Лермонт молча поклонился, собираясь выйти вон.
— Постой! Скажу тебе все… — Он выпил квасу из кружки. — Я хотел сколотить народную армию. Доколе будет Русь уповать на наемников! Рейтары твои всегда были и останутся грабителями. Чужая для них страна, чужой народ. Не гневайся, не про тебя разговор. Ты белая ворона средь черных рейтаров. Не успел, не смог. Да и как сколотишь армию? Станут ли холопи сражаться за крепостную Русь! Шиш-то… Нужно сбросить ярмо с поселян, да ведь это анафема для Трубецкого, для князей-бояр! А пока не будет у нас армии народной, армия будет всегда довольствоваться грабежом. Заруби это на носу и гони, гони рейтаров на Смоленск!..
Только 24 ноября, когда все вокруг уже стало белым-бело от снега в первый мороз, выступила армия из Дорогобужа, получив ржавые сухари, ветчину, масло коровье, муку, крупу, толокно. В стужу и метель брела эта армия по смоленским лесам и полям. Лишь к 15 декабря 1632 года привел Шеин свою сильно поредевшую армию под Смоленск, и тут же, как только поставили ему шатер, взялся он писать Царю, дуя на озябшие пальцы, о том, что армия съела в походе все запасы и опять ей грозит голодная смерть.
Двадцать восьмого ноября Шеин снова писал Царю: «Государевых запасов нет, купить не у кого, а из Вязьмы запасов привозят понемногу, телег по десять и по пятнадцать, и того запасу на один день не становится… а пешие русские люди с голоду бегают из-под Смоленска, а немецкие люди от голода заболели и помирают…»
Шеин метал громы, расхаживая в своем шалаше:
— Когда же мы, русские, начнем учиться на ошибках? Почти девяносто лет назад Царь Иван Васильевич двинулся в декабре на Казань… И что же! Он не дошел до Нижнего — начались оттепели и проливные дожди! В феврале ему пришлось воротиться назад несолоно хлебавши! Но он извлек пользу из этой ошибки. Через четыре года хорошо подготовился, собрал стопятидесятитысячное войско и отправился в поход на Казань уже в июне и второго октября взял-таки Казань!.. Чтобы учиться у истории, надо ее знать. А воеводы у нас — невежи дремучие. Взять хотя бы воевод князей Прозоровского и Белосельского, — нет у них ни искуса воинского, ни мужества, как у иных малых воевод, таких хотя бы, как Тухачевский и Твардовский, а грамоте и эти еле обучены. Князя Пожарского — вот бы мне кого в товарищи, да и он стар стал, местничать надумал!..
Он пробивал армии путь на запад, и сильнее, чем когда-либо прежде за почти двадцать чужбинных лет, грызла Лермонта тоска по родине.
Над занавесою тумана,Под небом бурь, среди степей,Стоит могила ОссианаВ горах Шотландии моей.Летит к ней дух мой усыпленныйРодимым ветром подышатьИ от могилы сей забвеннойВторично жизнь свою занять!..
В конце января 1633 года Шеин расчистил все восточное предполье Смоленска и подошел к городу. Ляхи последовали давнему его примеру и выжгли русские посады и слободы, заперлись в крепости, достроенной и укрепленной лучшими польско-литовскими и европейскими инженерами.
Подъезжал Лермонт к Смоленску в ветреный день. Ветер гудел органными трубами в сосновых высях, и ротмистру казалось, что это ветер истории трубит в парусах России. Сильно билось сердце. Смоленск. Альфа и омега военной карьеры Джорджа Лермонта, двадцатилетней его Одиссеи. Шансов сложить голову было у него больше чем достаточно. Но в тридцать семь лет кто хочет думать о смерти. Не хочешь, думаешь. Как думал все эти годы. Перед каждым боем. Каждый раз, когда вынимал из ножен клеймор. Все эти долгие годы Лермонт, подобно Давиду в Первой книге царств, мог сказать: «Один только шаг между мною и смертью». В этих словах — вся судьба рейтара.
Шеин остановил армию в пяти поприщах к востоку от Смоленска, на том же, что и крепость, левом берегу Днепра, там, где начинались после полей вокруг города перелески, переходившие в девственные смоленские леса. Действуя согласно им же выработанному «государеву наказу», главный воевода указал ставить огромный острог, копать рвы и всякими крепостями укрепляться, дабы в остроге том было бесстрашно и надежно сидеть, буде придут нежданно польские и литовские ратные люди. Впервые в военной русской истории выдвинутые вперед солдатские полки стали рыть окопы с юго-восточной стороны города. Они же ставили высокие туры для пушек, чтобы можно было вести огонь не только по стенам, но и через них.
Объехав по снежной целине крепость, Шеин убедился, что потерянное его армией время, лето и осень 1632 года, поработало на противника.
Ляхи сильно укрепили мощную годуновскую крепость. Всюду виднелись каменные и кирпичные заплаты на стенах и башнях. Видно было, что камень подвозили по Днепру на плотах. Под стенами еще виднелся битый кирпич и белели следы груды затвердевшего известкового раствора, почти не отличимые от снега. Кое-где ляхи нарастили стены, подняв каменные зубцы почти в два человеческих роста. Под зубцами возвышалась двускатная тесовая кровля. Над башнями тоже были построены взамен сгоревших шатровые крыши. А было башен, прямоугольных и многогранных, тридцать восемь! Даже Московский Кремль, насколько помнил Лермонт, имел лишь девятнадцать башен. И протяженность стен у Смоленского кремля была почти в три раза больше, чем у Московского. С начала осады ляхи крепили город всеми людьми и женским полом, доставляя на стены колья, камни, вар и воду. Никто не помышлял о капитуляции.
Тяжелые дубовые, окованные железом ворота Днепровской башни еще держались — ляхи никак не давали подкатить к ним пушки.
На всех башнях развевались польско-литовские стяги с короной и орлом, крестами и ключами, штандарты ополяченной смоленской шляхты — изменщиков и недоброжелателей Москвы. На главной — Днепровской, или Фроловской, башне, возвышавшейся в пять ярусов на северном берегу Днепра, ротмистр заметил знамя со львом, шагающим влево на задних лапах, и у него сжалось сердце. Неужели свои, шкоты?! Ведь на шкотских знаменах, кроме андреевского креста и чертополоха, тоже изображался «Lion rampant». Не хотелось ротмистру Лермонту рубить головы своим же землякам у смоленских стен!..
Смоленский кремль объехал Лермонт в свите Шеина на своем сносливом башкирце, пока не вернулся в стан стотысячного русского войска поприщах в двух-трех от города, где потом возникла деревня по названию Шеиновка к востоку от крепости.
Воевода Шеин. Он был в богатой кольчуге. Золото и серебро. На груди кресты и образа. Под ним горячился громадный аргамак с разлапистой барсовой шкурой под дорогим седлом.
— Что, крепкий орешек? — поравнявшись с ротмистром, басом спросил окольничий. — Куда уж крепче! Сам я его с Федором Конем строил по велению Царя Бориса! Но не боись, Лермонт! Мы с тобой его расколем!
Пока осадная армия занимала свои позиции у Смоленска и строили зимний стан, Шеин надумал послать губернатору Смоленска и пану Станиславу Воеводскому, коменданту крепости, свой манифест. Сделал он это необычным образом: послал с предельным навесом пушечное ядро через крепостную стену на заснеженную площадь. На чугунном ядре по его приказанию было высечено: «Исайя, 29, 3–4». Ядро подобрали, прочли надпись, открыли Библию в указанном месте:
«3. Я расположусь станом вокруг тебя и стесню тебя стражею наблюдательною, и воздвигну против тебя укрепления.
4. И будешь унижен, с земли будешь говорить, и глуха будет речь твоя из-под праха, и голос твой будет, как голос чревовещателя, и из-под праха шептать будет речь твоя».
Через полчаса или час на стене раздался пушечный выстрел и в белое поле перед русским станом упало польское ядро с такой надписью: «Исайя, 37, 29». Шеин усмехаясь открыл Библию:
«29. За твою дерзость против Меня и за то, что надменное твое дошло до ушей моих, я вложу кольцо Мое в ноздри твои и удила Мои — в рот твой, и возвращу тебя назад тою же дорогою, которою ты пришел».
— Знают, черти, Писание! — расхохотался Шеин. И приказал всем пушкам армии ударить по крепости.
Шеин вооружил армию диковинными пушками. Особенный ужас наводила на врага русская «сорока», отлитая на Руси в XVI столетии на основе испанского «органа», или «рибодекена». «Сорока» палила из двадцати стволов залпом или последовательно, что для русского уха напоминало стрекот сороки. У «сороки» был один большой недостаток — перезарядка всех стволов занимала слишком много времени. Помимо «сороки» у Шеина были и шестизарядные испанские пушки — эспиньолы. Всеми этими пушками частого боя хорошо было косить наступавшую пехоту врага, а не лупить из них издалека по непробивным стенам крепости, но Шеин и им приказал открыть огонь, чтобы пуще напугать ляхов. Всего у него набралось почти двести пушек, и залп их потряс землю и небо.
Нежданно мощным был ответный залп крепостной артиллерии. Снова дрогнули небеса и поколебалась земная твердь. Пушек у ляхов вроде было поменьше, но не легче оказались они, а тяжелее. Впервые за двадцать с лишним лет обагрилась земля под Смоленском русской кровью.
