коротка, а ее еще урезают. Урезают или урезывают? Как правильно?
— Галя, как правильно сказать «урезают» или «урезывают»? — крикнул он жене.
Жена вошла в комнату и включила лампу, стоявшую на полу у дивана.
— Ты чего в потемках сидишь? Можно сказать «урезать», можно «урезывать». А о чем ты?
— О жизни, — ответил Евгений Константинович. — Представь себе, ведь Чичагина прислали на мое место.
— Как?
— А так. Через два года он станет директором.
— А ты?
— А я уйду на пенсию. Или, как теперь принято говорить, меня уйдут.
За окном окончательно стемнело, по жестяным перилам балкона забарабанил дождь. И вчера дождь, и завтра дождь. Незаметно наступает осень, незаметно наступает старость. Ты забыл про нее, а она — вот она. Валидол в кармане, валокордин на столике у кровати, и на твое место в жизни уже нашли претендента.
— Ну что ты так мрачно настроен? — сказала жена. — Во-первых, насчет Чичагина это только твои предположения, во-вторых, надо еще дожить до пенсии, чего раньше времени волноваться?
Да, дожить. Это верно. До всего надо дожить. Однако он мерзавец, этот Чичагин. На всякий случай отвел кандидатуру Михайловой. Вдруг всплыли бы старые связи. «Ах, вот почему он ее поддерживал!» — мог бы кто-нибудь сказать. На всякий случай отвел. Случайно, но ловко — не придерешься. В частном разговоре. Ершову так и объяснили: «Разговор был, конечно, частный, но подтверждающий сомнения некоторых товарищей в правильности выбора. Так что не взыщите и успокойте вашу Ольгу Петровну. Беда с бабами. Я всегда говорил: баба у руля — стихийное бедствие».
В закройном — праздник: Софье Владимировне, старшему мастеру, пятьдесят пять лет, тридцать пять из них — в закройном.
Она пришла сегодня на работу нарядная, с прической и принесла огромный торт, просто невиданно огромный — на заказ. Все знают: зять у Софьи Владимировны — главный технолог на кондитерской фабрике, уж, видно, расстарался для тещи.
— На такси приехала, — радостно блестя глазами, рассказывала Софья Владимировна. — Шофер все ахал: «Ну и торт! Кто ж это его съест?» Я говорю: «Да уж будет кому съесть».
Стол накрыли в красном уголке. Распоряжалась, как всегда, Анька Мартышева. Софья Владимировна хотела было заглянуть в красный уголок — не пустили.
— Не извольте беспокоиться, — смеясь, отстранила ее от двери Анька. — Ваш номер первый, вас пригласят.
Посуду взяли в буфете под честное слово Майи Цезаревны.
— Ведь не принесете! — кричала вслед мойщица.
— Да принесем, слово дали! — заверяли закройщицы.
«Цветов! Хоть и ноябрь на дворе, а на столе хризантемы, гвоздики. Какая красота, какой у нас красивый праздник!» — радуется Лида. Сегодня она вообще всему радуется. В цех принесли газету, и она прочла, что Виктору — Виктору! — дали Государственную премию. «За разработку современных методов лечения…»
— Смотри! — Лида показала газету Аньке Мартышевой. — Виктор — лауреат! Вот здорово! Я сегодня телеграмму им пошлю. Вот здорово, он такой хирург, прямо чудо!
Анька смотрела на Лиду с сожалением.
— И Алексеенко из первого цеха лауреат, видела?
— Конечно! — сказала Лида, убегая куда-то с газетой.
…Софья Владимировна во главе стола, рядом с ней — Серов Сергей Иванович, начальник цеха. Он уже сказал все главные слова, и Софья Владимировна, вытирая слезы маленьким кружевным платочком, улыбалась застенчиво и молодо. Никогда прежде не была такой красивой, всегда озабоченная, говоришь ей — будто не слышит. Но вот она поднялась за столом, и сразу сделалось тихо.
— Ты, Сергей Иванович, должно быть, думаешь, что я собираюсь на пенсию…
Сергей Иванович замотал головой, вроде бы возмущенный напраслиной.
— Думаешь, думаешь, я знаю.
Все знают, что Сергей Иванович спит и видит назначить на место старшего мастера Наташку Кирпичеву из той смены.
— Я скажу тебе и всем вам, золотые мои женщины, пока могу работать, никуда от вас не уйду, потому что, если уйду, помру сразу.
Она еще постояла, и все ждали, что она еще скажет, но она ничего больше не сказала. Тогда вокруг загалдели.
— Софья Владимировна, мы тебя и не отпустим! Мы без тебя пропадем! Будь здорова и работай! А та смена пусть как хочет! Если уж у них там такие крали, пусть они их у себя и выдвигают!
Начался базар, обычный базар, которым кончался почти всякий праздник. Сначала все идет торжественно, а потом кричат все сразу. Здесь привыкли кричать: не крикнешь — из-за шума прессов тебя никто и не услышит.
— Перерыв давно кончился! Давай за работу! — тоже громко, перекрывая всех, крикнул Серов.
Анька Мартышева собрала посуду, сложила в ведро и понесла в буфет. Софья Владимировна надела поверх праздничного платья черный халат и пошла в комплектовочную.
«Вот Наташка-то Кирпичева обозлится», — подумала Лида, усмехаясь. И вдруг увидела Аньку, возвращавшуюся к своему прессу. Что это она? Когда она такая стала?
Анька Мартышева с незнакомым, осунувшимся лицом медленно шла по пролету.
— Болит что-нибудь? Что с тобой? — крикнула Лида.
Под Новый год уехали в отпуск в Батуми: Олегу на заводе дали путевки в пансионат. Пришлось зарегистрироваться, иначе две путевки бы не дали.
— Все-таки ты меня подловил! — смеялась Лида.
Но не из-за путевок, конечно, зарегистрировались, не из-за путевок. Сколько же можно морочить мужику голову? Стыдно уже.
Про то, что зарегистрировались, почти никто и не знал. Дома слегка посидели с теткой — вот и вся свадьба. Тетка была довольна больше всех. Когда Лида и Олег вернулись из загса, разложила подарки, Лиде — сережки золотые старинной работы с брильянтиками, Олегу — золотые запонки.
— С законным браком вас!
Лида смотрела на сережки и запонки с удивлением. Где же это тетка все прятала? Выходит, не только альбомы с картинками достались ей от прежних господ?
В Батуми еще вовсю грело солнце. На пустынном бульваре, усыпанном морской шуршащей галькой, гуляли редкие отдыхающие. Пахло кофе из кофейной. Его варили по-турецки — в горячем песке. В ресторане «Салхино» с террасы убирали столики: с моря дул ветер, и солнце хоть и грело, но не по-летнему.
Лиду беспокоила Анька Мартышева, в последнее время она чувствовала себя все хуже. Уезжая, Лида сказала Софье Владимировне:
— Я вам позвоню из Батуми насчет Аньки. У нее ведь нет телефона.
Дозвониться до Ленинграда удалось с трудом. Час целый проторчали на переговорном. А когда дозвонились, оказалось, что Софьи Владимировны нет дома.
Странно было представить себе, что в Ленинграде снежная слякоть, а здесь шелестят пальмы, и их будто спеленатые мохнатые стволы растут не в кадках, а в земле, усыпанной твердыми красноватыми листьями магнолий.
«Надо было хоть Аньке сказать, что мы с Олегом расписались, она бы обрадовалась», — подумала Лида.
Но Аньке уже не пришлось этому обрадоваться. Когда Лида вернулась и пришла
