Не нужно говорить вам, милые мои друзья, с какой заботой занялся Петр подготовкой ко второму походу: вы уже имеете понятие о неутомимости этого удивительного государя! Узнав на опыте, как необходим флот для взятия приморского города, Петр обратил главное свое внимание на постройку судов в Воронежской верфи. Целую зиму там работали беспрестанно, и к весне были готовы: 2 фрегата[223], 4 брандера[224], 2 галиота[225] и 23 галеры[226]. Адмиралом этого как будто бы с помощью волшебной силы появившегося флота сделан был один из главных помощников Петра — Лефорт. Под его командованием были вице-адмирал Де-Лима, родом Генуэзец, и контр-адмирал Лозер. Главнокомандующим над сухопутным войском был генерал Шейн.
Отправляясь в мае 1696 года в этот второй поход к Азову, молодой государь был печален: незадолго перед этим, а именно 29 января, он лишился брата, которого любил со всей нежностью. Многие историки называют царя Иоанна Алексеевича слабым. Но один из них, Галем, вот что говорит о нем: «Откровенно признаваясь в своих телесных и душевных недостатках и при-: знавая всенародно преимущество над собой своего младшего брата, он показал больше величия души, чем многие, почитающие себя умными и сильными». Если прибавить к такому описанию уважение и привязанность его к Петру, то нельзя не оценить достойно этого кроткого государя. Не знаю, как вы, милые мои читатели, но я очень жалею, что он рано скончался и не прожил по крайней мере еще несколько месяцев: тогда он услышал бы, с какой славой его любимец, его несравненный Петр, закончил Азовский поход; увидел бы торжественное возвращение его в Москву, и счастье милого брата утешило бы нежное сердце страдальца.
А. Шонебек. Штурм города Азова 18 июля 1696 года. Гравюра.Да, друзья мои, 19 июля того же 1696 года Азов, стесненный с моря и с суши искусными распоряжениями Петра и его генералов, принужден был сдаться. Победитель позволил жителям выйти и взять с собой столько имущества, сколько можно было унести на руках, но потребовал за это выдачи изменника Янсона, и воля его была исполнена.
Петр, обладая многими прекрасными качествами души, имел также и необыкновенную скромность. Несмотря на свое самое деятельное участие в осаде Азова, он приписал весь успех победы своим полководцам и войску и хотел, чтобы не он, а они участвовали в торжественном въезде в Москву.
В первый раз Русская столица видела такой праздник, какой был в день этого въезда. Все было так ново, так необыкновенно для тогдашних жителей Москвы, что они записали малейшие подробности этого торжества, и вы, наверное, поблагодарите меня, если я загляну в их описания и расскажу вам то, что наиболее любопытно в них.
Прежде всего надо сказать вам, что днем, назначенным для торжественного въезда, было 30 сентября. При входе на каменный мост были построены триумфальные ворота. По их правую сторону стояла на пьедестале статуя Марса[227] с надписью: Марсовой храбростью. У ног Марса лежал Татарский мурза с луком и колчаном, а за ними два скованные Татарина с надписью:
Прежде на степях мы ратовались[228],Ныне от Москвы бегством едва спасались.
По левую сторону у ворот стояла статуя Геркулеса[229] с надписью: Геркулесовой крепостью. У его ног лежал Азовский паша[230] в чалме[231] и два скованных Турка, опять-таки с надписью:
Ах! Азов мы потерялиИ тем бедствие себе достали!
Вход в ворота был украшен золотой парчой. По своду было написано золотыми буквами: «Придох, видех, победих»*. Посередине свода висел зеленый лавровый венок[232], наверху парил двуглавый орел с тремя коронами. Кроме того, по сторонам ворот возвышались две пирамиды, перевитые зелеными ветвями, а от них вдоль моста были расставлены огромные живописные картины. На одной был представлен приступ к Азову, на другой — морское сражение с надписью:
На море Турки поражены.Оставя Москве добычу, корабли их сожжены.
Мостовые, перила и все улицы, ведшие к Кремлю, были увешены дорогими Персидскими коврами; по обеим сторонам дороги стройно стояли стрельцы, не участвовавшие в походе.
Теперь мы знаем, друзья мои, как блестяще подготовилась Москва встретить возвращавшихся победителей; посмотрим же на порядок, в котором эти победители вступали в радостную столицу. После множества конюших[233], карет, колясок и богато убранных верховых лошадей, принадлежавших или царю, или генералам, ехала торжественная колесница, сделанная в виде раковины, украшенная золотом и запряженная шестью серыми лошадьми. В этой колеснице сидел тот, кого Петр хотел почтить более всех, — Лефорт. На нем был белый морской мундир, обшитый серебряными галунами. За колесницей шли все морские офицеры и матросы, бывшие под его командованием, и все находившиеся на Русской службе иностранцы. После множества знамен, провожаемых трубачами и литаврщиками, несли большое государево знамя, на котором был изображен Спаситель. За знаменем ехал боярин, большой воевода, то есть главнокомандующий, Алексей Семенович Шейн, в черном бархатном кафтане, в шапке с белым пером и с обнаженной саблей в руке: это было второе по значимости лицо торжественного въезда. После него ехал воевода артиллерии, Вельяминов-Зернов, за которым солдаты тащили по земле Турецкие знамена и вели пленника, мурзу Атылыка. За этим отделением ехали дивизионный генерал Артамон Головин, полковник Семеновского полка Чамберс и, наконец, следовал капитан Преображенского полка Петр, в простом офицерском мундире, пешком, со своей ротой.
Какая картина могла быть прекраснее, величественнее, удивительнее этой! Надо было только взглянуть на торжественную колесницу Лефорта и на молодого Петра в его капитанской одежде, чтобы понять все превосходство, все величие государя, посланного России Богом. С одинаковым восторгом смотрели на него и Русские, и иностранцы, с равной любовью они были преданы ему, и потому с равным негодованием все увидели в конце шествия, за бомбардирами и пушкарями, изменника Янсона: его везли на телеге под укрепленной на ней виселицей, над которой виден был Турецкий полумесяц[234] с надписью: «Ущерб луны». На шее у него была надета петля, на груди — дощечка со словами: «Злодей!» Нельзя было без ужаса смотреть на этого низкого и жалкого человека! Взоры всех, с презрением отворачиваясь от него, отдыхали на светлых, благородных лицах Лефорта и Шейна. Особенное удовольствие заметно было в обоих генералах в ту минуту, когда они подъезжали к триумфальным воротам. Здесь снова каждого из них встретили приветствием в стихах. Эти стихи уже не были надписью, а были сказаны гением[235] в такую огромную трубу, что весь народ мог отчетливо слышать каждое слово.
Москва в конце XVII и начале XVIII века. Гравюра.Знаменитый день 30 сентября закончился царскими милостями, щедро розданными всем участвовавшим в походе, и разными увеселениями, которые царь любил устраивать для народа в торжественные праздники. Эти увеселения состояли чаще всего в иллюминациях и фейерверках[236]. Последние как любимая забава царя за три года перед тем уже устраивались двором во время масленицы[237] и разных других праздников и сначала очень удивляли наших предков; особенно простой народ долго не мог понять, каким чудодейственным образом эти прекрасные разноцветные огни летали по воздуху. И как вы думаете, кто занимался этим делом? Сам Петр! Он не только готовил собственными руками фейерверки, но часто даже сам и зажигал их.
Окружавшие его удивлялись, как этот великий ум мог в одно и то же время заниматься важными делами и мелочами! Впрочем, зажжение фейерверка, связанного в то время с опасностями, еще не могло называться совершенной безделицей; но часто случалось, что Петр во время самых глубокомысленных размышлений о каком-нибудь великом предприятии писал письма к Архангельскому воеводе о том, чтобы он купил для него лимонов, и рассказывал в том же письме, каким образом приготовить их, чтобы доставить к нему неиспорченными; или отдавал приказание о починке какой-нибудь вещи из своей одежды, или, наконец, сам принимался за эту починку — так, не один раз, он сам чинил свои башмаки. Когда его приближенные громко удивлялись такой беспримерной деятельности и, по их мнению, излишней для царя бережливости, Петр обыкновенно отвечал им своей любимой пословицей: «Кто не бережет денежки, тот сам не стоит рубля».
