Рубцов не стал дожидаться, когда отъедет начальство, умчался на своей полуторке к Балаклаве. Потом они долго шли ходом сообщения с сухими промороженными стенками, перебегали открытые площадки, снова спрыгивали в траншеи. Под скалой, как и ночью, опять сидели и лежали раненые и контуженные. И майор Ружников был тут, поджидал командира полка.
— На ту же шестую роту скатили, — сокрушенно сказал он. — Место там удобное.
— Удобное, — сквозь зубы произнес Рубцов. — Товарищи инженеры рогатки обещают, полуобернулся он на мгновение к подполковнику, — а мы что же, так и будем сидеть и ждать?!
— Стрелять надо по бочкам, — предложил Козленков.
— Стреляли, — отмахнулся комбат. — Кто только ни стрелял.
— Стрелять надо, — повторил Козленков. Чтобы сбросить, бочку-то ведь на бруствер выкатывают. Хоть минута да есть. Надо посадить специальных стрелков-наблюдателей. Как немцы начнут с бочкой возиться, пускай бьют по ней бронебойно-зажигательными. Пускай у них на бруствере и взрывается.
«Нет, не зря я его отпустил. Хороший будет командир», — удовлетворенно подумал Рубцов.
— Вот ты этим и займешься, — сказал он. — Принимай шестую роту и стреляй. Получишь бронебойно-зажигательных сколько надо. И позиции надо будет улучшить, закопаться поглубже, чтобы не сидели бойцы в окопах в три погибели. В этом товарищ подполковник поможет.
Почему-то сразу поверил он в эту идею лейтенанта Козленкова. Рванет на бруствере, сто раз подумают немцы, стоит ли возиться со своим «чудо-оружием». И отлегло от сердца. Будто решился вопрос окончательно.
Потянул вдоль бухты утренний ветер, донес запах кухни, Рубцов повернулся в ту сторону, увидел под нависшими скалами громадную фигуру повара Вовкодава и пошел к нему.
— Ну, как пополнение? Накормил? — крикнул еще издали.
— А як же. Уси довольны.
— С одного хлеба?
— Ни, супом заедали.
— И никто ничего не сказал?
— Спасибочки говорили.
Рубцов недоверчиво поглядел на хитро улыбающегося повара.
— Так ведь, товарищ майор, голодному что треба? Чтобы брюхо набить. Хлеба я добыл, а каши нема, только суп из тех же круп. Пришлось дать его погорячее. Чем огонь во рту погасить? Конечно, хлебом. Вот и намякались.
— Да ты, оказывается, психолог.
— А як же. Нам без этого дела никак нельзя. Боец, он ведь что?
— Что?
— Один глаз у него на хрица глядит, а другой куда? На кухню. И рук у него две. Одна, стало быть, что?…
— В обороне главное — харч! — прокомментировал кто-то из бойцов, бывших при кухне.
Рубцов погрозил повару пальцем и пошел назад к оживленно беседующим с приезжим подполковником комбату Ружникову и своему бывшему адъютанту, входящему в роль, новоиспеченному ротному.
Бойцы возле кухни откровенно и радостно хохотали.
III
— …Конечно, надо бы дать отдых людям, но кто может, как они, держаться в таких условиях? Да и психологический фактор не мелочь. Противник уже поверил, что чекистов не собьешь, а что будет, когда оборону займут другие?… Нет, пусть полк Рубцова остается на своем месте. А вот помочь ему надо. Особенно в инженерном отношении.
— Наши уже работают в этом полку.
— Нет, отводить полк не будем, хоть это и противоречит всем наставлениям. Сказал бы кто до войны, что можно в таких условиях обороняться, не поверил бы.
— То до войны…
Они сидели над картой СОРа, генерал Петров и полковник Леошеня, начальник штаба группы военных инженеров, прибывших из Москвы, обсуждали мероприятия по укреплению рубежей. Каждую ночь Леошеня приезжал в штаб приморцев, докладывал о сделанном за день и — уезжал. А сегодня командарм попросил его задержаться.
— Что там с бочками? Слышал: ваши инженеры предложили ставить ежи на склонах?
— Ежи уже выставляются. Но, думаю, не они решат дело. От бочек противника отвадят снайперы. Одну уже расстреляли прямо на немецком бруствере. Метров на сто вокруг как выскоблило.
— Да, мне докладывали. Но там не только против бочек нужны инженерные сооружения. Бетонные колпаки, минные поля, малозаметные препятствия… Надо помочь пограничникам так организовать оборону, чтобы люди окончательно поверили в надежность своих рубежей.
Петров помолчал, обежал взглядом пестроту условных знаков и линий на карте от устья Бельбека на левом фланге до Балаклавы на правом и подумал, что укрепление обороны еще долго будет задачей номер один. Не наступление, на что ориентируют указания командования Крымского фронта, а именно оборона.
— Нам приказано стоять в обороне, и мы стоим, не сдаем позиций. Им приказано наступать, а они не наступают, — с горечью сказал он, вроде бы, невпопад. Но Леошеня понял его. У всех на зубах навязли разговоры о том, почему армии, высадившиеся на Керченском полуострове, не воспользовались внезапностью и не ударили в глубину Крыма, дали немцам опомниться. И они опомнились, сами перешли в наступление и 17 января вновь захватили Феодосию. Который уж раз Крымский фронт переносит сроки перехода в решающее наступление. Который раз требует от севастопольцев активной поддержки, новых и новых атак, а сам ни с места. Множатся жертвы, а результатов не видно.
Снова помолчали. Леошеня вспоминал, как он первый раз увидел Петрова на рассвете первого января. Еще дорогой немало слышал о нем и представлял его себе суровым и резким, немногословным. А увидел скромного и доброго человека с манерами хлебосольного хозяина. «Поджидаю, давно поджидаю», — радостно говорил тогда Петров, приглашая к себе в кабинет. Вот в этот самый, крохотный, где на столе всегда развернута карта Севастопольского оборонительного района, стоит батарея телефонов и походная кровать с солдатской тумбочкой у изголовья.
Нескольких минут не прошло в тот первый день, как они доверительно обсуждали будущую систему противотанковых и противопехотных заграждений. Присутствовал при той первой беседе и заместитель командующего начинж армии полковник Кедринский, но совсем не чувствовалось, что кто-то инженер-специалист, а кто-то просто пехотный командир. И все удивлялся тогда Леошеня, откуда у Петрова такие обширные познания в инженерном деле? С ним легко и просто было говорить о фланкирующих огневых точках для прикрытия минных полей, и о новых предохранительных приспособлениях для установки противопехотных мин, и о таких новинках, как «минные шлагбаумы» для быстрого закрытия проходов и дорог.
А потом Кедринский уже не присутствовал на встречах: в середине января во время очередного выезда на передовую он погиб.
— А давайте-ка мы с вами, Евгений Варфоломеевич, чайку попьем, — предложил Петров, и сам, не вызывая ординарца, достал чашки, расставил их прямо на карте.
Сидели, пили чай, вспоминали Москву и Ташкент, снова возвращались к своим инженерным делам, обсуждали особенности наших и немецких мин, детали конструкций ДОТов и ДЗОТов, системы маскировки, полевого водоснабжения, и опять разговор заходил об Узбекистане, где прошла почта вся военная служба Петрова.
— Написать бы письмо-обращение севастопольцев к узбекскому народу, — неожиданно предложил Леошеня, — Здесь, я слышал, немало узбеков и воюют они хорошо.
— А что, напишем, — оживился Петров. И вдруг добавил: — Ать-два мы здорово научились, а всегда ли понимаем людей? А ведь люди — прежде всего.
— Это еще Суворов говорил: «Жесток с врагом, с людьми будь человечен».
Леошене казалось, что он понимает командарма тем глубинным пониманием, какое возникает только в дружеских беседах, когда молчание полно смысла, а намеки — почти откровение.
— Да, да, — обрадовался Петров пониманию собеседника. — Александр Васильевич говаривал: «Спешите делать человеку добро. С врагами будьте беспощадны, с человеком добрыми»…
Леошеня думал в эту минуту, что в самом командарме есть нечто суворовское. «Начальник без самонадеянности», «Непринужден без лукавства», «Скромен без притворства», «Приветлив без околичностей» — так характеризовал Суворов черты истинного героя. Не это ли же самое можно сказать и о генерале Петрове?
И вдруг он понял, откуда у командарма потребность в такой вот задушевности общения. Сначала-то думал, что он просто хочет поговорить напоследок, поскольку получен приказ всю группу военных инженеров переправить в Керчь. И вдруг дошло: командарм тоскует по близким своим соратникам, которых уже нет рядом. За два с лишним месяца обороны, за тяжелейшие декабрьские бои никто из руководителей штарма не пострадал. И вдруг, когда обстановка стабилизовалась, за одну лишь неделю две такие потери: тяжело ранен начальник штаба Крылов, убит начинж Кедринский. «Тотлебен второй обороны», — как говорили про него на похоронах, которые по решению командарма состоялись на Малаховом кургане под тяжелые залпы артиллерийских батарей, салютовавших своему «главному фортификатору».
