— Я желал бы умереть, — сказал натужно патриарх, — и быть со Христом, ибо вечное блаженство несравненно лучше земной доли и страшных моих мучений, но я останусь во плоти церкви своей, Руси великой и сына своего венценосного, ибо это нужнее для вас, чада мои возлюбленные, пока не побьем ляхов проклятых. Пока я жив, Михаиле, никого не бойся, смело делай свое дело. Ты наша слава и надежда, гроза и погибель врагов государства. Денно и нощно буду молиться я о нашей победе. Господь запрещает воздавать братиям злом за зло, но ляхи не братья, а лютые враги святой веры и государства Московского. — Первосвященник устремил на воеводу тлеющий взгляд из темных глазниц. — Взятием древнего Смоленска ты приведешь в трепет враждебные нам народы, и убоится нас всякий ворог — и лях, и ногаец, и крымчак, и турок.
Слабеющим голосом отпустил он главного воеводу.
— Будь благословен, сын мой, друг мой по плену!.. — Филарет поднял на Шеина горячечные глаза, тлевшие углями в черных глазницах:
— Благословляю тебя на битву, в коей решится судьба государства Московского! Бог услышит мои молитвы, ибо правда на нашей стороне. Вслед за Смоленском отвоюем мы у супостатов братскую Белую Русь.
Шеин верил: люд русский жаждал возвращения западной Руси. Захват поляками Смоленска и Северской земли, в свое время отвоеванных дедом и отцом Ивана Грозного, отрезал Московское государство от Днепра. Свей оттеснили его с берегов Балтийского (Варяжского) моря. Такого храбрые россы не могли стерпеть. Не оправившись от неисчислимых потерь, вызванных Смутными временами, русские люди, чья самоотверженность изумляла иноземного пришельца, были готовы на новые жертвы, соглашались на отказ от такой немыслимой ценой завоеванного мира, лишь бы вернуть потерянные русские земли. Они понимали, что наивно мечтать о вечном мире, что все могут рассчитывать лишь на мирную передышку.
Так-то оно так. Но было ли готово государство к этой войне? Нет. И это грозило народу его неисчислимыми бедствиями.
Так началась эта трагическая война — война между двумя славянскими народами, народами-братьями.
Впервые на Руси, набиравшей грозную силу, была создана армия, составленная не только лишь из ополчения и наемных войск, но и постоянного, регулярного войска на жалованье. В Европе такая армия воевала уже при Генрихе IV французском.
Посередине двигался Большой полк, — он шел по Смоленской дороге в Можайск с двухтысячным рейтарским полком, теперь уже на две трети состоявшим из русских. Полк правой руки во главе с воеводой Тухачевским был нацелен на Рославль. Все три полка, соединившись с пограничным сторожевым полком, должны были сойтись под Смоленском. Растекались по дорогам, ведущим на запад, стрельцы, солдаты полков нового строя, пушкари, рейтары, драгуны, казанские татары, сибирские казаки и отряды поместных дворян. С севера текло новгородское ополчение, с юга двигались полки южнороссийских дворян. Такой армии еще ни разу не высылала Москва на врага. И незнакомое дотоле широко на Руси гордое слово «армия» звучало из конца в конец в муках рождавшегося великого государства Российского.
Чтобы лучше устроить оборону, Москва в канун войны соединила пограничные уезды на западной, южной и юго-восточной окраине государства в «разряды» — большие военные округа, уездные воеводы которых были подчинены главным окружным воеводам. Все военнослужилые люди Пограничья вошли в окружные корпуса. В Украинский разряд, например, вошли Тула, Мценск и Новосиль. При Алексее будут образованы такие округа и из внутренних уездов. Всем этим мерам начало положил Шеин, а привели они при Екатерине II к губернскому делению России.
Когда Шеин с армией прибыл 10 августа в город Можайск, в сход к нему пришли с войсками воевода князь Семен Васильевич Прозоровский и воевода Иван Кондырев из Вязьмы, воевода Федор Кириллович Плещеев и воевода Баим Федорович Болтин из Северска,[111] стольник и воевода князь Богдан Нагой из Калуги. Почти все они стали табором под Можайском, потому что в городе яблоку не было где упасть. Из всех русских городов стекались под знамена Шеина дворяне, дети боярские, даточные солдаты. Из иноверцев пришли конные и пешие казанские и касимовские татары, чуваши, башкиры, донские казаки во главе со своими атаманами, колобродившие в Смуту, ногайцы с мурзами, городовые стрельцы. Шеин и Измайлов проверяли всех по разборным спискам, сердито отмечая «нетчиков» — дезертиров из числа дворян и боярских детей. Привезли наконец наряд, зелье, свинец, пушечные и подкопные запасы. А денежную казну армии почему-то не везли. Опять Шереметев тянул кота за хвост, медлил и мешкал.
Казну, отпущенную из Московского Разрядного приказа, привезли московские стрельцы только 10 сентября. Целый месяц, последний летний месяц, просидел Шеин, ругаясь на чем свет стоит. Не сдержался главный воевода, подскочил к армейскому казначею Протопопову, выругался матерно, полоснул его с размаху нагайкой по откормленному дворянскому лицу. В тот же день дьяк Пчелин послал на Москву к Трубецкому цидулю о выходке Шеина. В тот же день Протопопов с багровым рубцом на левой стороне лица, с припухшим глазом и дьяк Пчелин с утра до вечера выдавали, медленно считая и пересчитывая, звонкую монету, месячное жалованье и кормовые полковым казначеям. Первыми получили жалованье наемные немецкие люди: шотландский полковник Александр Лесли,[112] фон дер Ропп, Сазерленд и другие. Всего было роздано 78591 рубль 6 атлын 5 денег.
Поход из Можайска в Вязьму занял более двух недель: с 10 до 26 сентября.
По приказу Шеина отряды донских казаков, татар, чувашей перерезали все дороги за Дорогобужем, не пропуская запасы в занятую поляками крепость и добывая «языков». Эти отряды сбили все заставы и острожки ляхов до самого Смоленска. Шеин лично допрашивал языков. На польском языке он говорил сносно, литовский понимал хуже. В Дорогобуж он тайно переправил грамоты к русским людям, обещая им скорое освобождение и призывая к борьбе против их притеснителей — польско-литовских панов. Отписал ко всем польским и литовским людям Дорогобужа, чтобы они сдали ему город, обещая государево жалованье и свободный пропуск из города с семьями, со всем скарбом на родину. Если же город будет защищаться, сулил его жителям беспощадное и поголовное избиение.
Языки показали, что из-за междуцарствия в Варшаве никто о Смоленске не думает. Крепость не готова к обороне. Разрушенные башни и части стены не возобновлены, запасы всякие не подвезены — бери город-ключ голыми руками. А Шеин со своей голодной, раздетой, безоружной армией не мог и мечтать о скором штурме города его судьбы. И пехоты недоставало, и конницы, и «нетчиков» еще не заарканили в армию.
Дьяки и подьячие Шеина по его приказу отписали за его подписью в селения Дорогобужского и Смоленского уездов, чтобы крестьяне везли припасы для армии и продавали их по хорошим ценам. Всей армии он объявил, что за грабеж, насилие, убийство мирных жителей будут судить виновников по жалобам жителей выборные полковые судьи «вправду и без всякия поноровки». Но приказа этого — голод не тетка — мало кто слушался.
Путь из Вязьмы под Дорогобуж занял у Шеина десять дней, с 2 по 11 октября. Желтые осенние ливни размыли все дороги. И люди и лошади едва тащились. Особенно доставалось лошадям, запряженным в пушки. Много их легло на дорогах Смоленщины. 12 октября сдался князю Гагарину Серпейск.
Шеин считал Дорогобуж ключом к Смоленску, и поляки были того же мнения. Они сильно укрепили этот город, устроили засеки перед ним в глухих лесах с болотными топями, с заболоченными поймами рек Лесна, Угра и Ветьма. Но натиск московских стрельцов во главе с тульским дворянином Григорием Сухотиным и наемников Александра Лесли был так могуч и пушки Шеина так скоро расчистили дорогу от завалов, что враг сдал Дорогобуж и бежал за реку Ужу. Восемнадцатого Шеин отправил к Государю с сеунчем об этой победе полковника Сухотина.
Задержки на пути к Смоленску продолжались. Надо было спешить к Смоленску, а Москва все медлила с присылкой съестных припасов. Листы Шеина Царю оставались без ответа. Тогда Шеин обратился к умирающему патриарху. Лежа на смертном одре, Филарет вызвал к себе сына и велел Царю послать по первому зимнему пути хлебные запасы, принудительно собрав сани со всех светских и духовных воинов. Узнав, что казна почти пуста, Филарет Никитич разбушевался и вновь потребовал, чтобы драли со всех торговых людей пятую деньгу, но разрешил, однако, брать с духовенства, монастырей, бояр лишь доброхотные пожертвования. Вспомнив о бессребренике князе Пожарском, поставил его и надежного чудовского архимандрита Левкия во главе денежного сбора, а хлеб и мясо собирать для войск Шеина поручил князю Ивану Михайловичу Барятинскому и Ивану Фомичу Огареву,[113] тоже доверенным людям.
