— А это, мамаша, военная тайна.
— Все вы одинаковые, — заворчала Маланиэ. — Родной матери не скажете… Невестки! Помогите одежду развесить сушиться, — начала распоряжаться Маланиэ. — Не трогай, бабахнет. — Она успела заметить, что Пекка стал гладить покрытые изморозью стволы винтовок. — Чтоб ты у меня не смел никогда трогать этих ружей…
— Где же твой второй сын? — спросил Нифантьев. Он думал, что Маланиэ скажет, что не знает, но, оказалось, она знала.
— Васселея послали в Коккосалми брать Кестеньгу…
— Откуда ей это известно? — удивился командир.
— А вот я знаю… Я своими делами занимаюсь, а все слышу, все вижу, — похвалилась Маланиэ.
— Разведчица, — засмеялся командир. — Видно, в крови у них это…
— Да, да, — ответила Маланиэ, хотя и не поняла слов командира. Отвечала она по-карельски и такой скороговоркой, что Нифантьев не успевал переводить, стала докладывать о том, как к ним приходил большой начальник белых и что он говорил, сказала, что он велел отправить пулеметы под Коккосалми.
Потом она представила командиру свою семью: вот невестки, это Натси, дочь старшего сына, Олексея, а это Пекка, сын Васселея…
Командир достал из котомки банку консервов и, открыв ее, велел разогреть на сковородке. Избу наполнил вкусный запах жареного мяса. Глядя, как маленький Пекка с аппетитом уплетает за обе щеки разогретые консервы, командир улыбался: «Ешь, сынок, чтобы вырасти скорей». Невестки постеснялись сесть за стол вместе с красноармейцами. Им казалось, что мяса на всех не хватит. Но у красноармейцев нашлись еще консервы, так что хватило всем.
Красноармейцы остались в доме Онтиппы. Сам хозяин все не возвращался. Маланиэ то и дело подбегала к окошку, все выглядывала, не идет ли.
— Уж пора бы ему вернуться, — ворчала она.
— Не пропустят его белые, — говорил Нифантьев.
— На что он им, такой старый?
В горнице установили полевой телефон. Маланиэ уже не удивлялась тому, что нечистый уносит человеческий голос по железным проводам за десятки верст. Богу-то одному, видно, всюду не поспеть, надо и нечистому чем-то заниматься.
Проходили дни. В деревне было тихо, и, решив, что войны больше не будет, Маланиэ пошла за спрятанным в лесу мешком ячменя. Найдя место, где, как помнилось Маланиэ, она оставила мешок, она начала тыкать палкой в снег, но никак не могла нащупать свой мешок. Попробовала в одном месте, потом в другом. Мешка не было. От обиды Маланиэ даже заплакала. Мешок взяли, конечно, не белые. Красные его украли. Это они день-деньской по лесу шастают, все чего-то вынюхивают. Ишь, добрыми прикидываются, а сами последний кусок у голодных детишек готовы вырвать изо рта.
Вернувшись домой, Маланиэ не жалела слов, ругая красных. Михаил Петрович — так звали командира поста — не стал ничего отрицать. Действительно, их дозоры обшарили все окрестные леса, выискивая тайные склады оружия белых. Находили ребята в лесу и припрятанные продукты, были там и мешки с рожью и ячменем. Откуда им было знать, чьи это запасы. Может, мятежников… Он успокаивал разгневанную хозяйку, просил не тревожиться, уверял, что с голоду пропасть им не дадут. Но окончательно Маланиэ успокоилась, лишь когда взамен пропавшего ячменя ей дали целый мешок ржаной муки.
Мешок с ячменем все-таки не выходил из головы. Может быть, плохо искала? — думала Маланиэ. Она пыталась вспомнить, как вышла из сарайчика и в какую сторону тащила санки. Совсем никудышной стала память. Вроде неделю назад все это было, а ничего уже не помнила. Зато Маланиэ хорошо помнила то, что было давным-давно. Помнила, как однажды они с Онтиппой взяли с собой на остров Олексея. Олексею года два тогда было. Вдруг пошел дождь, сильный-сильный и удивительно теплый, а потом опять солнышко выглянуло. Олексей сидел в этой расщелине и смеялся, шлепая ладошками по набравшейся между камнями дождевой воде…
Все спали. Маланиэ тихо поднялась с постели, оделась и взяла лыжи…
Утром Маланиэ была удивительно разговорчивой. Невестки поглядывали на нее и недоумевали. Что же со свекровью случилось? Что-то она таит от них. Наверно, хорошую весть от Васселея получила. Днем Маланиэ сказала, что пойдет в ригу за сетью, которую все забывает отнести Окахвиэ.
— Так ведь сети-то не в риге?
— В риге сети, в риге.
Конечно, никаких сетей в риге не было. А был там под соломой тот самый мешок с ячменем. Отсыпав в узелок немного ячменя, Маланиэ пошла к Окахвиэ и рассказала соседке свою великую тайну.
— Как же ты теперь? — спросила Окахвиэ. — Красным-то что отдашь, ячмень или муку?
— Что, разве я сошла с ума! — засмеялась Маланиэ. — Ничего не отдам. Сами все съедим.
Однажды утром красноармейцы начали поспешно собирать свои вещи, сняли телефон, смотали провода. Оказалось, что в тылу у красных осталась рота мятежников, которая теперь пробивалась к границе. Бандиты должны с часу на час появиться в Тахкониеми. Пост из четырех бойцов, конечно, не в силах задержать их. Бандитов задержат, но в другом месте. Нифантьев успокаивал растерявшихся женщин, уверяя, что белые в деревне не задержатся. Пройдут, и опять наступит мир. Но Маланиэ знала одно — идут белые…
Белые пришли в полдень. В доме Онтиппы остановился сам царь Маркке со своей свитой.
Царь! Пекка и Натси знали о царях по сказкам. В сказках у царя была дочь, а то и три. И свою дочь царь отдавал за бедного и простого, да еще полцарства давал в приданое. В сказках цари часто были добрые, справедливые, только какие-то бестолковые. И всяких богатств у них было много, и золота целые возы. И борода была.
А у этого царя бороды не было. На щеках грязная, противная щетина. Да и его свита тоже не похожа на свиту, все грязные, некрасивые, заросшие, немытые. Кто в овчинном полушубке, кто в рваной шинели. Все они страшные, как палачи в сказках, те, которые отрубали головы людям. Кто же из них палач? Может, все… Дети с опаской поглядывали на спутников Маркке.
— А в этом доме даже корова есть! — вдруг объявил царь.
— Не трогайте корову! — крикнула Маланиэ и выхватила из-за иконы бумажку, которую надо было показывать белым. — Вот! Читай! Самый большой начальник писал.
Маркке взял бумажку, прочитал, засмеялся и разорвал ее.
— Этой бумажке та же цена, что и твоему большому начальнику. Удрал в Финляндию, а мы тут расхлебывай, отвечай за его делишки.
Маланиэ плюхнулась на лавку. Плохи дела, если ни бог, ни бумажки помочь не могут.
Бандиты обшарили дом. Нашли и мешок с ячменем в риге, и мешок ржаной муки, спрятанный на повети, под сеном, нашли рыбу в амбаре, кадушку с мороженым молоком…
— Все грузите! — приказал Маркке. — Бабы, собирайтесь в дорогу!
— Куда?
— За границу.
— Не поедем!
Маркке грохнул прикладом о пол.
— Не поедете — будет с вами то же, что и с коровой.
Предсмертное мычание коровы отдалось в сердце тяжкой болью. Показалось, будто жизнь во всем мире кончена. Было бы легче, если бы хлынули слезы, но ужас так сковал всех, что никто не мог заплакать. Анни и Иро сами не заметили, как оказались вместе с детьми в разных санях.
По берегу тянулись вереницей сани, нагруженные всяким скарбом. В них сидели женщины, дети, старики.
Маланиэ обняла невесток, внучат и побежала к избе.
— Куда? — взревел Маркке. — В сани!
— Я сейчас, я только оденусь… я догоню вас…
Прошло несколько минут. Маланиэ не возвращалась. Маркке велел сходить за ней. Солдат вернулся из избы и доложил, что хозяйки он не нашел.
— Сама найдется. Поехали! — Маркке кивнул солдату.
Тот достал из кармана спички и пошел на поветь.
Из окон соседней избы валил дым, выбивались языки пламени.
Сани тронулись. Позади все дальше оставался большой и крепкий дом старого Онтиппы, в котором жила большая и крепкая семья. По дороге по обе стороны саней бежали на лыжах вооруженные бандиты.
…Затаив дыхание, Маланиэ лежала под полом в узком промежутке за основанием печи. Она видела, как солдат спустился в подпол, и посветив спичкой, осмотрел его. Она слышала, как заскрипели полозья, как кто-то ходил по повети. Потом стало тихо. Выждав еще немного, Маланиэ вылезла из своего укрытия и посмотрела в окошко. На дворе никого не было. На улице тоже. Из окон горевших домов вырывалось пламя, но их никто не тушил. Накинув полушубок, Маланиэ решила выйти во двор, но, открыв дверь в сени, в испуге отпрянула: в сенях было полно дыма. Схватив два ведра воды из кадки, Маланиэ побежала на поветь. Горело сено. К счастью, из щелей под стрехой на сено намело много снега, и когда языки пламени достали до снега, он начал таять, не давая огню разгореться. Маланиэ плеснула на него ведро воды, другое, сбегала еще за водой…
Вернувшись в избу, Маланиэ спокойно, словно придя с какого-то обычного дела, повесила полушубок и присела отдохнуть на лавку. Но у нее было такое чувство, будто она попала не в свой дом. В ее доме никогда не было такой страшной, мертвящей тишины. Она сидела и не знала, что ей делать. А делать что-то надо было. Надо было хоть чем-то нарушить эту тишину. На глаза попался ушат, в котором было приготовлено пойло для коровы. Маланиэ перелила его в ведро и пошла в хлев, но у порога вспомнила предсмертное мычание коровы. Теперь некому ей нести пойло.
