— Рус, линкс, линкс! — услышал голос, и увидел немца, машущего рукой.
Он взял правее, куда показывал немец. Высунулись еще двое, уставились с любопытством: не каждый день перебежчики, интересно. И офицер высунулся, может и не офицер, а просто кто-то в фуражке, но все равно было видно — начальство. Кольцов не больно разглядывал их, высматривал тот рубеж, до которого должен дойти, не вызывая подозрения. И за собой приходилось все время следить: как бы злоба, кипевшая в нем, не выплеснулась раньше времени.
Когда до окопа оставалось метров двадцать, он выпустил полотенце, и оно упорхнуло, подхваченное ветром. И сразу обеими руками метнул гранаты. Не падая на землю, не дожидаясь, когда рванет сзади, бросился бежать, не задумываясь над тем, что если промахнулся, не попал в окоп, то могут догнать свои же осколки. И вообще ни о чем не думалось в этот момент, билось только одно ликующее чувство: дошел-таки, обманул гадов.
По сдвоенному, почти одновременному взрыву понял: попал в окоп. Не зря, значит, гонял их взводный на тренировках, учил одинаково метко бросать гранаты и правой и левой рукой.
Сзади запоздало зачастили автоматы, пули смачно зашлепали справа и слева. Наши окопы, обозначенные неровными буграми брустверов тоже ощетинились огнем. Мелькнула мысль: залечь, переждать. Но он не останавливался, уверенный почему-то, что добежит, что теперь-то уж ничего с ним не случится.
Так с разбегу и влетел в свой окоп, сильно ударившись о его мерзлую стенку. Показалось даже, что потерял сознание от этого удара, потому что уже через мгновение увидел рядом и своего взводного, и старшего политрука
— Пор-рядок! — сказал он, пытаясь встать.
Взводный подхватил под руки, поднял, и так и держал, торопливо оглядывая его, — не ранен ли?
— Я буду ходатайствовать о представлении вас к ордену, — сказал старший политрук.
— При-и чем тут… орден, — выговорил Кольцов, мотая головой. Но вдруг подумал о Клавдии, которая, когда придет и увидит орден, наверное, обрадуется. И широко улыбнулся: — О-орден не помешает.
А над передовой разгорался огневой бой. В трескотню винтовок, автоматов, пулеметов вплетались сухие разрывы мин, гулкие уханья снарядов. Начинался очередной день обороны, один из тех, которые историки потом назовут спокойными днями зимне-весеннего затишья.
V
С горы Госфорта, от часовни на Итальянском кладбище, где лейтенант Кубанский безвылазно сидел в декабре, Федюхины высоты выглядели грядой пологих холмов. Теперь, когда пришлось перебазироваться на эти высоты, они казались Кубанскому и высокими, и крутыми, а лощины между ними прямо-таки глубоченными — ноги сломаешь, пока доберешься до НП. Обратный путь — с НП на ОП — был не легче, хоть и дорога вниз, скатывайся по обрывистым склонам. Ходить, правда, приходилось нечасто: в неподвижности обороны, какая была в Севастополе, наблюдательные пункты и огневые позиции можно было не менять подолгу. Если, конечно, обеспечить маскировку и не дать противнику обнаружить себя. Пока что это удавалось, и Кубанский еще раз помянул добрым словом командира своего взвода управления, сумевшего выбрать для НП такое удобное и скрытое место.
Ранний зимний вечер затягивал морозной дымкой занятые противником высоты, изгорбившие горизонт. Гора Госфорта пока что просматривалась хорошо. Кубанский глянул в стереотрубу на разрывы, задымившие часовню, и приказал прекратить огонь. Огня этого потребовали пехотинцы, уверявшие, что в часовне у немцев наблюдательный пункт, с которого они видят всю нашу передовую. Всего скорей так оно и было. Но знал Кубанский и другое: чтобы уничтожить часовню, нужно слишком много снарядов.
Последнее время со снарядами стало совсем плохо: на каждый выстрел надо спрашивать разрешения у командира дивизиона, а то и у командира полка. С этим приходилось мириться. Ни для кого не было секретом: транспорты с боеприпасами для Севастополя заворачивались на Керчь, где они нужнее, откуда только и можно было ждать решительного наступления.
Дым рассеялся, и часовня снова выставилась целехонькая, пестрая от пятен исклевавших ее снарядов. Каменная изгородь вокруг кладбища почти вся развалилась, и не было уж сторожки в воротах, где артиллеристы когда-то коротали ночи. А часовня все стояла и без изгороди казалась еще выше.
Жаль ему было того НП, ну да много чего жаль, все не пережалеешь. Он еще раз глянул на часовню, силуэт которой растворялся в густеющей тьме, и оторвался от стереотрубы. Пора было идти на ОП. Особой необходимости в этом не имелось: командиры орудий да старший по батарее, да еще политрук управлялись без него. Но этой ночью он договорился с политруком устроить небольшое учение, проверить готовность взвода тяги. Со дня на день должно было начаться наступление на Керченском полуострове, со дня на день и в Севастополе ожидался приказ — «Вперед». Следовало выяснить, в какой мере батарея готова выполнить этот приказ.
Почти совсем стемнело, когда Кубанский отправился на огневую позицию. Всходила луна, высвечивала ошметки снега на промороженных склонах, и можно было не бояться сломать себе шею на обрывистой тропе. Шел и вспоминал свои последние дай в часовне, когда он, изнемогая от боли в ногах, днями сидел на перекладине лестницы, приставленной к стене. Только так можно было дотянуться до стереотрубы, выставленной в круглом верхнем оконце часовни. Рвалась связь. Связисты один за другим уходили на линию, но едва они возвращались, как снова рвалась связь, и порой казалось, что батарея замолчит не из-за отсутствия снарядов, а из-за нехватки провода.
Батальон моряков, прикрывавший гору Госфорта, отошел. Переместился с горы и штаб батальона, оставив в часовне штабель ящиков с патронами и гранатами. Они-то, эти патроны и гранаты, и воодушевляли, когда заходила речь о смене НП, оказавшегося впереди боевых порядков пехоты. Но лучшего обзора, чем с этой горы, ниоткуда не было, и все казалось, что пока есть патроны, часовню можно отстоять.
Немцы лезли в лоб, поскольку справа и слева склоны горы слишком круты. Артиллеристы отбивались из всех автоматов и сэвэтушек, переделанных на автоматный огонь. Стволы раскалялись, их поливали водой, чтобы поскорее остудить. Атакующие отходили, и начинался артналет. Потом снова атаки, атаки.
Ночью пробрался в часовню порученец коменданта сектора обороны узнать, что за стрельба на горе, где по сведениям никого наших нет. А на рассвете явился и сам комендант — невысокого роста, моложавый и подвижный полковник Ласкин. Осмотрел изгрызанное снарядами кладбище, спустился в подвал часовни, спросил, задрав вверх, к люку, острый подбородок:
— Не забросают вас немцы гранатами?
— Ночью не посмеют, а с утра мы снова будем наверху.
— Какой смысл артиллеристам сидеть тут?
Кубанский протянул ему планшет.
— У артиллеристов, как всегда, все в порядке. — сказал Ласкин и ушел.
Потом снова стало шумно в часовне: в полном составе вернулся штаб морского батальона. Кубанский снова залез на свою жердочку и как раз вовремя: от селения Алсу по дороге шли танки. Он скомандовал батарее ПТОЗ, увидел разрывы своих снарядов и первый задымивший танк. А больше уж ничего не увидел. Очнулся в санчасти.
Позже узнал, что снарядом выворотило два камня из боковины окна, и он вместе с лестницей и стереотрубой полетел на цементный пол часовни. Один камень придавил насмерть моряка с рацией, а другим сильно ушибло Кубанскому ногу. Контуженный, он несколько недель пролежал в санчасти и вернулся на батарею, когда она была уже здесь, на Федюхиных высотах…
Политрук Лозов встретил его возле взвода тяги. Засекли время и скомандовали: «Моторы!» Минуты не прошло, как ночную тишину разорвал треск пускачей. Зарокотали дизеля, и все четыре трактора без задержки двинулись каждый к своему орудию.
— Неплохо, — сказал Кубанский. — Совсем неплохо.
Довольные, они пошли к батарее, расположенной в соседнем овражке, и остановились в недоумении. На батарее была давно позабытая радостная суета общих сборов. В лунном свете мельтешили фигуры людей, слышались оживленные голоса.
— Что это они?
— Должно быть, решили, что поход, раз трактора подали.
— Но ведь команды не было.
— Должно быть, на всякий случай. Чтобы не мешкать, когда будет команда.
Истосковались, — вздохнул Кубанский.
— Истосковались. Командой «Вперед» сейчас можно мертвых поднять.
Как не хотелось давать отбой! Сами они, комбат и политрук, измаялись, изождались в обороне. Но война еще и тем страшна, что не позволяет расслабиться в мечтах, хотя б на миг пусть бесплодной иллюзией дать отдых до предела натянутым нервам.
После разбора учения, после недожога ужина, Кубанский вышел из душной землянки старшего по батарее, собираясь сейчас же отправиться обратно на свой НП. Полная луна, окруженная сияющими кружевами облаков, ворожила над замеревшей землей, и ничто не нарушало ее чар — ни крики, ни выстрелы. Он постоял, зажмурившись, подняв лицо к этому свету, а когда открыл глаза, увидел перед собой будто из-под земли вынырнувшего человека в длиннющей, до пят, шинели, круглого от пододдетых одежек.
