К Маше Ольга Васильевна относилась, если не с внутренней неприязнью, то с какой-то отчужденностью... Ее отталкивал бледный, нездоровый цвет угреватого лица, синие тени под глазами, неухоженные волосы, кое-как собранные на затылке и не всегда опрятная одежда. Свою дочку Ольга Васильевна старалась одевать всегда в чистое, даже если для этого приходилось каждый день стирать и очень любила расчесывать ей длинные каштановые волосы, так нежно вьющиеся над тонкой шейкой. Вид неухоженного ребенка оскорблял ее материнские чувства... Училась Маша неважно, хотя, вроде и старалась изо всех сил. «Тупая», – говорили о ней учителя.
Сейчас она тихонько села на последнюю парту, прошуршала учебниками и затихла. Ее тихое, незаметное присутствие, как ни странно, сбило Ольгу Васильевну с рабочего настроя, она некоторое время смотрела с раздражением на раскрытую тетрадь, потом перевела взгляд на темное пока окно. «И чего ей дома не сидится? – думала она с раздражением, – там бы и уроки доделала». Она перевела взгляд на заднюю парту и увидела, что Маша уронила лицо на свои приподнятые ладони и мелко-мелко вздрагивала плечами... Она плакала, собственно даже не плакала, а рыдала, рыдала отчаянно, но совершенно беззвучно, ни всхлипом, ни вздохом не выдавая себя, и эта немота рыданий была самым страшным.
– Господи, Машенька, что с тобой?!
Ольга Васильевна подскочила из-за стола и бросилась к девочке. Она засуетилась вокруг ребенка, то пытаясь оторвать от лица крепко прижатые руки, то пытаясь, взяв за плечи, встряхнуть, взглянуть в лицо, то рванулась за водой, но вовремя остановилась... Повинуясь безотчетному порыву женщины и матери, она села рядом за парту, обняла Машу за худые трясущиеся плечи и стала нежно гладить по голове и говорить такие бессмысленные и такие нужные в этот миг слова.
– Ну, что ты, Машенька, ну, не нужно, все пройдет, моя хорошая, все...
Машины плечи затряслись еще сильнее, голова уперлась лбом в парту, и тишину прорезало первое слово:
– Ненавижу!
– Да кого, Машенька, кого? Кто тебя обидел? Что тебе сделали?
Маша оторвала голову от парты, и залитые слезами глаза, взглянули на учительницу:
– Вот, – она показала на раскрытый учебник алгебры, – украли... Ночью, наверное, я вроде, слышала как в портфеле кто-то рылся, а утром они спали и водка на кухне недопитая... Значит, ночью в дежурный бегали, иначе бы не осталось, все бы допили.
На Ольгу Васильевну смотрели усталые, совсем не детские глаза, плещущие через край то ли тоской, то ли безысходностью.
– Да что хоть украли? И кто «они»?
– Бабушка мне денег тихонько дала, на еду, только чтоб мамка не знала, я их в алгебру спрятала, она по учебникам не лазила никогда. Из пенала и дневника таскала, я туда класть перестала, а в алгебру раньше никогда не лазила... А сейчас смотрю – нету, ночью, с этим, своим, и украла!
Из отрывочных, вперемежку со всхлипываниями, слов ребенка, перед Ольгой Васильевной вставала жуткая своей обыденностью история... Когда Маша пошла в первый класс, у нее были и мама, и папа, и бабушка, и все что нужно. Папа работал, мама сидела дома, на выходные ездили к бабушке, ходили гулять... Потом папу «сократили», он сидел дома или куда-то уходил, от него все чаще стало пахнуть чем-то резким и неприятным, с мамой они стали ругаться. Потом, однажды, папа собрал вещи и куда-то исчез. Мама устроилась на работу дворником... Когда Маша утром только просыпалась, мама уже возвращалась со двора, сбрасывала грязную робу, кормила, одевала дочку и отправляла ее в школу. Потом от мамы тоже стало все чаще, как раньше от папы пахнуть, потом она стала приводить разных «дядь» – был дядя Петя, дядя Слава, дядя Ваня...
– Слабость у нее, – Маша уже успокоилась и говорила спокойно, размеренно, со старушечьими интонациями в голосе. – Ей пить совсем нельзя, она, когда не пьет – хорошая, добрая, а как капля в рот попадет... Что хочешь из дома вынесет, только бы еще купить. Или утром встанет, синяя вся, она умереть может, если не похмелится. Я ей денег тогда даю немножко, мне бабушка дает, а я прячу.
«Господи, да она ведь не ела ничего сегодня! – подумала Ольга Васильевна, – там же на кухне, наверняка, ничего кроме окурков да водки не осталось... Впрочем, почему сегодня, а вчера?»
– Машенька, давай с тобой кофе выпьем, я тут бутербродов натащила, мне с ними никак не справиться, – предложила она.
Девочка подозрительно и настороженно посмотрела на учительницу.
– Не надо, я сытая – привычно ответила она, судорожно сглотнув.
– Ну, конечно, сытая, я понимаю, но ты уж помоги мне с бутербродами управиться, а то ведь пропадут.
«Да что же это творится, – думала она, глядя как ребенок, проглатывая куски последнего третьего бутерброда, и запивая их горячим кофе, менялся прямо на глазах. Щеки из серых стали пятнисто-розовыми, глаза заблестели. – Она же голодает. На дворе XXI век, а ребенок голодает. Да эту мамашу убить мало!»
– Машенька, а у бабушки ты жить не можешь? У нее, наверное, лучше?
– Могу, только, как я маму брошу? Меня бабушка зовет к себе, я езжу на выходные. Но пока меня нет, мама совсем... Нет, она без меня пропадет. Я и поесть куплю, только бы она деньги не таскала... Ее в больницу надо, да вот денег нет. Я как девять классов закончу, в колледж пойду, там на телефонисток учат, они потом хорошо зарабатывают. Туда, чтобы без экзаменов поступить, нужен аттестат без троек. Я его обязательно получу.
– Конечно, получишь, Машенька, если постараться, обязательно получишь. «Надо будет с учителями поговорить», – подумала Ольга Васильевна. – Машенька, а почему ты не на льготном питании? У нас же в классе десять человек бесплатно и завтракают и обедают.
– Да я еще в прошлом году хотела, но надо справки о маминой зарплате, из ДЭЗа, еще что-то... А мама все получить их никак не может.
– Машенька, я тебя со следующего месяца обязательно на питание поставлю, а справки потом принесешь.
В коридоре уже слышались голоса и топот, в дверь пару раз заглянули любопытные мордашки.
– Я пойду, Ольга Васильевна, – Маша вздохнула, – только вот алгебру я так и не доделала, ладно, может, проверять не будут, или на переменке спишу.
– Ну, беги, беги, – провожая ее до двери, говорила Ольга Васильевна, – заходи ко мне после уроков, чаю попьем, у меня конфетки где-то есть...
«Надо Ирине Антоновне сказать, чтобы та ей пару не вкатила, – подумала она, – какая алгебра? Какие домашние задания? Как она вообще что-то вчера делала, если дома такое творится! Господи!.. А план-то я так и не написала! Ничего, на переменках попробую или на уроках, пока рисуют».
Нона уроках было некогда. Сначала ей привели второй класс, их пришлось рассаживать, объяснять, что нужно делать, без конца подходить к каждому, показать как правильно держать карандаш, похвалить загадочные каракули. А они все тянули руки, потрясая от нетерпения ими в воздухе, порою зажимая второй ладошкой рот, что бы не сорваться на зовущий крик «Ольга Васильевна-а-а!», и, все же, порою, срывались, и поэтому в классе было шумно. Она все боялась, что сейчас откроется дверь кабинета, и завуч, заглянув в класс, с недоумением спросит: «А почему так шумно?» Но пронесло. На переменке она побежала к грозной учительнице математики Ирине Антоновне и начала сбивчиво рассказывать про Машу, периодически повторяя: «Вы уж не ставьте ей двойку».
– Да что вы, Ольга Васильевна, ей-богу, что же я, зверюга какая? Надо ей помочь. Бедная девочка, хорошо хоть ее в этот бордель не втянули. Знаете, начнут подпаивать, пойдет по рукам... Смотрит на тебя порою такая восьмиклассница, а в глазах у нее то ли презрение, то ли снисхождение, будто думает про тебя: «Что, ты, училка, в жизни-то знаешь? Что ты видела? Тебя бы в мою шкуру!» Такое тоже бывает... Она хоть у Вас на льготном питании?
– Нет, я же не знала ничего. Просила в анкетах написать, у кого материальное положение тяжелое, но она не написала, я ее обязательно поставлю.
– В анкете! В анкете вам напишут те, кто понастырнее, понахрапистее, а кому действительно плохо, те молчат часто, стыдятся. Хотя тут не им стыдно должно быть, а правителям нашим. Мордой бы их всех в это дерьмо, которое они в стране развели... А детей своих знать нужно, без этого – никак. Впрочем, вы человек новый, вам все должна была Нина Максимовна рассказать, предупредить, да она все больше бумажки пишет. У нас социальной защитой Бурмистрова занимается, к ней подойдите, поговорите, она поможет.
Переменка уже заканчивалась, и Ольга Васильевна побежала на урок. Вторым уроком у нее была Мировая художественная культура в 10-м классе. Предмет достаточно новый, введенный в школе сравнительно недавно и трудный в преподавании, он требовал обширных знаний в различных областях искусства, истории, литературы. К этим урокам накануне приходилось долго готовиться, перелопачивать массу литературы, подбирать репродукции, музыку. Хотелось, чтобы дети не только что-то запомнили, но и прониклись атмосферой искусства, чувством прекрасного. Сегодня она рассказывала о море, о том, как оно всегда манило и пугало людей, разделяло их и связывало, о теме моря в искусстве: мифологии, поэзии, музыке и живописи. Она говорила о музыке слов, о красках мелодий, о жизни мертвого полотна. Под музыку, льющуюся из динамиков аудиоцентра, выведя на белый экран проектора изображение картины Айвазовского «Черное море», она читала негромко слова Крамского: «Это океан беспредельный, не бурный, но колыхающийся, суровый, бесконечный...»
