— Что произошло? Почему?
Он поспешно накинул рубашку.
— Не смотри, — попросил, тут же её застегивая.
— Что это? И как? Я не понимаю. — Она правда не понимала. Такое не делают просто так. А здесь их целая тьма.
— Неважно, забудь, Эмми.
— Кто это сделал? Как это возможно? Ты был королем!
— Эмми, послушай…
— За что? Кто осмелился… — Она была в ужасе.
Пусть ненавидела его прежде. Пусть опасалась сейчас. Но вспоминая ту жуткую боль, не могла спокойно реагировать на то, что он переживал её много-много раз. Её начинало трясти от жутких воспоминаний. Представлялось, что его так же связали, как её, и долго мучали… Но он, видя её состояние, остановил поток ужасных мыслей.
— Я! Это сделал я. Сам. Не спрашивай больше.
— Сам? Но зачем?
Она искренне не понимала и до конца не верила. Зачем он мог сам ставить себе это жуткое клеймо? Мало его значения, так ещё и нестерпимая боль. Вряд ли ради развлечения… Разгадка ударила по голове, но Эммили смутилась от этой мысли. Да нет, он бы не стал… Или стал бы? Спросить прямо, не из-за неё ли он пытал себя сам, она не могла. Стало стыдно.
Больше оттого, что он может ответить «нет», а она слишком много о себе думает.
— Расскажи.
— Я не стану говорить об этом. Ты не должна была видеть.
— Почему обряд излечил только мои шрамы?
— Потому что я просил за тебя. А сам не заслужил этого.
— Но… Это же ужасно больно. Почему ты делал это?
— Ну сколько можно, Эмми? Что ты хочешь знать? Что я ненавидел себя настолько, что только причиняя себе боль мог жить дальше? Что желал испытать то же, что и ты? Что хотел искупить в сотни, в тысячи раз каждую твою слезинку? Это всё так. Но легче мне не стало. Ты узнала, что хотела?
Эммили кивнула. Он правда так сильно сожалел? Ему было так жаль её?
— Эмми, зачем ты пришла? Что-то случилось?
Она кивнула, но смотреть на него теперь стало непросто. Изменило ли это её к нему отношение? Будет ложью сказать, что нет. Она не воспылала любовью, конечно. Но сочувствие, жалость и какое-то гурстное тепло даже заполняли её. А он продолжал менять тему.
— Скажи. Не пугай меня. Что такое?
— Я… мне… то есть нам… — Формулировать мысли, когда перед глазами ещё стоит его истерзанное тело, было непросто.
— Ты хочешь попросить о чем-то? — Она кивнула опять. — О чем угодно, клянусь, я всё сделаю.
— Нет. То есть… Я хотела спросить… Про Амана. Ты же знаешь и, если не очень занят…
И он рассказал. Подробно, объясняя то, что она не понимала. Не злился от сотни вопросов, не раздражался… Был какой-то пришибленный что ли. Потом приблизился к ней, опять то и дело приподнимая и опуская вновь руки будто хочет обнять, но не трогает.
И в какой-то момент она увидела в нем не бывшего короля и отца своего ребенка, а просто мужчину. Живого, который мог быть груб, мог быть слаб, много и жестоко ошибался в прошлом и так отчаянно сожалел в настоящем. Который мечется от осознания собственной беспомощности и безысходности.
Она заметила и то, что он красив. Был и раньше, но теперь стал каким-то другим, взрослее что ли, мужественнее. А глаза… Раньше он никогда на неё так не смотрел. И ведь она видела тогда его почти безразличный взгляд, но была занята своими чувствами…
И теперь была, поэтому не замечала прежде эту искреннюю грусть, вину, раскаяние… нежность… к ней… Она шагнула к нему и остановилась совсем близко, отчего его грудь перестала вздыматься.
Он замолчал.
И она не знала, что сказать, но продолжала рассматривать его черты лица так будто видела их впервые. Он, казалось, задержал дыхание, а стук его сердца был слышен наверное и за пределами дома. Её рука приподнялась и коснулась кончиками пальцев его подбородка… Мужчина вздрогнул, а она отдернула ладонь. И отвернулась.
Уже хотела даже уйти, сбежать, как он прошептал:
— Я люблю тебя. Ты же знаешь? — По её спине и рукам побежали мурашки. — И никогда больше не причиню вреда. Лучше умру.
И Эммили вспомнила, как он кружил ее на руках в саду, как целовал тогда, как старался сдерживать стоны, когда был с ней, как привел к себе в комнату вопреки решению отца и искренне считал, что сделал добро ей, даже заставив спать на полу, как улыбался во сне, как нервно вёл себя на балу ещё не до конца понимая, что ревнует, как дернулась его рука когда она ударила его при всех, но он так и не ответил ей, вспомнила и его искаженное страхом и сомнениями лицо в подвале в её затухающем сознании, слова лекаря, что он приказал лечить, его ботинки у её лица когда мыла полы и как поспешно он уходил оттуда, словно боялся сам, что сейчас вернётся, как осторожно прижимал её к себе в саду, даже говоря злые слова, и кажется всхлипывал…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Как виновато и грустно говорил с ней после, как ласкал, желая вызывать отклик и отпустил, когда понял, что его не будет.
Как просил обнять у окна, как прислал все украшения, что были в его сокровищнице…
Как смотрел на неё из-за решетки, как раз за разом вставал перед ней на колени, как умолял о прощении, как без раздумий бросился за ней вниз, как… стоял в праздничном костюме у алтаря, как смутился, увидев её буднее платье, как подал чуть вздрогнувшую руку, а она прошла мимо и заметила, как он стискивает зубы и кулаки, но ни слова не говорит ей.
Как смотрит на Амана.
Как смотрит всё это время на неё.
Как обнимает брата, услышав, что тот на его стороне…
Что если для такого, как он, это и есть любовь? Такая неправильная, сломанная, как сама Эммили, но ещё живая… Она вновь увидела перед собой того, кого полюбила когда-то, но без розовых очков.
Это же он и есть. Не идеальный принц из сказки. Не прекрасный спаситель и герой. В какие-то моменты даже злодей. Но так и не причинивший ей лично физической боли. Может даже не понимающий, что причиняет моральную.
А если и понимал…
Он обычный мужчина. Пусть и дракон. Но если она ошиблась в своей наивности, то почему он не мог ошибиться в своей жестокости? А может и не жестокости, а потому что сам испугался тогда, и натворил это всё из-за низкой трусости…
И всё же он сильнее её. Он мучился столько лет, но сохранил в себе чувства, сохранил веру. Столько раз получать отказ, выслушать столько обидных слов, не надеяться на то, что что-то изменится, но стоять на своём, продолжать быть рядом, твердить ей раз за разом свои извинения и признания…
А ещё за него можно спрятаться. Даже от самой себя. Даже от него самого… Тем более, когда она не одна больше. У неё есть сын, есть Арсель. Что ей грозит, если она рискнет и позволит ему любить себя? Он никогда не посмеет причинить ей боль, ведь она не позволит больше. Он не сможет предать, потому что она ничего от него не ждёт и не строит планов.
Что он ей сделает?
А если попробовать, то может и она сама со временем оттает? Может…
— Эмми? Всё в порядке? — Он стоял за её спиной, но даже так она чувствовала его ожидание, поэтому обернулась, чтобы смотреть в глаза.
— Ты сделаешь всё, что я попрошу?
— Разумеется.
— Что угодно?
— Всё, что пожелаешь…
— И ты не станешь прикасаться ко мне, если я не захочу.
— Не стану.
— Даже если никогда?
— Да.
Эммили было страшно вновь ему довериться. Это ужасное ощущение, когда ты хочешь что-то сделать, но так страшно, что даже все внутри сводит и живот скручивает болью. Он — вот, стоит напротив, и ей нужно просто сделать шаг. Один шаг.
Но даже шагать с моста ей казалось проще, чем сейчас пойти ему навстречу.
Ей вновь кажется, что она видит искренность. Но в прошлый раз она тоже так думала. Как определить? Лжёт он или нет? Вдруг это снова какая-то игра? А потом он опять её растопчет. И Азар прямо сейчас видит все её сомнения. Они на лице написаны. Возможно поэтому в его глазах боль? Но когда-то в них она видела несуществующую любовь. Может и боли там тоже нет. Может Эммили всё это лишь кажется…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Не нужно, — вдруг он произносит тихо, — остановись. Тебе не нужно принимать решение прямо сейчас, если ты не готова. Я подожду. Всегда буду ждать. Если не веришь, это ничего, это понятно. Всё хорошо. Слышишь, Эмми?
