- Обещал. Вот только он напомнил мне о врачебной тайне. Сколько раз плевал я на это самое обстоятельство, - даже и не думал о нем нисколько, - почему на этот раз не плюнул? А!

- А заговариваться, - заговаривался, - вдруг вспомнил Игорь Иртенев, - я сам был свидетелем. После того, как ему открылось… истинное положение вещей, он мог говорить только об этом, а начав - не мог остановиться, перескакивал с одного на другое, приводил бесконечные примеры, желчно шутил по поводу этих примеров и сам же смеялся своим шуткам, этак отрывисто, вдавался в какие-то никому не нужные подробности, а потом вдруг снова возвращался к оставленной было линии разговора… Теперь понятно - от бессонницы.

- Доктор, - а как у него было с давлением?

- Мы покончили с гипертонической болезнью у своих сотрудников. Совсем. А если вы имеете ввиду инсульт, так забудьте: нет у него сколько-нибудь существенных очагов. Ни кровоизлияния, ни ишемии. Сто процентов.

- А последней каплей, понятно, была это злосчастная операция, эта самая "Гоби". Он воспринял эту историю, - неприятную, даже где-то трагическую, но не более того, - как крах дела всей своей жизни! Как… Как какую-то прямо-таки вселенскую катастрофу! Да она, может, года через два семечками покажется…

- Трудно быть адекватным на фоне такого переутомления и таких переживаний, - плюс бессонница! - тут любой пустяк может переломать даже самую крепкую спину.

- Кстати, - многие описывали, что в подобных обстоятельствах возникает феномен "суженного сознания", когда первое попавшееся решение, даже самое неудачное, которое в других условиях было бы немедленно отброшено, воспринимается, как единственно-возможное. Карпов рассказывал про такой случай из своей практики.

- Толя? - Заулыбался вошедший Феклистов, садясь, и наливая себе и, опять-таки, ближайшим соседям. - Землячок мой? Как же - как же…

- Кто? - Вылупился на него Керст, вошедший поперхнулся и в ответ вылупился на Керста, а тот, как-то невпопад, продолжил, - а ведь это, братцы, веха! Что-то кончилось. И бог весть, что дальше-то будет…

- Мы были шибко заняты, и не заметили, что кончилась всего-навсего наша молодость. И не следует пыжится, и перед собой хотя бы не хрена надувать щеки, потому что уже не мы теперь тащим, везем и толкаем вперед этот неподъемный воз, а он волочет нас за собой, и бог весть, что дальше будет…

Нелепые слова эти не остались без последствий, нелепых, пожалуй, не менее. Вечером этого дня Гельветов тихонько заперся в кабинете, открыл сейф, замаскированный книжной полкой, и достал оттуда сокровенные сорок две страницы, некогда написанные им за время, чуть большее половины суток, и поданные незабвенному Вазгену Балаяну. Обретя практически безраздельную власть в пределах нынешнего треста, он распорядился отыскать тогдашний свой отчет и под роспись передать ему, для хранения в личном архиве. Казалось ему, что документ этот станет бесценной реликвией, и нет нужды, что истинную цену ему будет знать лишь он один: ценя себя трезво, как ценил и все, Гельветов знал, что является предельным индивидуалистом, и то, что мнения всех остальных, сколько их ни есть на белом свете, интересуют его постольку-поскольку, принимаясь к сведению, но ничего не решая. На самом деле, получив бумаги в исключительное пользование, он вдруг поразился нелепости собственной затеи, и с тех пор ни разу их не читал, не доставал и не трогал. Этот случай был первым за несколько лет и первым по факту. За истекшее десятилетие не больно-то качественная бумага успела пожелтеть, и даже начала крошиться по краям, паста шариковой ручки выцвела и, местами, поменяла свой цвет. Документ вдруг напомнил ему цветок шиповника, позабытый между листами какого-нибудь никогда не раскрываемого кодекса еще в девятнадцатом веке: высохший до невещественности, прозрачный, и хрупкий настолько, что, кажется, готов превратиться в пыль от первого же прикосновения. Перелистывая ломкие листки пальцами, даже отогнутыми от предельной осторожности, решил про себя: нет. Не как засушенный листок из древнего гербария. Как прикрепленная к осоке прозрачная кожица личинки стрекозы после того, как взрослая хищница выбралась наружу, обсохла, расправила крылья - и улетела, и не найти, не поймать, не догнать, и ничего-то не вернуть, и напрасны любые сожаления. Радоваться, впрочем, тоже бесполезно, потому что, трезвый, он трезво отдает себе отчет: это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не он, давно уже - не он, а прошлого нет, и нельзя его поправить, да и не стал бы он ничего поправлять, потому что устал, потому что тоскливый ужас охватывает от одной только мысли браться за подобное - еще раз. Увидав, что на последней странице, между тогдашней датой, выведенной тогдашней его рукой, и казенным штампом есть с четверть странички свободного места, взял ручку и написал: "Дело, начатое мной в день, дата которого указана выше, считаю законченным ввиду полной бессмысленности дальнейших усилий: все, что я могу еще предпринять в этом направлении, не окажет на дальнейшее сколько-нибудь существенного влияния. Понимание действительно способно прекратить любое действие, но приходит исключительно только тогда, когда поздно бывает хоть что-то прекращать. Закончено 28. 05. 8*. Гельветов."

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ВКУС ЯГОДОК

XXVIII

- Не-ет, - медленно покачал головой Островитянин, - "самый низ" в моем случае обозначает перевод в рядовые аналитики. Которые слушают "Маяк" начиная с самого: "П-пам-мм!!!!" - в шесть часов утра, - знаете? - читают "Правду", и обедают бутербродами, не снимая нарукавников. Если придерживаться данной терминологии, то я опускаюсь ниже дна выгребной ямы. Самое интересное, что сам же и напросился.

- Простите, я что-то не понимаю, вы что…

- Вот именно. Постараюсь разобраться, что и как, на месте. Давно пора, знаете ли… Как в американском флоте: обязательно с корабля - в штаб, из штаба - на корабль. Похоже, что это просто необходимо.

- Вы? С бесшумным пистолетом, фотоаппаратом-пуговицей и ампулой яда в воротнике? Это, знаете ли, как-то не очень вяжется с тем Майклом Спенсером, которого я знаю! Сами же говорили, что фабианец-дедушка не вкладывал денег в русские бумаги, так что уж вам-то, с вашим состоянием… Могли бы жить и ни в чем себе не отказывать, и выйдя в отставку.

- А смысл? Коптить небо? Мои предки, - в значительном числе поколений, - настолько преуспели в этом почтенном занятии, - что на мою долю остались совершенные пустяки. Кроме того, - покидать ринг после первого же нокаута, согласитесь, несколько… Несколько неспортивно. Не соответствует самому духу спорта. - Островитянин говорил задумчиво, мягким тоном, но почему-то чувствовалось, что решение его - окончательно, а этот интеллектуал со всеми его дипломами и безупречными манерами на самом деле не менее упрям, нежели легендарные создатели Британской империи. Равно как и те ребята, что с той же мягкой улыбкой, этак, невзначай, валили в Канал "мессершмиты", а потом, вернувшись, острили по поводу пересушенных бифштексов. А если бифштексов не было, то без малейшей жалобы, невозмутимо жевали всякую малосъедобную дрянь. - Впрочем, все обстоит не столь драматично, как вы, наверное, себе представляете. Я целый месяц с предельным усердием изучал грузовики, и теперь отправляюсь в Россию в качестве представителя "Магируса". Должен признаться, что терпеть не могу немецкого языка, у меня от него постоянно першит горло, а по ночам снится, что я почему-то блаухаунд… Мы отправляемся шестого июня, через Южную Корею, на какую-то там стройку, связанную со знаменитым БАМ-ом, и на которой как раз и работают упомянутые грузовики. Наши немецкие друзья провели всю подготовительную работу со свойственной им точностью, так что теперь я имею роскошную… кажется это называется "крыша", да? Вариант, кстати, самым естественным способом решает щекотливую проблему финансирования миссии в рублях. Они утверждают также, что необычный путь проникновения, - с востока, - сам по себе является дополнительной гарантией от возможных неприятностей. Ну, а поскольку в мои планы действительно не входит добыча каких-либо секретов, то дело это и вообще не должно представлять собой сколько-нибудь серьезной опасности.

- За исключением самого по себе пребывания в России.

- Да, за исключением. Больше того, не просто в России, - изображая преувеличенный ужас, он выпучил глаза и заговорил зловещим шепотом, - а в Си-бир-ри! Бросьте, дорогой мой, - сказал он уже совсем-совсем другим тоном, - если соваться, куда не следует, то сгинуть можно и в Сохо. Не говоря уж о Гарлеме. Это вообще самое главное в искусстве выживания, - не соваться, куда не следует. Я уверен, что мне ничего не грозит, кроме отвратительного сервиса, скверных дорог, да неизбежной время от времени скуки в этой серой стране.

Представительство фирмы оказалось закрытым. Напрочь. Постороннему человеку могло даже показаться, что тут никого и не было, причем на протяжении достаточно долгого времени, но, находясь под гипнозом легенды о пресловутой немецкой точности и пунктуальности, он, разумеется, ничего подобного не заподозрил. Хотя основания, надо сказать, были. Этот край был еще настолько новым, что простота обхождения просто-напросто поражала. В международном аэропорту его - да, встретил работник немецкого консульства, которого приблизительно ввели в курс дела, но практически не говоривший по-английски. Так что практика в немецком разговорном началась прямо с первых минут пребывания на этой земле. Кроме того, в Тынде он никогда не был и не мог быть особенно полезен в качестве сопровождающего лица. Восхитившая его идея "иностранной" крыши начала оборачиваться своей иной стороной: во всем происходящем Островитянин ощутил отчетливый привкус какой-то второсортности, небрежности, дилетантизма. Очевидно, местные немцы не чаяли побыстрее отделаться от непонятного, ненужного, навязанного им чужака, так что билеты на ближайший рейс местной авиалинии были у встречающего уже при себе. С самого момента встречи взгляд герра Хофмайера показался ему несколько необычным. Равно как и манера говорить как бы несколько в сторону, и, по возможности, не разжимая губ. Как и маниакальное стремление соблюдать с вновьприбывшим дистанцию не менее двух с половиной - трех ярдов. И только когда почтенный герр повернулся с заметным заносом, все кусочки мозаики, наконец, обрели свои места: Вильгельм Хофмайер был совершенно пьян и удерживался на ногах только благодаря чудовищному усилию воли да еще немалому, очевидно, опыту. И теперь Спенсер молча недоумевал, каким образом умудрился не заметить этого обстоятельства с первого же мгновения. И отнес это на счет естественного дорожного утомления и присущего, - как он считал, - только ему особого рода приятного оглушения от быстрого переноса в совсем-совсем другую страну. Майкл поначалу не обратил внимания на небольшой самолет, к трапу которого их доставил бесшумный автобус, мельком глянул раз, потом - другой, а потом вгляделся уже с неподдельным любопытством. Он считал себя экспертом по советской авиатехнике, - и не только по военной! - но это была незнакомая модель. Новенькая, вместимостью человек на сорок - пятьдесят, очень приглядная машинка с гладкой светло-серой обшивкой называлась "М - 26" и была винтовой… Вот только гондолы не принадлежали ни одному из известных ему двигателей! И не могли принадлежать. Черт бы его побрал, если могли! Это были не двигатели, - Майкл никак не мог подавить внезапного острого приступа раздражения, вызванного всеми чер-ртовыми нелепостями чер-ртового дня и обрести обычное присутствие духа, - это тоже была чер-ртова нелепость. Да и винты, - с пятью хищно, наподобие татарских сабель, изогнутыми лопастями, если приглядеться… А главное, - никто вокруг не обращает на эту дикость ровно никакого внимания! То есть как так и надо! Так, глазея и злобясь, он и стоял бы еще неизвестно сколько, но его без особых церемоний поторопили. "Чертова нелепость" в два счета раскрутила противоестественные, как вожделение к Пресвятой Деве, пропеллеры, приглушенный ровный гул моторов, не имевший ничего общего с ревом поршневых моторов или пронзительным, хищным свистом и громом турбин, тем не менее что-то мучительно напоминал ему особым, ненавязчиво-ноющим тоном, но тогда он так и не вспомнил, - что именно. Потом-потом, когда стало до звонкости - ясно и мучительно больно, Островитянин вынес Обоснованное Суждение относительно корней тогдашней своей бестолковости. Образованный англосакс может иметь любое вероисповедание. Быть англиканцем, пресвеританином, методистом, иеговистом и баптистом, квакером и мормоном, даже атеистом, даже католиком, - это ровно ничего не значит. На этот счет он может мнить все, что ему угодно, потому что на самом деле он, - фрейдист. Вот и нужное воспоминание не давалось по той единственной причине, что - вытеснялось из сознания, не допускалось туда в виде мало-мальски вменяемой мысли именно в силу своей нестерпимости. Понятное дело, - из-за Эдипова комплекса, подхваченного в младенчестве, как в семнадцать - подхватывают легкий триппер, в пятьдесят - аденому, а в семьдесят - сами бывают подхвачены Кондратием (Kondrat? Kondraty? Condratiy?). Связь звука и комплекса - очевидна любому правоверному, но потребует слишком долгих пояснений любому непричастному.

1 ... 89 90 91 92 93 94 95 96 97 ... 176

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу ЦВЕТОК КАМНЕЛОМКИ - Александр Шуваев бесплатно.

Похожие на ЦВЕТОК КАМНЕЛОМКИ - Александр Шуваев книги

Трапп. Контакт высшей степени - Аликс Ал - Альтернативная история
Европейское турне (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Альтернативная история
1924 год. Наследница (СИ) - Тюрин Виктор Иванович - Альтернативная история
Autobahn nach Poznan - Анджей Земянский - Альтернативная история
Соблазни или умри (СИ) - Черныш Людмила Николаевна "bed-fanatka" - Альтернативная история
Вихри враждебные - Александр Харников - Альтернативная история
Однажды в Октябре - Александр Михайловский - Альтернативная история
Гражданская война в Испании (1936 – 1939). - Сергей Данилов - Альтернативная история
«Черная пехота». Штрафник из будущего - Александр Конторович - Альтернативная история
Не курите в присутствии синих драконов - Пётр Лаврентьев - Альтернативная история

Оставить комментарий