стул и целился в президента поверх шляпы стоявшей впереди Лилиан Кросс. Она-то и ударила его по руке своей сумочкой, сбив прицел. Но после того как его схватили за руку, Дзангара успел сделать ещё четыре выстрела. Ранения получили в общей сложности пять человек, только Рузвельт — ни царапины. Президентский автомобиль тотчас помчался в больницу; там Чермак будто бы произнёс фразу, которую потом высекли на его надгробии: «Я рад, что это был я, а не вы».
Дзангару же отвезли в тюрьму округа Дейд, где он заявил: «У меня в руке пистолет. Сначала я убью королей и президентов, а потом — всех капиталистов». Он признал свою вину по четырём пунктам обвинения в покушениях на убийство и был приговорён к восьмидесяти годам тюрьмы. После вынесения приговора он сказал: «Четыре раза по двадцать — это восемьдесят. Не жмотничай, судья, дай мне сто лет». Но 6 марта, через два дня после инаугурации Рузвельта, Антон Чермак умер в больнице — как показало вскрытие, не столько от раны, сколько от язвенного колита. Однако ещё до получения результатов вскрытия Дзангаре предъявили обвинение в убийстве, он вину признал и тем самым обрёк себя на смерть. Проведя десять дней в камере смертников, 20 марта Дзангара был казнён на электрическом стуле. Отсутствие кинокамер привело его в бешенство; его последними словами были: «Viva l’ltalia! Прощайте, бедняки всего мира! Жми на кнопку! Давай, жми на кнопку!»
Популярный журналист Уолтер Уинчелл, находившийся в Майами в роковой вечер, первым запустил слух о том, что стреляли не в Рузвельта, а именно в Чермака: это якобы была месть «капонитов» и лично Фрэнка Нитти. В своё время Уинчелл был близким другом Оуни Мэддена по кличке Киллер, но к 1932 году страх быть убитым прогнал его из Нью-Йорка в Калифорнию. Через несколько недель он вернулся оттуда другим человеком — другом директора Федерального бюро расследований Эдгара Гувера и горячим патриотом. (Впоследствии он сдаст ФБР пару бывших дружков). Ежедневную колонку Уинчелла перепечатывали две тысячи газет по всему миру, её читали миллионы человек (особенно после освещения им истории с похищением сына Линдберга). Наверняка его версия покушения показалась заслуживающей доверия; к тому же мелодраматичная сцена в больнице, о которой поведала «Чикаго трибюн» со слов одного-единственного репортёра, казалась маловероятной. Гораздо больше людей, находившихся тогда рядом с раненым мэром, слышали, как он сказал: «Где был этот чёртов телохранитель?» Да и отношения между Рузвельтом и Чермаком, который на партийной конференции в Чикаго выступил против выдвижения его кандидатуры на президентский пост, были натянутыми.
Современные исследователи Джон Уильям Туи, автор многочисленных книг об организованной преступности в Чикаго, и Рон Хамбл, написавший в 2008 году книгу о Фрэнке Нити, уверены, что мишенью убийцы (между прочим, 32-летний Дзангара в юности был снайпером в итальянской армии) был именно Чермак, а заказчиком — Нитти. Но почему нельзя было тихо и аккуратно ликвидировать Чермака в Чикаго и спрятать концы в воду? Снайпер, привыкший к винтовке, покупает в ломбарде дешёвый револьвер и карабкается на стул, чтобы увидеть свою жертву, — как-то не похоже на действия киллера-профессионала. Советник президента Рэймонд Моли, побеседовав с Дзангарой, пришёл к выводу, что тот хотел убить именно Рузвельта и действовал в одиночку. Да и реплики Дзангары в суде и перед казнью заставляют усомниться в том, что он был наёмным убийцей, а не тронутым «борцом за идею».
Как бы то ни было, Чермаку выстроили мавзолей на Богемском национальном кладбище в Чикаго, а среди его однопартийцев разгорелась борьба за пост мэра. Победителем вышел Эдвард Келли, опиравшийся на политического тяжеловеса из Вест-Сайда Пэта Нэша. Келли сразу же заручился поддержкой преступного мира, что позволило ему провести несколько нужных ему законопроектов через Генеральное собрание штата; в обмен на это полиция перестала рьяно бороться с организованным игорным бизнесом и проституцией (Генеральный прокурор и шериф теперь тоже были демократы). Вместо того чтобы тревожить Нитти, полиция устраивала облавы на индивидуалов, не входивших в преступный синдикат. В 1934 году более половины всей прибыли букмекерских контор, ни много ни мало миллион долларов в месяц, оседало в закромах отделения Демократической партии в округе Кук — такова была плата за неприкосновенность.
Как и следовало ожидать, самоуверенное заявление Фрэнка Лоша о разгроме гангстеров было преждевременным. Гидре отрубили голову, но на её месте тотчас выросли новые. А вот размахивающих мечом стало меньше: в марте 1933 года Торговая ассоциация Чикаго прекратила финансирование «Тайной шестёрки», и полковник Рэндольф оборвал с ней все связи, фактически угробив эту организацию. Дело в том, что в сентябре «Шестёрка» вздумала копать под генпрокурора штата Джона Свонсона, подозревая, что он замешан в сговоре между политиками и преступниками. Тот в свою очередь установил прослушку телефона в тайном офисе «Шестёрки». На суде Свонсон был полностью оправдан, «Шестёрка» села в лужу — и утонула в ней...
Ободрённые родственники Капоне, не терявшие надежды вытащить его из тюрьмы, обратились к известному адвокату Уильяму Э. Леги (между прочим, специальному помощнику министра юстиции США), который попытался добиться пересмотра дела, поскольку срок давности в отношении преступлений, за которые он осуждён, уже истёк. Федеральный судья Марвин Ундервуд принял ходатайство к рассмотрению. В это время (22 марта 1933 года) Франклин Д. Рузвельт подписал поправку к «закону Волстеда», разрешавшую производство и продажу пива крепостью 3,2 градуса и лёгкого вина. Сбылось ещё одно предсказание Аля Капоне: «сухому закону» пришёл конец[64]. Но и его ходатайство было отклонено, он остался в тюрьме.
Великая депрессия наотмашь ударила по Чикаго, экономика которого зиждилась на тяжёлой промышленности. К 1933 году более половины рабочих мест в промышленности сократили, уровень безработицы среди чернокожих и мексиканцев превышал 40 процентов. Безработные на пособии и школьные учителя, не получавшие зарплаты, устраивали многолюдные демонстрации. Но после прекращения «налоговой забастовки» владельцев недвижимости в город хлынула помощь из федерального бюджета, благодаря чему удалось завершить строительство дороги вдоль озера Мичиган, разбить множество парков, построить три десятка новых школ и современное метро.
Всемирная ярмарка, приуроченная к столетию Чикаго и потому проходившая под девизом «Век прогресса», открылась 27 мая 1933 года. Под неё отвели 172,8 гектара в парке Бёрнем, а на подготовку потратили 37,5 миллиона долларов. После четырёхчасового представления на стадионе «Солджерс филд», вечером, когда на небе появился Арктур, автоматически включились прожекторы: расстояние до этой
