— Позвольте представиться, я капитан Пауль фон Дармштадт, со мной стражники магистрата Бад-Хомбурга, и мы действительно понемногу очищаем дороги Гессена от разбойных шаек, — рыцарю было меньше тридцати лет, он цепко вглядывался в лица путешественников серыми глазами из-под рыжих бровей. Борода и усы у него были того же медного цвета. Необычный для здешних мест вид Феликса привлек внимание фон Дармштадта, и вызвал несколько избыточное любопытство последнего. Впрочем, намек на родство с флорентийским герцогом Алессандро Медичи, знакомство с Маргаритой Пармской и недавнее посещение Вены произвели впечатление на гессенского командира стражи.
— Просим прощения, что разговаривали недостаточно почтительно со столь знатными особами, — сказал возчик, краем уха слышавший разговор, когда фон Дармштадт, наконец, отъехал распорядиться, кого из пленных прикончить на месте, а кого везти в Бад-Хомбург на публичную казнь.
Спешившийся Феликс подошел к повозке, на которой девочка, внучка Арнхольда, сидела с раскрытыми глазами. Малышка улыбнулась Феликсу и протянула руку, чтобы погладить его, ван Бролин позволил ребенку дотронуться до темных кудрей.
— Не за что просить прощения, почтенный, — сказал он, глядя на улыбающуюся Гретель. — Едем за этими господами до их города. Нам пока по пути.
Остановились на постоялом дворе, рекомендованном все тем же фон Дармштадтом. Трактирщик был его добрым знакомым и выказал друзьям и семье Арнхольда особенное отношение, поместив их в хорошие чистые комнаты со свежим бельем, накормив превосходным ужином с тушеной бараниной и пирогом с капустой.
— Деньги наши на исходе, — сказал Габри Феликсу после трапезы, когда Гретель с дочерью поднялась наверх, и друзья остались одни.
— Черт, не дотянули до Семнадцати провинций совсем немного, — вздохнул ван Бролин. — А впереди зима, дороги развезло после дождей и, возможно, разливов. Даже боевые действия в эту пору года обычно не ведутся.
За окном, в раму которого была вставлена слюдяная пластина, оплывал пасмурный дождливый вечер, чужой германский город, чьи-то законы, молитвы, страсти, сражения. Габри очень кстати заговорил о бездомности в Чахтицком замке, вспомнил Феликс, вся моя жизнь стала теперь бессмысленным скитанием, затянувшимся визитом к чужим людям, я оставил свой дом во Флиссингене, бросил дом в Антверпене, я должен был уже давно отплыть от берегов холодной и злой Европы, где людей убивают за веру, за мысль, за недостаточно низкий поклон. «Меркурий» станет моим плавучим домом, с его палубы мне откроются страны, где люди живут как-то иначе. Может быть, их жизнь не наполнена страданием, болезнями, страхом голода? Или жить счастливо люди вообще нигде не умеют?
— Сюда идут, — Габри отвлек его от раздумий. — Судя по ботфортам и плащу, это наш гессенский друг фон Дармштадт и еще кто-то с ним.
Командир городских стражников успел сменить боевой морион на обычную шляпу с полукруглой тульей и белым пером цапли. Капитана сопровождал совсем молодой дворянин, чьи розовые щеки едва покрывала первая шелковистая бородка. Феликс надеялся, что его собственная темная растительность на лице выглядит более мужественно. Из оставленных им в прошлом вещей более всего он скучал по венецианскому зеркалу в антверпенском доме на улице Мэйр.
— Приветствуем господ студентов из Нижних Земель, — улыбнулся Пауль фон Дармштадт, жестом показывая хозяину, чтобы нес пива на всех. — Позвольте представить вам Дитриха Майринка, потомка графа Хоэнберга, чей род считается пресекшимся на предке Дитриха, не оставившем законных сыновей.
На нежных щечках бастарда вспыхнул румянец, Феликс представился ему и не забыл представить Габри, соблюдая всю возможную учтивость, поскольку сам часто изображал бастарда, и воображал себя на месте гордого и уязвленного потомка флорентийских герцогов, обреченного бороться с запятнанной от самого рождения судьбой.
— Чем обязаны чести вашего визита? — спросил Феликс, отхлебывая свежее пиво, так что пенка оставалась на его верхней губе. — Или вы покинули в такую погоду свой кров лишь для того, чтобы провести время в нашем скромном обществе?
— Вы употребили слово «кров», сударь, — ответил Пауль, сделал паузу, раздумывая над продолжением, и добавил: — хотя один из нас уже несколько лет не может обрести его под крышей родового замка.
— Вот как? — Феликс не собирался любопытствовать. Что надо, ему расскажут и так, не зря же эти двое притащились сюда в дождливый вечер, а фон Дармштадт — еще и после сражения на дороге.
— Старый замок Хоэнберг заколдован, — выпалил Дитрих звонким голосом, — в нем никто не может заночевать, а оставленные на ночь по собственной воле за немалое вознаграждение, находятся поутру мертвыми.
— Отчего же они умирают? — спросил Феликс. — И много ли было попыток провести ночь в замке?
— Никто не погиб от стали, — сообщил Пауль, — не было также другого кровопролития — от свинца, или, — тут воин перекрестился, — зубов и клыков. Некоторые оказывались в петле на большой высоте от пола, и неведомо, как они туда попадали, иных находили мертвыми вообще без всяких видимых причин, а кое-кто обнаруживался с поломанной шеей, вроде как после падения с лестницы. Хотя никаких следов на толстом слое пыли, кроме следов самих убиенных, при дневном осмотре не находят.
— Пробовали вызывать священника? — впервые раскрыл рот Габри. — Возможно, монаха, известного особенной святостью, или отшельника?
— Самое меньшее половина из тех усопших в Хоэнберге и были клирики, монахи да попы! — едва не выкрикнул Дитрих. — Теперь уже никто не хочет судьбу испытывать, хотя и предлагаю я немало.
— Сколько? — спросил холодно Феликс, стараясь не выдать интерес.
— Двести рейхсталеров, если просидите там ночь, непрерывно читая молитвы, и утром Хоэнберг очистится от скверны, — сказал Дитрих.
— А если мы просидим, а замок все равно не очистится? — усомнился Габри. — Почем нам знать, что заклятие уже снято? Вы скажете, надо подождать, день, два, неделю, месяц. Оказанная услуга за это время перестает казаться таковой, и начинает обременять человека, некогда и впрямь полагавшего, что сдержит обещание.
— Вы не доверяетесь моему честному слову? — холодно спросил фон Дармштадт. — Его еще никто не смел ставить под сомнение!
— Тогда почему бы вам самим, господа, не засесть с Библией в руках у замковой часовни, или внутри нее? Почему вы снаряжаете на это дело чужаков, которых не жалко? С какой стати вы полагаете нас подходящими для успеха в экзорцизме, если даже опытные в чтении Священных книг клирики оказывались наутро мертвыми?
— Это пустой разговор, Пауль, — молодой Майринк поднялся с трактирной скамьи, — почему ты вообще подумал, что эти молодые люди справятся?
— Они произвели на меня впечатление, — фон Дармштадт выглядел немного обескураженным. — Почудилось в них отсутствие страха, глубокая вера в собственные силы. Прости, что ошибся и тебя напрасно сюда привел.
— Двести рейхсталеров вперед, и мы согласны, — сказал Феликс.
— Столько вперед не берут и наемные убийцы! — воскликнул Пауль фон Дармштадт, теперь оба германских дворянина нависали над друзьями.
— Вот пусть наемные убийцы тогда и справляются с этим простым заданием, — усмехнулся Феликс. — Им, кажется, платят за то, чтобы они кого-то прикончили, а не сами шли погибать? Не правда ли?
— К тому же, в случае неудачи, наутро вы возьмете ваше золото прямо у наших охладевших тел, — добавил Габри. — Вручите нам двести талеров, когда мы останемся в замке перед полуночью, не раньше.
Пауль и Дитрих переглянулись. Бастард последнего из графского рода Хоэнбергов кивнул головой.
— Что вам еще нужно для ночевки в замке?
— Еды побольше, — отозвался Феликс. — Холодная пулярка, хлеб, малый бочонок здешнего белого вина, укроп, чеснок и мешочек соли придутся в самый раз.
— Освященная Библия из главной церкви Бад-Хомбурга, — добавил Габри, — да пять-шесть одеял. Ночи пошли холодные, поэтому мы не откажемся и от нескольких связок дров.
Сквозняки в полуразрушенном замке задували такие, что друзья не могли согреться даже у яркого огня, разведенного в очаге. Поначалу им казалось разумным провести ночь в часовне, но разводить костер на полу в ней не хотелось, и выбор пал на малый обеденный зал. Феликс попросил разбудить его ближе к полуночи и заснул, свернувшись на одеялах у очага. Габри пытался бороться с волнением, читая псалмы и время от времени оглаживая тугой замшевый кошель, висевший у пояса. Двести талеров успокаивали не хуже священных текстов, оставалось только дожить с ними до утра. В глубине души молодой Симонс понимал, что это будет непросто. Такие деньги на дорогах того времени точно не валялись.
