ривер до края леса и выхода в поле. Атаковать здесь нельзя. Их позиции выше наших футов на сто; а река глубока, брода нет. Приказ — обходить их сразу с обоих флангов. Клоссен на левом фланге пойдет с артиллерией; его пушки начнут обстрел, а конные части ударят по правому флангу противника. Тем временем Бэрдж и его три бригады обойдут врага с правого фланга; для этого надо податься назад примерно на милю, мили три пройти по течению, форсировать реку, — она там не столь глубока, — потом нанести удар.
— Превосходный план, — сказал Картер. — Если я не вернусь, передадите мои слова генералу. Благодарю, лейтенант.
В это самое время из леса, далеко впереди, послышался гулкий выстрел нарезного орудия и чуть погодя еще более дальний и гулкий удар — взрыв снаряда.
— Клоссен завел свою музыку, — засмеялся молодой офицер. — У него там две пушки Пэррота и четыре нарезных трехдюймовки. Уж он их разбудит, будьте уверены. Удачи вам, генерал!
И он поскакал веселым галопом вниз к переправе. Пока Бэрдж отводил свои две бригады назад и Картер пристраивался в арьергарде колонны, канонада все возрастала. Удары орудий мешались со взрывами; Клоссен бил теперь разом из всех шести пушек; мятежники — из семи. Прошло полчаса, и противник замолк: как видно, нашел, что огонь с дистанции в две тысячи ярдов неэффективен. Вслед за тем и Клоссен умолк в ожидании вестей от Бэрджа. На пять или шесть часов перестрелка затихла; лишь изредка кто-нибудь из стрелков слал южанам пулю, целясь по редким дымкам между соснами на отдаленных высотах. Между тем пехота на правом фланге свершала свой долгий обход. На левом фланге кавалеристы едва продирались сквозь заросли. Центр внимал шуму битвы, жевал сухари и ждал. К двум часам дня Эмори приготовился к штурму. Ружейный огонь Бэрджа, когда он войдет в соприкосновение с противником, должен был стать сигналом. Клоссен тогда выдвигает свою батарею на левом фланге, открывает ураганный огонь. Артиллерия в центре, двенадцать — пятнадцать стволов, спускается к переправе и бьет по противнику. Обе пехотные бригады бегут через лес, чтобы ее прикрыть. Стрелки форсируют реку и отвлекают врага частым ружейным огнем.
