такими мордатыми «тонкие» разговоры, окручивал бы их да бумажки грамотно сочинял — отчеты. Завтра и ему такую бумаженцию надлежит сварганить да отправить вестовым в Константиновскую. Лучше бы сойтись в конном бою с самим Борисом, чем пыхтеть всю ночь над белым листком… Крупные капли пота горошинами скатились по ребрам. Ощутил их прохладный след.
— Самому-то какие дороги выпало топтать в войну? Слыхал, крестов наловил полную грудь… Верна?
— Где уж… — заскромничал Володька, явно польщенный. — Не боле твоих. А дорог потоптать довелось, эт правду. За букарем меньше ходил всю жизнь, чем исходил пехом Расею-матушку.
Кажется, иссякает «тонкий» разговор. Вышел Захарка из-за стола. Ломая с хрустом за спиной пальцы, засмотрелся в окно. Сидорка заседлал коновязь; что-то «заправлял» калмыкам — охране. Те сдержанно посмеивались, качая головами. «Ночные похождения свои выкладывает, прокуда…» Не оборачиваясь, спросил:
— Так тебя конвоем пригнали в правление?
— А то… С млына сняли. Заканителился с ремонтом, камень насекаю. А тут прискакали, грозятся плетьми…
— Сидорка, что ль?
— Кой же… Трегубый черт. Жаль, говорю, не вкинул пацаном тебя в лунку на Хомутцу. На крещении вон… Помнишь, Захарка, крещенскую кулачку в балке, возле млына нашего? Ай забыл?
О какой именно кулачке спрашивал мельник, поди вспомни! Кивал согласно. Нежданно для себя он почуял в «Захарке», что некий узелок в их давних отношениях вдруг развязался. Не громкое слово, не кулак — пустой, никчемный разговор взял верх. Это крохотная победа над самим собой. Прав полковник, заверяя, что в их деле нужна малая толика терпения: во время допроса, разговора ли, все одно с кем, держи себя в шенкелях.
С облегченным чувством Захарка крутнулся на каблуках; указывая на пустой стол, предложил:
— Чего ж мы так… Встретились за столько лет! И тут, в казенке этой… Айда до нас, батька валуха зарезал, а?
Мансур развел руками: воля, мол, твоя.
4
Не хмелел мельник. Соком бурачным наливался после каждого стакана. Крякал на всю атаманскую горницу. Раздувая ноздри, вытягивал из пшеничной корки живительный хлебный дух.
— Эх, сатана, скаженная… Доморощенная?
— Батя запаривали.
— Отож, чую… У знахарки слабже, разбавляет, сучка старая.
Смачно обгрызал баранье ребро; доглядев, радушный хозяин опять наклоняет отполовиненную четверть, польстил:
— Ты, Захар Кирсанович, в большие люди пробился… Со-отник! Эт, брат… угу! Сроду у нас в хуторе и чину такого не бывало. Верна, а?
— Гм, сотник… Не дюже велика шишка.
— Ну, да…
Вытер Володька об латаные штаны жирные пальцы, взял стакан.
— Все, Захар Кирсанович, ладно. И угощение, и самогонка крепкая, и вспомнили детячьи леты, а давче… обидел. Ага, дюже обидел.
— Калмыков гонял за тобой? На то в обиде?
— Руки не подал.
Тягуче скрипнул под хозяином стул.
— Обидчивый какой… Не знал. Давай выпьем.
Выпили не чокаясь. Мансур крутил нечесаной башкой, гнул свое:
— Брезгуешь.
Захарка сделал вид, что не слыхал укора. Подбивался ближе к своему потаенному:
— Сотник — ерунда. Наш хутор мог бы поиметь чин и поболе… Не веришь?
Отсунул Володька кость, уперся локтями в край стола. Набрякшие глаза его дерзко ощупывали защитный суконный мундир, ловко подогнанный к сухопарому телу сотника, новехонькие погоны, мерцающие золотом, как риза попа Гавриила. Не задерживаясь на наградах, уставился в бледное, гладкощекое лицо. Избегая встречи с глазами, с обидной хрипотцой высказал:
— Давай, Захарка, напрямки… Зачем я тебе спона-добился?
Сотник пожал плечами — отозвались кресты и медали.
— А рази без надобности грех выпить?
— Не-е, крутишь, как лисовин хвостом. Я ж зрячий… Борька Думенко, вот кто тебе нужон.
— Он.
Обрадованно хлопал себя Мансур по ляжкам, выбивая из ватных штанов пучками муку.
— Отож. Доразу и казал бы…
— Тогда бы мы тут, в моем курене, и не сидели. Насекал уж давно бы зубилом камень на ветряке.
Мельник передвигал смущенно вилку с деревянной колодочкой по скатерти. Испытывал неловкость за свой дурной норов; не подымал глаз, просил прощения, каялся:
— Не ховай за пазуху, Захар Кирсанович, камень… Друзьяк Борька мне, крепкий друзьяк, не таюсь. Ты и сам то знаешь. Водой, бывало, не разольешь. И вам доставалось, и нам влетало. Поровну синяки делили. Но то было в малолетстве… Игрошки. Зараз — другой табак. Не причастен я к его делу. Не пошел в отряд. Хватит, хлебнул кровушки. Самогонку лучше хлестать…
Взял бутыль распяленной лапой за горло, плеская на скатерть, до краев налил свой стакан. Выпил глотком. Утираясь рукавом, понурился; упавшим голосом досказывал:
— Гневайся, Захарка, не гневайся, не сужу я его. Коль пошло у нас по душам, скажу… Отменный он вояка. И сделал его таким ты со своей ватагой, еще смалу. Вспомни…
