Меня все это очень беспокоило. Вскорости после испытаний я приехал в Москву и, естественно, рассказывал Сталину, как испытывался танк, о его достоинствах... Я все-таки решил высказать Сталину свои сомнения относительно способностей командующего бронетанковыми войсками Красной Армии Павлова. Я должен их высказать с большой осторожностью, потому что мои встречи с ним были кратковременны и не давали мне права настойчиво доказывать Сталину, что он не годится для своей должности. Я только хотел высказать свои сомнения, я хотел этими высказываниями насторожить Сталина, чтобы Сталин лучше к нему присмотрелся и принял бы соответствующие меры.
Поэтому и сказал:
— Товарищ Сталин, знаете ли вы хорошо Павлова?
— Да, хорошо знаю.
— На меня он произвел отрицательное впечатление, — и я рассказал, что мне он кажется довольно ограниченным, что это человек, который хорошо владеет танком, но хватит ли у него ума, чтобы создать бронетанковые войска, правильно их вооружить и использовать.
Сталин очень нервно реагировал на мое замечание:
— Вы его не знаете.
— Я и раньше вам говорил, что я его мало знаю.
— А я его знаю. Знаете, как он себя показал в Испании, как он воевал там? Это человек знающий. Он знает, что такое танк, он сам воевал на танке.
Я говорю:
— Я просто хотел вам сказать, что у меня сложилось впечатление не в его пользу...
...К сожалению, мои сомнения были подтверждены жизнью. Этот Павлов, командующий бронетанковыми войсками Советского Союза, был освобожден от своей должности, но не потому, что непригоден, а ему дали более ответственный военный пост. Его назначили командующим войсками Белорусского военного округа, то есть главного, центрального направления на Москву со стороны Запада....
Павлов, командующий Белорусским округом, в первые дни войны потерял управление войсками. Он совершенно не подготовил свои войска к вторжению Гитлера, потерял сразу технические средства: авиация была уничтожена на аэродромах...
Такие люди появились у руля, потому что были уничтожены кадры, кадры, которые были отобраны, закалены и воспитаны в гражданской войне, а потом получили образование и накопили опыт. Они были уничтожены от Тухачевского сверху до командира роты снизу, а может быть, даже несколько составов было уничтожено...»12
Здесь понятно все, кроме одного: на каком основании Хрущев делает такой уничтожающий вывод о Павлове? Только исходя из нескольких кратковременных встреч с ним? Но ведь любому здравомыслящему совершенно ясно, что дать оценку человеку, тем более военному деятелю, о степени его профессиональной пригодности может только специалист. В данном случае специалист военного дела, в число каковых Хрущев, как известно, никогда не входил, о чем он и сам, не скрывая, признается в своих мемуарах.
Так почему же, только что восхищаясь умением Павлова владеть грозной бронемашиной, зная о высокой оценке его участия в республиканской Испании в качестве главного танкового советника, Хрущев, ничтоже сумняшеся, делает в итоге совершенно нелогичный вывод о непригодности Павлова к исполнению обязанностей начальника бронетанковых войск? Не мог Хрущев, будь даже он семи пядей во лбу, за несколько минут разговора определить широту кругозора Павлова. А на каком основании он оценил его подготовку как слабую?
Вывод напрашивается только один: Хрущев, переняв во многом стиль работы Сталина, продолжал и в 60-х годах бросать камни в «огород» Павлова, считая его справедливо осужденным в
1941 году, а неудачи Западного фронта объясняя исключительно личными просчетами командующего. Будучи, как и Сталин, причастен к организации репрессий, Хрущев прекрасно понимал, к каким последствиям может привести его отрицательный отзыв о под-
готовке Павлова, о его неумении, неспособности руководить бронетанковыми войсками. В лучшем случае это означало снятие с должности, в худшем — арест, тюрьму и смерть.
Знал ли Хрущев в момент работы над своими мемуарами о том, что Павлов еще в 1957 году был полностью реабилитирован? Думается, что таких деталей он мог и не знать, тем более что будучи в опале, имел ограниченный доступ к архивным документам. Однако Хрущев не мог не знать того, что уже несколько лет широко идет реабилитация жертв культа личности Сталина, начатая, кстати, по его инициативе после XX съезда КПСС. А что Павлов и его товарищи по Западному фронту являются жертвами таких репрессий, Хрущеву, безусловно, было все-таки понятно.
Хулителей у Павлова было всегда предостаточно, особенно после его ареста и трагической смерти. Предоставим же слово человеку, хорошо знавшему Дмитрия Григорьевича в течение многих лет и на различных должностях — командиром полка и бригады, военным советником в боях под Мадридом и в других горячих точках республиканской Испании, в роли начальника АБТУ РККА и командующего войсками одного из самых крупных военных округов. Откроем книгу воспоминаний Маршала Советского Союза К.А. Мерецкова, к имени которого еще не раз придется обращаться по другим интересующим нас вопросам.
«...Возвращаясь на прежнюю должность (заместителя наркома обороны, ведающего вопросами боевой подготовки и высших военно-учебных заведений. — Н. Ч.), я был поставлен в известность, что оперативная записка, в свое время поданная мною как начальником Генштаба И.В. Сталину, рассмотрена им и утверждена. В связи с ней заслуживает внимания разработанный Генштабам в то время план развертывания механизированных корпусов. Наметки этого плана детально обсуждались с участием танкистов. Слухи об этих обсуждениях распространялись нередко в искаженном свете. В некоторых современных изданиях встречаются порой замечания, как будто бы те танкисты, которые сражались в Испании, не критически переносили боевой опыт в СССР. В частности, они якобы отрицали самостоятельную роль танковых войск и уверяли, что танки могут лишь сопровождать пехоту. Особенно часто упоминается в этой связи имя Д.Г. Павлова.
Мне хочется защитить здесь его имя. Нападки эти напрасны, а их авторы ставят вопрос с ног на голову. В действительности дело обстояло как раз наоборот. Павлов справедливо доказывал, что те легкие танки, которые были у нас, вроде Т-26, не способны решать крупные задачи; между тем роль танковых войск растёт с каждым месяцем; значит, нам необходимо улучшать имеющуюся технику, создавать новые танки, более мощные и более подвижные. Фактически этот тезис и был претворен в жизнь, ибо за него ратовала сама же жизнь. Танки Т-34 и другие, прославившие себя в годы Великой Отечественной войны, являлись не чем иным, как мечтой Д.Г. Павлова, воплощенной в металл. Отсюда видно, сколь неправильно переносить его критические замечания, сделанные по устаревшей технике, на принципы использования танковых войск»13.
Война смешала все планы и не только Павлова. Наибольшее продвижение вглубь советской территории немецкие войска имели именно на Западном направлении — кратчайшем на Москву, которое прикрывали войска фронта под его командованием. Трагедия Западного фронта одновременно является трагедией и его командующего генерала армии Д.Г. Павлова. При этом следует подчеркнуть, что по стратегическим планам Генштаба РККА на 1941 год Западное направление не расценивалось как направление главного удара вермахта.
Знал ли Павлов о грозящей опасности, предчувствовал ли надвигающуюся беду? Частично ответы на эти и другие подобные вопросы можно найти в его следственном деле. Но даже не обращаясь к этим материалам, с большой долей уверенности можно ответить, что Дмитрий Григорьевич предчувствовал беду. У кадрового кавалериста и танкиста, каковым являлся Павлов, обостренное чувство опасности вообще всегда развито чрезвычайно. Постоянное боевое напряжение не оставляло его, начиная с Испании. Не лишним будет добавить и то, что в условиях непрекращающихся репрессий угроза ареста не снималась с повестки до самого последнего дня мирной довоенной жизни. И это тоже в определенной мере подпитывало чувство постоянной опасности, хотя, с другой сторона, имело и огромные негативные последствия, парализуя инициативу, препятствуя объективности докладов о сложившейся обстановке, развивая боязнь прослыть трусом и паникером, а в последний предвоенный год — опасения спровоцировать своими решениями и действиями вооруженный конфликт с Германией.
Относительно постоянной оглядки на реакцию Германии, боязни спровоцировать вооруженный конфликт с ней интересный факт, относящийся к 1940 году, приводит в своих мемуарах маршал Мерецков. Освещая позицию высшего партийного и военного руководства, он пишет:
«...Поздней осенью 1940 года была намечена военная игра в Белорусском округе. К тому времени к германо-итало-японскому тройственному пакту успели присоединиться Венгрия, Румыния и Словакия. В разгаре была воздушная война над Англией. Ежедневно газеты сообщали о налетах немецкой авиации на английские города; вероятно, многие задумывались над вопросом: а что будет... если Германия нападет на Советский Союз. Большинство полагало так: если завтра война, то она принесет все беды только противнику. Мы будем воевать на его территории и малой кровью разгромим врага могучим ударом. Правда, это мнение, владевшее умами широких масс советских граждан и усиленно пропагандировавшееся, не казалось столь безусловным всему руководству РККА. Успехи германской армии в Западной Европе поневоле заставляли настораживаться.
