— Бабушка пришла! — Дети осмелели и слезли с печи. — Гостинцы принесла?
— Принесла, принесла…
Солдат выхватил у нее кошель.
— Поглядим, что за гостинцы.
— Берите, жрите, хоть тресните, — рассердилась Маланиэ.
В кошеле оказалась пустая бутылка из-под молока, немного «весенней» рыбы и завернутый в тряпочку кусочек хлеба с примесью сосновой коры.
— Так вот что красные жрут.
В избу вкатился маленький толстопузый мужичок в черной надвинутой на глаза шапке, с маузером, болтающимся на узком ремне. Солдаты вскочили, вытянулись.
— Господин офицер…
— Вольно!
Это был командир четвертого финского батальона Антти Исотало. Он очень гордился своим именем, потому что так звали известного главаря «героев поножовщины», о котором даже в песнях пели:
Исотало Антти и Раннанярвиторг вели наедине:«Ты зарежь урода исправника,а я женюсь на его жене».
— Господин офицер, — доложил солдат, задержавший Маланиэ. — Эта хозяйка задержана в лесу. Имеются подозрения, что ходила к красным.
Антти Исотало называли офицером, так как он командовал батальоном. Фактически он по званию был фельдфебель.
На маленьком лице Исотало появилось нечто вроде улыбки, его и без того узкие глаза сощурились в сплошные щелочки.
— Ясное дело, надо же мамаше повидать сынка. Ну, расскажи, хозяюшка, как там сынок поживает? Не простудился ли на таком морозе? А сынок-то, верно, все расспросил, и как дела дома обстоят, и кто гостит в деревне. Или как?
— Лишь об одном сыне я знаю, где он. О том, что в сырой земле лежит.
— Где была? Отвечай!
— За едой ходила.
— Куда?
— В лес.
— Можешь показать куда?
— Могу, да не покажу. Последнюю рыбу не отдам, хоть на месте убейте.
Тогда Натси с ревом кинулась к бабушке и начала умолять:
— Отдай, бабушка, им рыбу. А то убьют.
— За оказание помощи красным у нас расстреливают. Надеюсь, хозяйка это понимает? — грозно сказал Исотало.
— Раньше мы не понимали, а теперь вы научили…
На пороге появился запыхавшийся солдат:
— Господин офицер, главнокомандующий идет!
В избе начался переполох, хотя финны знали, что Таккинен должен сегодня заехать в Тахкониеми. Фельдфебель стал торопливо застегивать шинель.
Порывистым шагом Таккинен вошел в избу. За ним бежал его адъютант.
— Смирно! Господин главнокомандующий…
Встав также по стойке «смирно», Таккинен выслушал рапорт командира батальона. Во фронтовых условиях он обычно и не соблюдал эти воинские формальности, однако в этом батальоне он требовал их непременного выполнения.
— Вольно. Чем вы тут занимаетесь?
— Ведем допрос хозяйки. Есть подозрения, что она ходила к красным повидаться с младшим сыном. Только что вернулась.
Маланиэ достала из-за иконы бумажку, подписанную когда-то самим Таккиненом, и протянула ее главнокомандующему.
— Рад познакомиться, — Таккинен пожал руку Маланиэ. — Чего они от тебя хотят?
— Да вот орут на меня да ружьями пугают.
— Ну, ты не обижайся, — стал успокаивать Таккинен хозяйку. — У нас и такие болваны попадаются. Вместо того чтобы застрелить того, кто самовольно покинул деревню, при выходе из нее, они показывают свое геройство, лишь когда человек добровольно возвращается обратно.
Таккинен был страшно зол на роту Антти Исотало. И не без причины. Посылки, направленные в другие роты, почему-то оказывались в этой роте и исчезали без следа. Кроме того, имелись случаи кражи…
Маланиэ взяла веник и начала подметать пол, весь забросанный окурками. Таккинен увел фельдфебеля в горницу.
— Посты и у нас выставлены, — начал тот сразу оправдываться. — Ума не приложу, как она вышла из деревни.
— Может быть, ты думаешь, что я встану на лыжи и буду за каждой бабой следить, куда она идет? Ты молчи и слушай. Когда наконец ты наведешь порядок в своей банде?! Сколько сейчас времени? — неожиданно спросил Таккинен, и когда фельдфебель вытащил из нагрудного кармана часы с цепочкой, Таккинен тут же выхватил их из его рук. — Немедленно вернуть часы тому, у кого их украли. А за посылки, которые присвоили твои бандиты, заплатишь из собственного кармана.
— Я командую батальоном, и я не успеваю…
— Ты командуешь шайкой отъявленных негодяев.
— Так не я же их набрал…
— Сплошные подонки вся эта компания, — и Таккинен стал перечислять: — Профессиональные авантюристы, воры, дезертиры, мародеры. Офицеры и те липовые…
— Мы сейчас находимся на передовой.
— Какая к черту это передовая! Красные жмут от Кестеньги на запад и от Контокки на север. Там и находится передовая. А вы передовые, когда речь идет об отступлении. Ты молчи и слушай. Вы должны немедленно занять назначенные вам позиции. Если вы будете тянуть, от вас скоро останется одно мокрое место. И держаться должны до последнего, пока я не дам приказ отойти. И наконец, пулеметы пошлите в Коккосалми. Там они нужнее. Ясно?
— Ясно, но…
— Никаких «но»! Выполняйте приказ. До свидания.
Так же порывисто Таккинен вышел из избы, сел со своим адъютантом в сани под меховой полог и помчался дальше.
Проснувшись на следующее утро, как всегда спозаранку, и разбудив невесток, Маланиэ принялась хлопотать у печи: Онтиппа должен был вернуться в этот день с извоза, и ей хотелось приготовить к его приезду что-нибудь повкуснее.
— Как он, бедный, до дому доберется, дорогу-то вон как занесло! — сетовала Маланиэ.
На полу избы вповалку спали солдаты. Несколько финнов, только что сменившихся с караула, сидели за столом в ожидании горячего чая и ворчали на хозяйку, не приготовившую к их приходу самовар.
— А мы живем по своему времени, — буркнула Маланиэ в ответ на их ворчание.
Маланиэ так и не успела поднять самовар на стол. Где-то совсем рядом началась стрельба.
— К бою! — раздалась команда.
Глядя на засуетившихся солдат, Маланиэ вдруг заметила, что многие из них совсем мальчишки. Загнав невесток с детьми в подполье, она велела одному из пришельцев, совсем молоденькому парнишке, тоже лезть в погреб. Растерявшийся паренек готов был исполнить приказание хозяйки, но тут его окликнул командир:
— Ты чего тут копаешься? Марш на позиции!
Изба опустела.
«Рийко придет!» — радовалась Маланиэ и стала поспешно накрывать на стол.
Внучата звали ее в подполье:
— Бабушка, скорей! Убьют!
— Иду, иду! — отвечала Маланиэ, а сама бросилась скорей жарить рыбу. Надо же Рийко угостить жареной рыбкой. Поди, давно уже не ел ее так, как мать готовит. Она думала о своем сыне, а перед глазами ее стояло перепуганное лицо молодого финна, которого она попыталась загнать в погреб. «Как бы не убили парнишку… У него ведь тоже мать есть. Ждет его…»
На берегу затрещал пулемет. Пот ом послышались крики «ура». Мимо окна пробежало несколько красноармейцев.
«Не знают матери, где их сынки родимые со смертью в прятки играют», — думала Маланиэ. Она не хотела смерти никому — ни белым, ни красным.
Наконец стрельба стихла.
— Вылезайте! — велела Маланиэ невесткам и детям. — Война ушла за озеро.
Едва успели невестки и дети вылезти из подпола, как в сенях послышались шаги. Обрадованная Маланиэ бросилась к двери. Вошли четверо. В длинных серых шинелях, с красными звездами на остроконечных шлемах.
— А где Рийко?
— Есть ли белые? — спросил вместо ответа на растерянный вопрос Маланиэ пожилой красноармеец. Он, видимо, был старший по званию, потому что на поясе у него висел револьвер.
— Нету белых. Бежали белые.
Красноармейцы заглянули в горницу, осмотрели поветь. Маланиэ решила, что они ищут не белых, а просто хотят чем-то поживиться, и, выхватив из-за иконы охранную грамоту, сунула ее в руку командира.
— Что это такое? — удивился тот и отдал бумажку бойцу-карелу.
Маланиэ побледнела. А вой-вой! Не ту грамоту сунула. Она поспешно достала другую бумажку.
— Нифантьев, знаешь, в чьем мы доме? — воскликнул командир, прочитав бумагу.
— Так вот где мы! — сказал Нифантьев, прочитав обе бумаги, и перевел командиру содержание подписанной Таккиненом охранной грамоты.
— Не путай, мамаша. Такие вещи нельзя путать. Скажи ей, Нифантьев, — попросил командир красноармейца-карела. — Мы ее сыновей не путаем. Ну, это не надо переводить.
Нифантьев перевел то, что ему было велено, и добавил от себя, что Рийко они знают.
— А где же он?
— Жив-здоров Рийко. На другой участок его перевели.
— Куда-же? Уж не в Кестеньгу ли?
— А это, мамаша, военная тайна.
— Все вы одинаковые, — заворчала Маланиэ. — Родной матери не скажете… Невестки! Помогите одежду развесить сушиться, — начала распоряжаться Маланиэ. — Не трогай, бабахнет. — Она успела заметить, что Пекка стал гладить покрытые изморозью стволы винтовок. — Чтоб ты у меня не смел никогда трогать этих ружей…
