— Покорно прошу извинить меня, — обратился он к доктору, — что беседую с вами в столь свободной манере. Я не сумел в этой тьме рассмотреть вас как следует, сэр, а потому и не смог судить ни о личности вашей, ни о вашем общественном положении. Но, разумеется, я имею честь говорить с джентльменом. Позвольте тогда мне заметить, что и сам я из тех Никербокеров, род которых восходит к бессмертным голландским дням Питера Стюйвезанта — храни господь его память! Нужно ли, сэр, пояснять, что, когда у вас в собственных жилах течет столь славная кровь, вы бываете счастливы побеседовать с джентльменом где угодно, когда угодно и сколько угодно — даже в этой премерзкой хижине, полу-разваленной, черт побери, давшей течь, словно мятежная Конфедерация. А по этому поводу я осмелюсь заметить, сэр, — и прошу не принять за обиду, если ваше мнение иное, — лично я полагаю, что южанам — конец. Мы им здорово всыпали на Ред-Ривер, сэр. Эх боевые ребята из Первой дивизии!.. Боже, храни их старое знамя!.. Когда я о них вспоминаю, просто слезы льются потоком, хотя я полагаю, что литься должно только виски… Ребята из Первой дивизии, сэр, стерли их всех в порошок в бою при Сабайн-Кросс-Роде. А при Плезевт-Хилле ребята из Первой и еще ребята из Западной — командиром у них Эндрю Джексон Смит — сплошь устлали телами убитых южан всю долину, две квадратные мили, не менее. И была бы у нас хоть какая-нибудь кормежка, мы взяли бы Шривепорт, будьте уверены — по сухарю на бойца и, конечно, фирма ВК. Вы спросите, что такое ВК? Поясняю: Вейтцель и Картер! Для наступления, скажу вам, это первейшая фирма. Наша бригада и наша дивизия делают ставку только на них. Вейтцель и Картер взяли бы Шривепорт с сухарем или без сухаря — все равно! Нам не хватило энергии. Если бы нам половину того порыва, внутреннего огня, который был у мятежников, мы прикрыли бы вовсе, раз навсегда, юго-западный фронт. Кое-что надо заимствовать и у врага. Fas est ab hoste doceri.[149] Надеюсь, цитирую верно. Если нет, сэр, поправьте меня. Кстати, сказал ли я, сэр, что имею диплом нью-йоркского Колумбийского колледжа? Если уже сказал, позволю себя повторить. И мне есть чем гордиться, сэр, поскольку и греческий и латынь я сдал с высоким отличием, вторым по колледжу, сэр. Вы сами учились в колледже, сэр, насколько я понимаю, и не станете слишком строго судить меня за тщеславие. Но я немного отвлекся. Насколько помню, речь шла о полковнике Картере. О генерале Картере, прошу извинить. Наконец-то правительство в Вашингтоне решило отдать справедливость одному из самых талантливых наших боевых офицеров. Что ж, это — дело, и я их за то уважаю. Полковник Картер, еще раз прошу извинить — генерал Картер, не только боевой офицер, но истинный джентльмен. Не из тех самозваных плебеев, которых наши глупцы-демократы именуют естественной аристократией, нет, джентльмен по крови, по воспитанию, un échantillon de bonne race,[150] струя чистейшей, старейшей sang d’azur.[151] Будучи сам из Никербокеров, сэр, — я имел уже, кажется, честь сообщить вам об этом, — я очень доволен, когда таких людей продвигают. А вы как считаете, сэр?
Доктор с любезной улыбкой сказал, что он тоже доволен, что Картер стал генералом.
— Я был в вас уверен, сэр. Вы и сами хороших кровей. Сразу видно по вашим манерам, по всему разговору. Так вот я считаю, что правительство в Вашингтоне очень правильно сделало, продвинув по службе Картера. Этот Картер — прошу прощения, я не хочу похваляться, что я с ним на короткой ноге — он мой командир и я сознаю значение субординации, сэр; я только хотел вам сообщить, что он, генерал Картер, рожден, чтобы быть командиром и победителем. Он всех и всегда побеждает. И на поле сражения, и в будуаре. Побеждает мужчин, побеждает и женщин. Черт побери! (Тут Ван Зандт вдруг осклабился и вакхически захихикал.) Я случайно набрел на забавное доказательство, сэр, что прекрасный пол не в силах перед ним устоять.
Доктор в тревоге глянул на дверь, но дождь лил по-прежнему, и спастись было некуда.
— Еще должен сказать вам, сэр, что я ранен, — продолжал свою речь Ван Зандт. — Один раз меня стукнули при Порт-Гудзоне, другой при Плезент-Хилле.
— Уважаемый сэр, тогда вы простудитесь насмерть на этом дожде, — сказал ему доктор.
— Благодарствуйте, сэр, — возразил Ван Зандт, отступая чуть в сторону от лившей сквозь ветхую крышу воды. Ничего со мной не случится. Вода не вредит мне, сэр, пусть только не льют ее в виски. Как наружное средство она тоже мало приятна, но, попавши в желудок, становится просто губительной. Не сочтите, прошу вас, что я против мытья. Мое первейшее правило — поутру обтираться губкой, разумеется, если не спишь под огнем противника. Значит, я получил на орехи при Плезент-Хилле, пулевое ранение в мякоть бедра, пустяки, ерунда, но меня отослали в тыл полечиться в Сент-Джеймский госпиталь. Я терпеть не могу лазаретов. Поят там молоком, сэр. — На лице у Ван Зандта заиграла гримаса испуга и отвращения. — Пришлось самовольно взять отпуск и поехать в Лейк-Хауз. А там у меня увели коня, и вот возвращаюсь пешком. Потому и имею честь беседовать с вами, сэр. Но, кажется, я не закончил рассказ о Картере. Боюсь, что винцо, которым меня угостили в Лейк-Хаузе, малость туманит мне голову. Пить надо только виски, чистый и неразбавленный. От души вам советую, сэр. Нам бы сюда на двоих фляжку виски, и мы без малейшей скуки скоротали бы ночку, сэр. Значит, выходит, я толковал вам о Картере, какой замечательный он у нас командир. Да-да, вспоминаю, речь шла о письме. Черт побери, да оно у меня в кармане и, наверно, совсем промокло под этим проклятым дождем. Не сочтите за труд почитать его, сэр, и увидите сами, насколько я прав, когда говорю, что наш Картер всегда и везде побеждает. Дама сама признается, что он ее победил, сдается на милость противника. Сдача без всяких условий, черт побери, в стиле Улисса Гранта.[152] Опоссум сдается на милость охотника!
«Наверно, письмо от Лили, — подумалось доктору. — Этот пьяный болван не знает, что Картер женат, и принял нежность жены за излияния любовницы. Самое лучшее — все ему разъяснить и пресечь тем дальнейшие сплетни».
Он взял у Ван Зандта размокший бумажный сверток, в котором был спрятан сложенный вдвое конверт. На конверте было надписано «Полковнику Дж. Т. Картеру», а снизу в углу: «Лично». Нет, почерк не Лили, и странный какой-то, округлые крупные буквы, похоже, рука иностранца. Но когда доктор вынул письмо, то признал, как ему показалось, изящный и четкий почерк миссис Ларю. Пьяный Ван Зандт не заметил, как дрогнули руки у доктора и страшная бледность разлилась по его лицу.
— Притомился я, черт побери, — объявил наш гуляка. — С вашего разрешения, сэр, завалюсь и сосну; так сосну, как никто не спал еще со времен семерых спящих.[153] И прошу не пугаться, сэр, если я захраплю. Это будет как взрыв парового котла на речном пароходе.
Оторвав пару досок от стенки, он уложил их в углу, потом раздобыл в очаге дочерна закопченный камень вместо подушки, на него положил свое кепи, растянулся во весь богатырский рост и уснул еще раньше, чем доктор принял решение. Читать или не читать письмо? Ему очень хотелось увериться в невиновности миссис Ларю; об ином Равенел пока не желал даже думать. Он старался припомнить сейчас все шаги этой дамы, ее поведение со дня замужества Лили и не мог привести ни единого факта, как-нибудь ее уличавшего. Кокетка, конечно, без твердых моральных устоев, но из этого вовсе не следовало, что она безнадежно порочна. Не понимая характера миссис Ларю и считая ее импульсивной и пылкой женщиной, Равенел допускал, что в какой-то несчастный момент она могла оказаться чувствительной к чарам такого мужчины, как Картер. Что касается Картера, доктор был совершенно спокоен: тот и в мыслях не мог обмануть свою молодую жену («мою дочь», как твердил себе доктор). Нет, надо прочесть письмо, покончить с дурацкой историей, отогнать эти низкие страхи. Равенел развернул письмо и вновь на минуту задумался. Вторгаться в чужую тайну, тем более женскую, едва ли достойное дело. Хорошо, но, с другой стороны, тайна уже нарушена, и храпящий в углу пьяница давно прочитал письмо. А вернее всего — это просто пустяк, первоапрельская шутка. Тогда его долг и прямая обязанность разъяснить все Ван Зандту. Ну, а если — все может быть — речь идет о преступной страсти, он обязан о том узнать и защитить свою дочь от удара.
Доктор прочел письмо до самой последней строки, после чего он присел на порог, не замечая дождя. Сомнения не было, эти двое, писавшая женщина и адресат, были любовниками. В письме говорилось ясно и более чем откровенно о прежних любовных свиданиях и назначалось новое. Правда, имени Картера доктор в письме не нашел, только лишь на конверте. Но распорядок служебных занятий был несомненно его; упоминалась в письме и поездка — вдвоем — в Нью-Йорк. Да, это был Картер! Столь нестерпимых душевных страдании Равенел не испытывал со времени смерти жены. С полчаса он шагал по натекшим глубоким лужам взад-вперед по лачуге, а потом, заметив, что дождь перестал, уныло поплелся домой.
