Федька понимающе кивнул, потрепал Самохина по плечу.
– Посиди, сейчас принесу.
Вышел в соседнюю комнату и, вернувшись через пару минут, положил на стол перед отставным майором вороненый наган.
– Ствол старый, но надежный, не засвеченный. Патроны в барабане.
Самохин взял револьвер, сунул во внутренний карман пиджака, буркнул хмуро:
– Спасибо. Вернуть не обещаю. Когда время приспеет, не промахнусь, чай…
Глава 8
О том, что происходило в эти дни в Степногорске, Славик не знал, даже догадываться не мог. Зато теперь он не сомневался, что нужен боевикам. Иначе убили бы сразу, не мороча себя охраной и кормежкой пленника. Но зачем понадобился горцам простой солдат? Денег на выкуп у мамы нет, менять сержанта-десантника на заключенного полевого командира федералы тоже не станут. Славик долго размышлял, додумался даже до того, что держат его взаперти для получения донорских органов – почки, например, а может быть, сердца. А потом думать и бояться ему надоело.
Вспомнилась отчего-то некстати излюбленная мамина присказка – дескать, мы с тобой, сынок, люди маленькие, нас каждый обидеть может.
Слыша это, Славик еще тогда, в детстве, бесился. И если кто-то пытался обидеть его, унизить – в школе, во дворе, – то нарывался на хорошо тренированные, набитые о доски и кирпичи кулаки. И позже, в армии, он в обиду себя не давал. Одно дело – приказ, который следует выполнить точно и в срок, другое – издевательские приколы «дедов».
После одной такой стычки Славик оказался в медсанбате с сотрясением мозга, но и «дед» ушел на дембель с переломанной и зашинированной сталистой проволокой челюстью.
Еще ребенком Славик нашел универсальное средство против детских страхов. И если разгулявшееся ночью воображение рисовало ему кого-то жуткого, мохнатого и зубастого, прячущегося под кроватью или в темном неосвещенном углу, Славик, в свою очередь, представлял себя не жертвой, а эдаким хищником, которого до дрожи боятся таящиеся в комнате зубастые и волосатые существа, а потому и улепетывают в ужасе – стоит только приблизиться к ним грозно с пластмассовым пистолетом в руках…
И сейчас боевики наверняка боятся его, запертого в подполье с крепкими стенами, охраняют бдительно, с оружием в руках. Да, они могут, конечно, его убить, но при этом не перестанут бояться ни Славика, ни друзей его в голубых десантных беретах. А потому и нападают исподтишка, из засад, а если и решаются на ближний бой, то только под кайфом, вколов себе в лысый череп двойную дозу афганского героина.
Славик непременно напал бы на охранника Гогу, и если не убил, то руку ему поломал бы точно, но… Исход этой схватки вполне предсказуем. Гога наверху явно не один, судя по доносившимся иногда сквозь крышку погреба разговорам, смеху, и напарник охранника в случае нападения просто пристрелит Славика, не рискуя вступать в рукопашную схватку.
А потому Славик решил не торопиться и выжидать. Сколько они, десантники, участвуя в зачистках, освободили пленников, заложников да рабов по горным аулам! Может быть, и до него дойдет-таки очередь! Вон, в Ачхой-Мартане в одном доме мужика из ямы вытащили – в колодках, заросшего да беззубого. Из Тулы, кажется, родом. Его пятнадцать лет назад, при советской власти еще, чеченцы похитили, в рабстве держали, из дома в дом перепродавали. Однажды на десять баранов обменяли русского раба. Недорого они нашего брата ценят…
Пятнадцать лет ждать Славик, конечно, не будет. А вот пару недель еще потерпит. Дольше нельзя. Ослабнет от скудной кормежки. И тогда – бери его любой голыми руками…
Нет, не дождетесь, сволочи! Решено: еще две недели – и на прорыв!
Глава 9
В связи с предстоящими похоронами подруги Ирина Сергеевна взяла на работе отгул. Утром она успела забежать в гарнизонный Дом офицеров, где в пустоватой комнатушке с ободранным обоями располагался Комитет солдатских матерей. Дородная дама, холеностью своей контрастировавшая с сиротской убогостью казенного кабинета, по возрасту тянула скорее, на бабушку, чем на солдатскую мать. Не слишком внимательно выслушав посетительницу, она пообещала сделать запрос в Министерство обороны. И неожиданно предложила Ирине Сергеевне поучаствовать в акции в поддержку вывода войск из Чечни, для чего требовалось выехать в Москву и встать там в пикете, где укажут, с фотографией Славика в руках. Командировочные расходы Комитет брал на себя. Ирина Сергеевна обещала подумать, тем более, что поездка намечалась лишь через месяц.
Затем она поспешила в редакцию газеты «Новый путь», где работала Фимка. Там великодушно заявили, что всю подготовку к траурной церемонии берут на себя. Газета была старая, родословную свою вела от первых дней установления советской власти в области, а потому хоронили здесь часто – множество древних журналистов доживали свой век, числясь за редакцией этого печатного издания. Оказалось, что в газете существует даже специальный сотрудник на случай таких скорбных мероприятий. Расспросив Ирину Сергеевну о росте и фигуре покойной, он споро черкал в блокнотике цифры, обозначающие размер гроба, и предупредил, что редакция выделяет средства только на памятник из оцинкованного железа, а за мраморный или изготовленный из имитирующей камень мраморной крошки следует доплатить родственникам усопшей. Ирина Сергеевна, подумав, согласилась на оцинкованный, ибо близких родственников у Фимки в городе, кажется, не осталось.
В завершение расторопный сотрудник все-таки поручил Ирине Сергеевне разыскать всех друзей покойной и предупредить их, что вынос тела назначен на завтра, а до полудня состоится прощание с усопшей, которое пройдет в Красном уголке редакции.
Все близкие родственники Фимки, насколько было известно, выехали из страны – кто в Америку, кто в Израиль, из трех ее бывших мужей Ирина знала нынешний адрес лишь одного – Новокрещенова. Он учился с Игорем в мединституте, потом вроде бы служил в какой-то закрытой системе. С Фимкой они прожили недолго, разошлись лет пятнадцать назад, но сказать о смерти бывшей жены ему, наверное, нужно.
Где живет Новокрещенов, Ирина Сергеевна узнала случайно. Встретила его несколько месяцев назад на кривой улочке, в частном секторе недалеко от центра. Поболтали о том, о сем. Она рассказала ему о Фимке, он выслушал без особого интереса. Прощаясь, указал на кособокий домик, больше напоминающий сарай, и предложил равнодушно: мол, будешь в здешних краях – заходи. Она, конечно, так и не зашла ни разу, забыла об этой встрече, а вот теперь вспомнила и решила забежать сообщить Новокрещенову о смерти Фимки.
Навестить Новокрещенова Ирина Сергеевна собиралась ближе к вечеру – днем-то он наверняка на работе, а пока решила забежать домой – вдруг у соседа, Владимира Андреевича, какие-то новости о Славике появятся.
Поднявшись на свой этаж, обнаружила свернутую старательно и вложенную в замочную скважину записку. Пытаясь разобрать незнакомый почерк, особенно корявый из-за того, что человек наверняка писал в неудобной позе, на колене, может быть, Ирина Сергеевна нетерпеливо открыла дверь и пошла на кухню – к окну, ближе к свету.
Записка никак не касалась Славика. В ней сообщалось коротко: «Гр. Милохина! Прошу позвонить мне по телефону 68—31—51 касательно обстоятельств, предшествовавших смерти гр. Шнеерзон. Участковый Петров».
Ирина Сергеевна сразу же набрала указанный номер, попросила пригласить к телефону милиционера Петрова. После минутной заминки он взял трубку. Узнав, кто звонит, обрадовался и сказал, что, если Ирина Сергеевна не возражает, он подъедет через полчаса для важного разговора, связанного с проводимым дознанием по факту самоубийства известной ей гражданки.
Участковый оказался тот самый, что приезжал давеча. Был он высок, молод, белобрыс, раскрасневшийся от полуденной жары. Предложенный ею чай милиционер пил, громко прихлебывая, и выпил, отнекиваясь поначалу, три чашки. Так же конфузясь, хрупал печеньем, и Ирина Сергеевна поймала себя на том, что с удовольствием кормит здорового сильного мужика впервые за последние… лет десять, наверное, если, конечно, не считать Славика и его друзей, и засмущалась отчего-то, краем глаза замечая, как работают желваки на пылающих, шелушащихся слегка от солнечного ожога щеках участкового, как легко разгрызает он крепкими зубами не слишком удачно получившееся на этот раз, пересушенное в духовке печенье. Отодвинув чашку, милиционер достал из тощей папочки лист бумаги и авторучку.
– Дело в том, – сказал он доверительно, – что криминала в гибели гражданки Шнеерзон мы не нашли. В момент самоубийства в квартире она была одна, дверь оказалась запертой на щеколду изнутри. Записку предсмертную я вам показывал, эксперты однозначное заключение дали – ее рукою написана. Так что с этой стороны все в порядке. То есть, в смысле криминала, конечно, – спохватился он. – Знаете, когда журналист гибнет, всегда подозрения возникают. Коллеги волнуются, общественность. Ну и… национальный вопрос еще. Вы меня понимаете? Так что мы уже в таких делах обжигались, а потому на опережение работаем, копаем на всякий случай, чтоб к нам претензий потом не возникало. Начнут, нее кому, не лень версии да догадки строить, а нам проверяй… И все-таки одна нестыковочка в этом деле имеется. В записочке посмертной сказано, что расстается с жизнью гражданка Шнеерзон добровольно по причине смертельного заболевания. Не желает медленно и мучительно умирать от рака, просит никого не винить… Помните?
