— Ну хорошо, хорошо. Честь имею, сударь, — поклонилась Луицци госпожа Турникель. — Через какие-то полчасика будет завтрак; не прозевайте звонок.
— О, сударыня, премного благодарен вам за заботу, — произнес Луицци.
Он проводил до дверей славную женщину, не перестававшую исполнять изысканнейшие реверансы. Едва закрыв за ней дверь, Луицци позволил прорваться наружу распиравшему его смеху, и тут же услышал ответный едкий смешок; он обернулся и увидел жокея, который надрывался от смеха, передразнивая внушительные осанистые манеры госпожи Турникель. Жокей представлял из себя весьма занятное создание: лицо, целиком покрытое татуировками, прилизанные черные волосы, горящие и полные лукавства глаза, сверкающие белизной длинные и острые клыки; на вид ему было около двадцати пяти лет. Луицци оборвал свой смех и с нескрываемым любопытством уставился на дикаря. Такое пристальное наблюдение смутило жокея; он замолчал и вытянулся у стенки по стойке «смирно», уставившись на барона полным недоверия взглядом из-под бровей. Луицци не прекращал внимательно рассматривать его, и жокея все больше начало разбирать беспокойство: он задергался, стреляя туда-сюда глазами, и наконец, обнаружив в углу комнаты видимо искомую запыленную пару сапог барона, с радостным воплем схватил их и умчался с такой скоростью, что Арман не успел задать этому необычному существу ни одного вопроса.
После того как жокей исчез, барон спросил себя, уж не угодил ли он часом в приют для умалишенных; его попытки осмыслить последние и столь неординарные визиты прервал шум остановившегося во дворе замка экипажа, и он бросился к окну, предвкушая зрелище еще одной карикатуры в добавление к уже виденным. Но так уж суждено было Луицци — ошибаться почти беспрестанно. Из прибывшего экипажа вышла женщина, одетая не без определенной элегантности, и красавец юноша. Гости едва успели ступить на землю, как к ним бегом подбежала госпожа Турникель.
— Как вы себя чувствуете, госпожа графиня? — жизнерадостно закричала она.
— Довольно плохо, — вздохнула прекрасная дама, обнимая старушку. — Как западный ветер, так голова просто раскалывается.
— Ох, и не говорите! Как я вас понимаю! — запричитала госпожа Турникель. — Ох уж эта погода! В ненастье у меня все нутро болит.
Затем она повернулась к красавчику:
— Ну, а вы, сударь, как вы себя чувствуете сегодня с утречка?
— Прекрасно, сударыня, просто прекрасно, — ответил юноша, пожимая руку сестре господина Риго. — Если бы только не эта ужасная дорога — до чего ж она утомляет!
— Ох, как я вас понимаю, — откликнулась госпожа Турникель. — Помнится, пасла я в молодости коров, так попадались такие рытвины, такие ямы, что проваливалась я в грязь по колено…
— Ах, госпожа Турникель, — игриво произнес юный повеса, — какой, должно быть, очаровательной пастушкой вы были в то время! За такой Эстеллой ухлестывал, верно, не один Неморен!
Прекрасная дама знаком выразила свое неудовольствие сыну, а госпожа Турникель произнесла наивным тоном:
— А кто это такие, Эстелла и Неморен?
— Боже, — ответила дама, — да это из романа господина де Флориана{250}.
— А-а, господин де Флориан! Ну как же, как же! — сказала госпожа Турникель. — Ведь я хорошо его знала, он очень даже меня уважал и читал мне вслух все свои произведения…
Возможно, беседа еще долго продолжалась бы в том же духе, если бы появление госпожи Пейроль не прервало излияния ее матушки; все вошли в дом, и буквально через минуту Луицци услышал звон колокольчика, зовущего на завтрак. Он спустился и, идя на громкий голос госпожи Турникель, легко нашел довольно мило обставленную гостиную, где уже собралась почти дюжина персон. Здесь были знакомые барону адвокат, клерк и приказчик, а кроме того, прекрасная дама и ее красавчик-сынок, прибывшие только что в экипаже, плюс еще юная особа редкой красоты, так много имевшая общих черт с госпожой Пейроль, что Луицци справедливо предположил, что это и есть внучатая племянница господина Риго, который восседал в это время в углу гостиной, с интересом посматривая на гостей.
Когда доложили о бароне, господин Риго поднялся ему навстречу.
— Тысячу раз простите, — заговорил он прямодушным тоном, — простите великодушно старого невоспитанного солдафона. Мы люди бесхитростные, как говорят, из грязи, не обучены хорошим манерам. Мне и в голову не пришло, что я должен был в качестве хозяина этого дома навестить вас, с целью узнать, как вы устроились, но мы же простые и не знаем, как вести себя в приличном обществе. Разве не так? — обернулся он к даме, прибывшей недавно в экипаже. — Ведь правду же я говорю, госпожа графиня де Леме?
Затем он опять обратился к Луицци:
— Я получил письмо от моего старого друга Гангерне, из которого вычитал о вашем приезде, господин барон; вернее, мне его прочитали, ведь мы, деревенщина неграмотная, видите ли, и буквы-то не все знаем, но тем не менее могу заверить вас, я просто в восхищении — видеть у себя самого барона Армана де Луицци! Двести тысяч ливров годового дохода, если верить господину Гангерне! Примите мои нижайшие заверения в превеликом почтении, господин барон!
И господин Риго, отойдя от Луицци, на которого устремились любопытствующие изучающие взгляды гостей, а особенно юного графа де Леме, обратился к двум парижанам — вчерашним сотрапезникам Луицци:
— Ну-с, господа, так кто из вас нотариус?
— Я, — ответил очаровашка-клерк, доставая какие-то бумаги. — Итак, приобретение особняка в Сен-Жерменском предместье уже оформлено полностью; вот контракт. Это дело целиком лежало на мне, и думаю, что провел я его не без определенной ловкости: мне удалось скостить целую сотню тысяч ливров против первоначальной цены.
— Премного вам благодарен, юноша, — сказал господин Риго, — а то видали мы всяких — только и рады поживиться за чужой счет.
— Я посчитал необходимым лично привезти вам этот договор, — сладеньким голосочком продолжал клерк, — чтобы помочь вам оценить все его выгоды…
— Вы очень любезны, — ответил господин Риго, — ведь мы, нормандцы, люди темные и ровным счетом ничего не смыслим в делах.
Затем, повернувшись к приказчику, спросил:
— Ну-с, а вы, сударь, чем обязан я вашему визиту?
— Сударь, я приехал по поводу вложений ваших средств, которые вы изволили поручить вашему банкиру…
— Разве я не велел твоему хозяину скупать трехпроцентные акции?
— Эти вложения показались ему не очень прибыльными, — заволновался приказчик.
— А я хочу трехпроцентные, — повысил голос господин Риго. — Это же ценные бумаги дворян и эмигрантов! У меня уже есть графские земли, особняк, как у герцога, так пусть же и доходы будут, как у маркиза-эмигранта!
— Однако у нас есть куда более выгодные предложения…
— Я уже сказал, чего хочу! — с горячностью в голосе воскликнул господин Риго. — Мы люди маленькие, глупые и неразумные, но пусть будет так, а не иначе.
В этот момент слуга доложил, что стол к завтраку накрыт, а маленький клерк, с хитрющим видом подмигнув барону, сказал ему вполголоса:
— Не думаю, что господин Фурнишон имеет хоть малейшие шансы на успех.
Во время завтрака Луицци отметил изысканное радушие и доброжелательность госпожи Пейроль и ее дочери, в корне отличавшиеся от манер господина Риго и его сестрички. Барон и господин де Леме разместились рядом с госпожой Пейроль, а клерк и приказчик напротив них — рядом с Эрнестиной. На одном конце стола между господином Риго и графиней де Леме восседал адвокат, на другом — госпожа Турникель. Ее соседями были два типа, о которых мы еще не успели упомянуть: один из них являлся местным кюре, а второй — сборщиком налогов. Первый был верен обету безбрачия, второй — уже женат, так что, принимая во внимание их незаинтересованность в исходе дела, им в этой сцене предстояла роль бессловесных участников.
Едва все расселись по своим местам, как госпожа Турникель, сосчитав число находившихся за столом людей, воскликнула:
— Как хорошо, что нас ровно двенадцать! Было бы на одного человека больше, я бы и завтракать не стала!
— Как? Столь благовоспитанная женщина, как вы, сударыня, — удивился адвокат, — и такие предрассудки!
— Вы называете это предрассудками? — возразил ему граф де Леме. — Я лично полностью согласен с госпожой Турникель, ведь есть столько примеров, когда великие несчастья случались из-за небрежения этими мудрыми народными приметами.
— Ну что вы, в самом-то деле, — фыркнул приказчик, — в подобную ерунду верят только невежественные монахи.
— Ну-ну, не нужно так заноситься, молодой человек, — сказала графиня де Леме, — люди самого высокого ранга придерживались того же мнения, хоть оно и кажется вам предрассудком, в том числе и королева Мария-Антуанетта{251}, которой я имела честь служить еще до революции; как ее пугало это число — тринадцать!
