— И я отлично это помню, — всплеснула ручками госпожа Турникель, — она сама мне об этом говорила, когда я навещала ее с депутацией от рыночных торговок по случаю рождения герцогини Ангулемской!{252}
— Матушка, — быстро вставила госпожа Пейроль, пытаясь заглушить последние слова матери, — как вы насчет вот этого аппетитного крылышка цыпленка?
— Благодарю вас; я, пожалуй, прикончу эту копченую селедочку, а потом, наверно, откушаю сливок и тем ограничусь.
— Что до меня, — произнес господин Риго, — то я фаталист, как, например, великий Наполеон; да и все великие люди — фаталисты.
— Верно, верно, — заговорила опять госпожа Турникель, — я сто раз слышала это от самого императора, и вот теперь говорю вам о том же.
— Ого! — не удержался Луицци. — Император, наверное, лично вам в этом признался?
— Ну а как же! Я беседовала с ним вот точно как с вами! Я…
Эрнестина прервала бабушку, предложив ей отведать взбитых сливок, а госпожа Пейроль тихонько прошептала на ухо Луицци умоляющим, но полным очаровательного достоинства тоном:
— Пожалейте мою матушку, сударь, прошу вас.
И чтобы переменить тему разговора, она обратилась к юному нотариусу, из осторожности предпочитавшему помалкивать:
— А вы, сударь, что новенького и интересного вы можете рассказать нам о Париже?
— Я совершенно ничего не знаю, сударыня, — с видом скромника ответил клерк. — Я сейчас очень занят в конторе; ведь я передаю дела младшему клерку, который должен меня заменить.
— Так-так, — спросил господин Риго, — вы что, уходите из нотариата, молодой человек?
— Да нет, сударь, — безразличным тоном ответил коротышка, — я скоро куплю одну должность, лучшую должность в Париже по этому профилю, могу вас заверить.
— И тогда-то, должно быть, вы и женитесь? — хитро сощурился приказчик.
— Возможно, — ничуть не смутился клерк. — У меня столько самых блестящих партий на примете! Нотариат, видите ли, — это карьера, которая нравится моим родителям, это надежное и достойнейшее вложение денег, а кроме того — солидная и уважаемая в обществе работа, благодаря которой можно завязать отношения с лучшими людьми в столице, а через некоторое время — значительное состояние и имя, открывающие дорогу любым амбициям, если только они есть.
— Ну, уж до банковского дела вашему хваленому нотариату куда как далеко! — возразил приказчик. — Здесь можно и капитал кое-какой сколотить, и связи при работе с деньгами приобрести куда более изысканные, а что касается амбиций, то они сбываются гораздо быстрее на бирже, нежели в захудалой нотариальной конторе…
— В Париже три нотариуса являются депутатами, а четверо — мэрами в своих округах и членами Генерального совета, — живо возразил ему клерк.
— Очень даже может быть, — продолжал приказчик, — но в совете числятся и два биржевых маклера, являющихся к тому же полковниками Национальной гвардии. Граф П…, бывший банкир, а сейчас — пэр Франции, начинал простым приказчиком на бирже. Вот где надо делать карьеру!
— Н-да, похоже, вы рассчитываете многого добиться на этом поприще, — заметил господин Риго.
— И для того вы также, наверное, собираетесь купить должность? — вставил Луицци.
— А чтобы оплатить ее, — продолжил господин Риго, — вы, должно быть, женитесь на приличном приданом…
— О нет, что вы! — вздохнул сентиментально приказчик, разделив восторженный и пылкий взгляд поровну между госпожой Пейроль и Эрнестиной. — О нет, если я женюсь, то только на женщине, которую полюблю по-настоящему. Меня нисколько не волнует состояние, мне нужно только любящее сердце…
— Браво! — несколько самодовольным тоном воскликнул господин де Леме. — Я совершенно с вами согласен, сударь! И честное слово, я сожалею порой о том блестящем положении, что досталось мне только по воле случая. Мне двадцать два года, и смерть отца дала мне пэрство и весьма известное имя…
— Вас это огорчает? — не удержался от вопроса барон.
— Да-да, именно так, — вздохнул господин де Леме. — Я очень опасаюсь, что если мне придется когда-нибудь жениться, то эти преимущества будут единственным поводом для моей избранницы. Знаете, среди женщин слишком много ищущих прежде всего блестящего положения в обществе, а не искренних чувств человека с действительно нежным сердцем, и, может быть, если бы я не являлся тем, что я есть, то сам охотно предпочел бы этакого маленького монстра, самовлюбленную и недалекую дурнушку, но которой судьба подарила те блага, которыми обладаю сейчас я.
— Сын мой, — наставительно произнесла графиня, — разве можно так плохо отзываться о положении, столь желанном для любой женщины с благими намерениями?
— Ох, вот в этом-то вы абсолютно правы, — отвлеклась от сливок госпожа Турникель, — приди мне в голову еще раз выйти замуж, то я лично была бы просто счастлива стать женой пэра Франции… хотя бы.
— Но меня это не касается, не правда ли, госпожа Турникель? — обворожительно улыбнулся господин де Леме. — Ведь мои финансы поют романсы…
— Сын мой! — вознегодовала графиня.
— Зачем скрывать то, что все знают? — продолжал граф. — К тому же в бедности я нахожу утешение, ибо, если я когда-нибудь повстречаюсь с женщиной, способной меня понять, то у меня будут все основания поверить, что ее соблазнили не мое имя или положение, раз она согласилась разделить мою бедность.
Последние слова явно были адресованы госпоже Пейроль, и у Луицци мелькнула мысль, что господин де Леме, будучи соседом и частым гостем в Тайи, имеет достаточно точные сведения о том, кому из двух невест предназначаются два миллиона. Желая проверить свое подозрение, он обратился к адвокату, который тоже, как ему представлялось, находился в тесных отношениях с господином Риго:
— Вы, сударь, должно быть, не питаете никакого уважения к нотариальным и меняльным конторам; смею предположить, что вы никогда не посоветуете женщине выбирать суженого в этих заведениях.
Вопрос прозвучал так грубо и прямо, что несколько смутил присутствующих, а госпожа Пейроль посмотрела на барона в совершенном удивлении, словно не ожидала от него подобного неприличия. Один адвокат сохранил спокойствие и заявил с пренебрежительной невозмутимостью:
— Лично я, сударь, считаю, что профессия человека не имеет ровно никакого значения, лишь бы, как мне кажется, его дело процветало и покоилось на стабильной основе, а не на, как это частенько бывает, иллюзиях. И еще я думаю, что мужчина должен как-то проявить себя, прежде чем думать о женитьбе.
— Отлично сказано, — только и оставалось ответить барону. — Сразу видно, вы рассуждаете как человек основательный.
— Да, сударь, и как человек, который хорошо знает людское общество и достаточно им испытан; как человек, который хорошо знает, что счастье вовсе не в роскошных праздниках и балах, в которые окунаются жены банкиров и известных нотариусов; счастье для женщины вовсе не в том, что вы называете блестящим положением в обществе, где, как часто бывает, ее же и попрекают богатым приданым. И наконец, я говорю как человек, глубоко убежденный, что счастье женщины — в тихой, честной и уединенной жизни в кругу уважаемой семьи и с мужем, который прежде всего думает о предупреждении малейших пожеланий супруги, выполняет их и не думает ни о чем, кроме нее.
Адвокат выпалил свою горячую речь, не спуская жадных глаз с лица Эрнестины, слушавшей его, казалось, с неподдельным интересом. Пока Луицци наблюдал за этим маневром, так и не поняв, кому же, матери или дочери, уготовано приданое, маленький клерк решил не оставлять без ответа трогательные теории господина Бадора:
— Это все маленькие деревенские радости, а не настоящее счастье; что же, вы считаете, в Париже нет мужчин, с удовольствием предупреждающих и выполняющих все желания своих жен?
— Да-да, вот именно, — поддакнул ему великан приказчик; он счел необходимым на какой-то момент объединиться с клерком, дабы заступиться за столичное великолепие, несколько потускневшее после пылкой отповеди адвоката. — Вы что же, считаете, в Париже нет мужей, думающих только о счастье своих жен?
— Но в этом счастье, — продолжал клерк, — есть нечто более утонченное: вместо ваших провинциальных радостей — удовольствия куда более изысканные; вместо ваших скучных и нудных собраний — роскошнейшие балы…
— С Коллине и Дюфреном{253}, — вставил приказчик.
— Вместо тоскливых вечеринок, где все в основном только и делают, что подпирают стены, — Итальянский театр и Опера…
— С господином Тюлу и Россини{254}, — добавил великан.
— И вместо тоскливых сельских радостей…
— Бега на Марсовом поле{255}, — опять прервал его господин Фурнишон. — Какие там великолепные лошади! А какие шикарные туалеты!
