— Измените!
— Как?
— Уезжайте!
— А школу на кого?
— Вместо вас пришлют кого-нибудь другого. Вот сейчас школу на замок и к нам в экспедицию, затем с нами в Ленинград. Там… — Валерий кивнул на окно и вдруг перебил сам себя: — К вам идут. Вы можете не впустить, закрыться от них?
— Зачем это? — удивилась Ксандра.
— Чтобы мы с вами могли поговорить без помехи.
— Здесь не закрываются от соседей.
— А уйти можете?
— Это могу. Но сперва спрошу, что им надо.
Пришли девушки-соседки и попросили цветных ниток для вышивания. Ксандра выдала несколько моточков и сказала:
— Все.
— Ладно. Спасибо. Будем ждать до осени, — защебетали девушки. — Летом-то поедешь к мамке и привезешь новых. Да, привезешь?
Ксандра пообещала привезти. Когда девушки ушли, Валерий сказал, рассмеявшись сердито:
— Вы здесь во скольких лицах? — И начал считать по пальцам: — Учительница, лекарь, снабженец, парикмахер, банщик…
— Это не смешно, а горько.
Валерий извинился и заторопил Ксандру:
— Пошли-пошли, пока не нагрянули новые гости.
Остановились у Веселых озер. От вешнего многоводья они сильно пополнели, и вся многочисленная озерная семья слилась в одно лоно. Но сквозь прозрачную воду было хорошо видно, как это лоно разделено подводными причудливыми перешейками.
— И одно и не одно. Очень интересно, — повторил несколько раз Валерий, потом вернулся к оборванному разговору: — На школу — замок, сама — в Ленинград, с нами.
— В качестве кого? — спросила Ксандра.
— Можете работать, учиться, влюбляться, выйти замуж. Ленинград — город необъятных возможностей. Если непременно хотите обучать неграмотных, обмывать, вытирать чужие слезы и носы, совсем не обязательно сидеть здесь. Слез, грязных носов и всякой другой беды, нужды сколько угодно и в Ленинграде и на вашей любимой Волге.
Все человеческие слезы одинаковы, надо вытирать все.
— А почему вы занялись сперва лапландскими и умчались на Север?
— Вы ведь тоже работаете на Севере, — напомнила Ксандра Валерию. — И не считаете это малым, мелким. Почему же критикуете меня?
— Потому что вы работаете на ничтожно маленькую горстку ленивых людей, которые не хотят обслуживать самих себя. Пора им жить без нянек, самим подтирать за собой. Их достаточно учили этому. За ними слишком ухаживают, они уже начинают развращаться. Помощь — дело благородное, но и ее нельзя делать без ума, она может обернуться во вред… Теперь обо мне. Я работаю не на горстку лентяев, а на все наше государство. Север, Мурман с его недрами и незамерзающим морем — важная кладовая и крепость для всей нашей страны. Я трачу свою жизнь на большое, вы — на малое. Ваши ученики — бесперспективные люди. Вот Колян. Сколько потратили на него сил ваши отец, мать, вы! А что получилось из него? Остался, каким был, по-прежнему только пастух, рыбак, охотник, примитив.
— Нет, не примитив, а во многом образованней образованных. — Ксандра бухнула в озеро камень. — Он знает всю Лапландию, как свою тупу. Он может достать любую рыбу, птицу, зверя. Он — настоящий человек. А вот вы без денег, без магазина умрете с голоду. — Снова бух камень. — Есть ужасные так называемые образованные — вызубрит по книжечкам чужое, готовое и думает: он — величина, выше всех. Вы похваляетесь, что работаете на пользу всему государству. А кто водит и возит вас? Без Колянов и оленей не обходится ни одна экспедиция. — Ксандра еще бухнула камень и пошла прочь от озера.
— Остановитесь! — крикнул Валерий. — Куда вы?
— В школу, к своим примитивам, — отозвалась Ксандра. — Посмотрите, сколько собралось их.
Возле школы толпился народ, и все глядели в сторону Ксандры и Валерия. Кто-то высказал опасение, что незнакомый русский уговаривает Русю уехать с ним.
— Что-то, знать, случилось, — встревожился Валерий.
А Ксандра успокоила его:
— Думаю, ничего не случилось. Здесь всегда глядят на меня так — все и во все глаза.
— Контроль? Слежка? Любовь? Ревность? — спрашивал Валерий.
Ксандра пожимала плечами: не знаю.
— Значит, наше свидание кончено?
— Да.
— Как с Ленинградом? Едете?
— Нет. Останусь здесь.
— И выйдете замуж за Коляна?
— За кого выйду — мое дело.
— Вы и кривоногий карлик — вот будет редкостная пара. — Валерий захохотал, потом сказал горько: — Ах, девушки, девушки, русские девушки, за кого же иногда выходите вы замуж! О-о! Поедемте со мной, пока не случилось этой беды! Я люблю вас.
— Не верю: вы не можете, не умеете любить. Вы любите только для себя, только себя.
— Зато вы любите без всякого разбора.
— Спасибо за откровенность! — сказала Ксандра и пошла быстрей, перепрыгивая с разбегу через бурные весенние потоки и сильно трепыхая косами, которые не укладывались ни под шляпу, ни под шапку, ни под платок, приходилось носить их упавшими на спину.
Валерий повернул в противоположную сторону, к своей базе.
Через неделю начались летние каникулы. Ксандра уехала в Мурманск на учительскую конференцию. У нее было подозрение, что Валерия подослали к ней капитаны, и она зашла к ним убедиться в этом. Капитан был в отъезде. Капитанша обрадовалась Ксандре, как дочери, усадила ее рядом, обняла и почему-то шепотом, таинственно начала выспрашивать:
— Что нового? Как идет жизнь? Был некто Валерий?
— Был. Вы подослали его?
— Грешна, грешна… Но у меня никакой личной корысти, я пекусь только о вас. Ну как?
— Поцапались.
— Почему?
— Он оскорбил то, чему я отдала десять лет жизни. Он страшный эгоист.
— Навсегда поцапались или?..
— Не знаю.
Из Мурманска Ксандра уехала на Волгу повидать родителей. А Валерий в это время приехал в Мурманск и зашел к капитанше:
— Ну, был у вашей Ксандры. Поцапались.
— Почему?
— Она — фанатичка, глупо жертвует собой.
— Но хороша, красива.
— Красота — что одежда: изнашивается, особенно если не берегут ее. Да и никакой красоты не хватит на всю жизнь. Нужен ум.
— Мне она не показалась глупой.
— Может, и не глупа, но добра, услужлива до глупости. Самоубийственно усердна. Я, на ее взгляд, невыносимый эгоист.
— И навсегда поцапались?
— Не знаю. Пока что разошлись. Я боюсь таких ретивых любителей подметать в чужих домах, а свой оставлять в забросе.
Капитанша вздохнула, развела руками и сказала:
— Жаль, жаль, что не сговорились: у нее ведь золотое сердце.
20
В 1929 году началась коллективизация оленеводческих хозяйств. Дело тогда новое, сложное и шло трудно.
Крушенец был агитатором от Мурманского Совета, Колян состоял при нем проводником, ямщиком и переводчиком. Без переводчика порой не получалось никакого разговора: многие из оленеводов, вполне сносно знавшие русский язык, вдруг «забыли» его начисто.
Опять, как в первые годы революции, Крушенец и Колян переезжали из поселка в поселок. В каждом — долгие, утомительные беседы, собрания, споры. Дошла очередь до Веселых озер. Первое собрание назначили в школе. На него пришли все, кого приглашали. Колян председательствовал, Крушенец делал доклад, Ксандра писала протокол. После доклада задавали Крушенцу вопросы:
— Сколько оленей оставят колхознику для личного пользования? Можно ли выйти из колхоза, если не понравится там?..
Были среди вопросов нелепые, которые распространяли по всей стране кулаки:
— Верно ли, что всех колхозников заставят жить в одной тупе, спать под одним одеялом? Верно ли, что жены и дети будут общими?
Начался опрос, кто желает жить колхозом.
Первым записался Колян, вторым — Максим. Дальше наступила заминка.
— Кто следующий? — взывал Колян.
А люди молчали, отворачивались, прятались друг за друга. Колян начал выкликать по именам.
— Оська, ты почему не хочешь? Ты член Совета.
— Совет Советом, а колхоз колхозом. Скажи, кто будет работать в колхозе?
— Все.
— Максим не работник. Его самого кормить, поить, под руки водить надо. Ты не работник: слишком любить гулять с учеными. Работать остается один Оська.
Колян дал обещание, что будет постоянно жить в колхозе и отлучаться только с разрешения. Постепенно, с уговорами, спорами, за три долгих зимних вечера уговорили всех вступить в колхоз, даже колдуна, самого богатого из веселоозерцев. Он оказался сговорчивей некоторых бедняков. Затем пять человек выбрали в члены правления, а Коляна еще и в председатели.
Колхоз назвали «Саам». Слова «саам», «саамка», «саамы» начали внедряться в газеты, книги и устную речь особенно сильно в период коллективизации и заменили равнозначные им: лопарь, лопарка, лопари.
Для Коляна наступила совсем отличная от прежней, по-новому хлопотливая, тревожная, взрослая жизнь. На другой день после вступления в колхоз три хозяина подали заявления о выходе из него. На вопрос «Почему?» все ответили одинаково: «Будем поглядеть». Тогда и прочим тоже захотелось поглядеть со стороны, ничем не рискуя, как пойдет колхозная жизнь. Еле-еле, долгими уговорами Колян вернул ушедших обратно и удержал колхоз от полного развала.
